Диско 2000 (сборник) - Сборник Сборник

Он понимал, что «бокстер» быстрее «мерса». Но он и так сделал все возможное, чтобы предотвратить заваруху. "Плеваться — это уже слишком", — подумал он. Он рванул в сторону, тормознул, поставил машину поперек улицы, вышел и потянулся за бейсбольной битой, лежавшей в углу выстланного серыми ковриками салона. Машина была совсем новая, и еще не успела утратить тяжелый рекламный запах кожи и ковров. Его легкие наполнились этим запахом.

Показался «мерс», водитель нажал на тормоза, колеса заклинило, и «мерс» врезался в стоявшую на обочине машину. Черные хотели вылезти и напасть на него, но он ударил по машине битой и они, передумали. Они выпучили на него глаза. Он разбил фары, ветровое стекло, долбил по дверям, пока краска не начала опадать длинными клоками. Раздолбил спицы на колесах и выломал ручки на дверях. Сломал руку водителю, когда тот попытался дать задний ход, просунулся в дверь и стал наворачивать дубиной по карминовому внутреннему убранству автомобиля. Мотор заглох. Дело происходило на тихой улочке с обилием стекла и зелени — темные маленькие веранды, прохладные тенистые комнаты. Книжные шкафы, сухие букеты на белых каминах. Лишь двое прохожих могли наблюдать его бесчинства.

Один из пассажиров прополз по капоту и бросился наутек, а он врезал ему по голове, не очень сильно, и ударом сбоку перебил колено, чуть не выбив чашечку. Когда они перестали орать и присмирели, он вернулся в «бокстер», бросил дубину на заднее сиденье и уехал. У него по-прежнему дрожали руки.

По пути в бар он попытался уразуметь, что произошло. Ему стало интересно, могли ли события развиваться иначе, были ли они столь же мимолетны как этот город, чьи постройки из кирпича и камня так недолговечны. Многое, конечно, зависело от самого Джеймса. Но что-то ему подсказывало, что все происходит в соответствии с планом, даже самые, казалось бы, незначительные события и все, что им противостоит, и весь широкий спектр возможностей. Нет ничего незначительного. Все известно и определено, все так же огромно и неотвратимо, как очертания потайного покрова мироздания, лежащего под ногами. Но он не мог в это поверить, это означало бы, что существует Бог. Его привлекала сама идея, но принять ее он не мог, и поэтому почувствовал себя обделенным. Смутившись, он остановил машину на минуту-другую, чтобы обдумать все до конца, но не смог. Слишком много всего нужно было осознать, а это все равно, что стремиться одним глотком выпить море. Через несколько минут ему страшно захотелось выпить, и он поехал дальше.

Бар был переполнен. Они сидели у окна, отделенные толпой пьянствующих. Эдди что-то говорил, но Джеймса мало интересовало, что именно. Джеймс смотрел, как пухлые пальцы Эдди по-хозяйски ощупывают коленку Стаси, и думал о своем. Осталось скоротать всего два часа до конца двух последних тысячелетий. Мысль об этом бросила Джеймса в дрожь. Уже скоро.

Перед тем как направиться в бар, он спрятал дубинку в саду у дома Эдди — аккуратно завернул в войлок и, уложив в целлофановый пакет, поместил под каким-то хвойным деревом. Зная, что она там, он чувствовал себя в безопасности.

За последние несколько недель он понял многое о себе и о мироздании. Эдди изучал его, почему-то нервничал, а Джеймс ощущал, как у него в голове все рябит и переливается, а он знал, что этого-то и боится его охранник. И эти ощущения давали о себе знать. Джеймс не спал месяцами. Наступит ночь, он закроет глаза и будет лежать смирно, пока в комнату не войдет Стася — погладит его по лбу и убедится, что он заснул. Он ждет, иногда целый час — его неуемность заперта в клетку, хранится там, как электрический ток — потом он вскакивает с кровати и выходит из дома, бесшумно, как кошка. Он найдет бейсбольную биту и будет бродить по оранжевым натриевым улицам, чувствуя, как кровь превращается в лаву, а мысли становятся все стремительнее, неистовее, противоречивее. Все трудней усваивать и воспринимать уроки Эдди. Джеймс двинется к реке, к новостройкам. Там его ждут турниры, зрелище кровавой арены, которое оживит его душу. Переломанные кости и крики побежденных — вот его правда. Он постигал новый язык. Слова Эдди — все равно, что пыль под ногами.

Именно среди новостроек он почувствовал себя дитем огня. Длинные блочные дома, поднявшиеся на обломках города, последние люди духа, желающие покорять и бороться. Отцы города поместили их в новостройки, где они были вынуждены карабкаться по лестницам социальной интеграции. "Этапная программа", обещавшая улучшение жилищных условий, временные права на вождение, допуск в городские зоны и повышение субсидий, тщательный надзор, видеоконтроль, ежемесячные поощрения в виде отчетов о ходе выполнения программы. Но Джеймс замерял стены новостроек и следил за охраной. Они не ожидали вторжения. Их внимание было сосредоточено на тех, кто замышлял побег. А внутри новостроек гармонии не существовало, и ни одну из картинок, вспыхивавших на городских экранах, в новостройках нельзя было увидеть. Люди отказывались принять "этапную программу". Были костры и открытые свалки, толпы молодых людей и женщин, озаренных светом — пьяных, диких, непокоренных, бродивших среди зданий по изрезанной шрамами земле. Это была его территория. И его гарем. Он прижимал размалеванных чумазых женщин к исчирканным граффити стенам, но ни капли не изливалось из его лона. Эдди сделал его таким. Эдди же сказал, что ему этого и не нужно.

Он обнаружил их. Его чувства обострились. Он слышал, как они втихую копошатся в машине, и смотрел на них, смотрел, как ее голова дергается у бедер охранника. И не ощущал ничего, кроме легкого отвращения, подобного тому, которое испытываешь, глядя на спаривающуюся скотину. Пока в тот вечер притворный сон не привел в его комнату Стасю. Путем неимоверных усилий он смог заставить себя не отвечать на ее прикосновения. И долгие часы спустя он все еще чуял в своей захламленной комнате запах ее тела и волос. И каждый вечер, когда она к нему приходила, его желание усиливалось. Женщины новостроек были аномальны. Но к недоступному его больше всего и влекло. Секс. Идентичность. Равенство.

— Что ж, судя по всему, ваш прогноз был верен, доктор Спенс.

— Правда?

— На моих людей напали, напали с остервенелой яростью.

— Ну, разумеется. Время поджимает. Оружие у него есть?

— Деревянная бейсбольная бита.

— Подходяще. Джеймс уже ушел в клуб.

Спенса охватило желание покурить еще. Ему хотелось смотреть на султанчик серо-голубого дыма, пробирающийся через треугольные снопы света, изливаемого светильниками на потолке «люкса». Ему всегда нравилось смотреть на дым, кружащий в потоке яркого света. Это напоминало ему о топливных динамиках, блок-схемах, характеристиках воздуха. Это напоминало ему о чистой науке.

— Который час? — спросил он.

— Половина одиннадцатого, доктор Спенс.

— Они ведь не дадут мне часы, знаете, да?

— Знаю.

— А вы знаете, где сейчас Джеймс?

— Он с Фостером и его девушкой. В баре, — сказал человек за столом.

— Эдди захочет встретить Новый год за бутылкой. А у Эдди спортивные машины и женщины, он упражняется в гедонизме. Это будет для него довольно-таки неожиданно — полночный звонок.

— Мы собираемся арестовать его до полуночи. Работа уже идет. — Спенс повел бровями. Ему хотелось каким-нибудь образом прекратить разговор на эту тему, но он был слишком усталым, чтобы проявлять тактичность.

— Это будет глупо.

— И все же этого не миновать. До сего момента мы, согласно вашему совету, наблюдали и провоцировали, но после нападения сегодня днем было решено, что дожидаться полуночи слишком рискованно. Он должен быть задержан раньше. Надеюсь, вы окажете нам помощь при допросе.

— Вы поместили мою дочь в новостройки. Я не могу отказаться от сотрудничества.

— Она оказалась в новостройках, доктор Спенс, оттого, что ее отец не признавал никакой социальной ответственности. Она сможет вернуться, если достигнет требуемого «поэтапного» прогресса.

— Нам с вами известно, что это гетто. "Этапная программа" — это фарс.

— Вы рассказывали о трудностях с агентом-ускорителем. Продолжайте, пожалуйста.

Доктор Спенс жил в таких номерах последние два месяца, с тех пор, как его арестовали. Он плохо спал и терял в весе. По утрам его мучили головные боли, а также рези в паху и в грудной клетке — там, где были сделаны надрезы. Молодой человек напротив него — ничьих имен он не знал — и не догадывался, что доктора ждет смерть. Он умрет, и если его дочь еще жива, то без его поддержки она тоже умрет. Выживет только Джеймс, восприняв жизненную силу Спенса, которую тот носил в жилах, в самих клетках своего тела. Спенс считал, что держать его под арестом глупо.

— Я хочу есть. Я не могу расслабиться и вести с вами разговор, когда я голоден.

— Я устрою.