Империя страха - Брайан Стэблфорд

Эдмунд не знал, почему подверг себя такому испытанию — то ли из-за обычной верности своему делу, то ли из-за ненависти к этой совершенной женщине, которая больше не любила его.

Сейчас это не имело значения.

Она полоснула его по горлу, и он несколько долгих секунд наблюдал, как вампирша смотрела на кровь, хлынувшую из раны.

“Я был прав, — подумал он. — Никакой жалости”.

Но потом, увидев, как она поднесла окровавленные пальцы к губам, зная о страшной болезни, понял, что Кармилла по-своему все еще любила его.

Часть 2

ТЕНЬ ВЕЧНОСТИ

“53. Иисус же сказал им: истинно, истинно говорю вам: если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни.

54. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день.

55. Ибо Плоть Моя истинно есть пища, и Кровь Моя истинно есть питие.

56. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем”.

ПРОЛОГ

Расшифрованный текст письма, полученного сэром Кенелмом Дигби в Гэйхерсте летом 1625 года.

Аббатство Кардиган, июнь 1625 г.

Мой друг!

Я еще не совсем привык к шифру, который ты мне доверил, но не позволю себе из-за этого ограничиться кратким посланием. Если это — язык Невидимой коллегии, тогда мне не терпится овладеть им, потому что моя миссия — служить этой коллегии как должно. На это надеялся мой отец, на это же надеюсь и я.

Кардиган очень отличается от тех мест, где я бывал.

Кажется, что он расположен совсем в других краях, нежели Лондон, и можно легко поверить, что находится где-то за пределами Галльской империи. Если послушать народный говор, когда люди снисходят до употребления того английского языка, который я понимаю, — можно подумать, что ты все еще в Середижене, королевстве, где был найден Талисин. Конечно, больше нет ни друидов, ни бардов, но лозунг ордена Бардов повторяют так, будто он отражает веру всех: “И гвир ин эрбин и Быд”, что значит: “Вера против Мира”.

Думаю, что есть заклинания и похуже.

Монахи аббатства, принимающие меня, никакие не грегорианцы, и, по-видимому, им безразличны вампиры, но они настолько замкнуты в своей вере, что это отрицает авторитет Рима, следовательно, отвергает заповеди папы Борджиа. Считают, что до того, как в Британии появился Августин, чтобы обратить людей в свою веру, в Уэльсе существовали христианские церкви, а обращенные саксы принялись истреблять уэльских монахов во имя Рима. В таком месте, как это, тысячи лет недостаточно, чтобы стереть память о ссоре. Здесь не на бумаге увековечивают события, рассказы переходят из уст в уста, от отца к сыну (или от аббата к новопосвященному) и так остаются свежими.

Из того, что увидел, могу сказать, аббатство не очень процветает, хотя не знаю, зависит ли это от духа независимости монахов. Смею думать, что, если бы сюда прислали искореняющих ересь доминиканцев, те могли бы найти причину для неудовольствия, но я не могу представить себе, что эти любезные и набожные люди могут навлечь на себя хотя бы чем-либо обоснованный гнев. Я считаю, что недостаток в новообращенных больше объясняется общим вероотступничеством, подтачивающим веру, с тех пор как вампиры вывернули ее наизнанку и показали христианам, что голая сила управляет учением. Как бы то ни было, здесь только двадцать монахов, которые поручают за всем смотреть единственному человеку. Один из братьев раздает милостыню, ему помогают три парня. В аббатстве нет рабочих, даже в пивоварне. Монахи возделывают совсем немного земли, а остальные участки сдают в аренду. Немного посетителей обращается к их милосердию, хотя они и помогают многим беднякам города, исключая иоменов и солдат, живущих в замке.

Я плачу за свое проживание здесь тем, что выполняю в монастыре определенные обязанности. Вначале хотел применить свои знания в механике, то, чему выучился у отца, но монахи сами кое-что умеют, им не нужны те насосы, станки, которыми так гордился и которым так радовался мой отец. Единственное, что я мог, — это показать монахам, как сделать нечто похожее на часовой механизм с гирей, который способен вращать вертел над жаровней, освобождая от этой достаточно утомительной работы людей.

В результате этого меня приставили к кухне помогать брату Мартину и брату Иннокентию в приготовлении пищи, уборке обители. Когда братья уходят на вечерню, я один остаюсь на кухне, и к их возвращению почти все готово, хлеб выпечен, в печи остается только сладкий крем. Много времени уходит, чтобы натаскать воды из колодца да присмотреть за кипящими кастрюлями.

Учением занимаюсь в библиотеке, простой, но уютной комнате. Запрещенные книги здесь держат в помещении за замаскированной дверью. Латынь, греческий, книги, написанные до прихода вампиров в Европу, меня утомляют. Хочу знать своего врага, чтобы уметь бороться с ним, но К. настаивает на том, что я должен стать грамотным человеком, прежде чем вступить в борьбу.

К. — странная особа, не понимаю, почему отец отдал меня ему на попечение. Я знаю, мой отец был неверующим, поэтому странно, что он назначил моим попечителем монаха, пусть даже такого, который более чем скептичен в отношении определенных положений религии. Не то чтобы я сомневался в его мудрости, напротив, готов считать мудрейшим во всей Галлии, но не совсем понятно положение К. в Невидимой коллегии. Он такой отстраненный, спокойный и совсем не фанатичен в своей оппозиции правлению вампиров.

К. не более грегорианец, чем здешние монахи, хотя и не приверженец Рима. Он гость здесь, как я сам, с нашими хозяевами у него нет особой близости. Он — чужой, которого уважают за ум, но держат на расстоянии. Похоже, что это его ничуть не волнует. Не крупный, — я едва взрослый и перевешиваю его минимум на два фунта, — но думаю, что он очень сильный характером, сложением.

Теперь понимаю, почему отец был так скрытен: хотел защитить меня, не раскрывая до самого конца тайны, не подставлял под угрозу предательства. В результате этой заботы я вырос, почти не зная его, не могу понять, о чем он думал, составляя правила, которым вы так верно следуете. Мне лучше было бы находиться в Гэйхерсте, чем здесь, хотя знаю, что в этом случае подверг бы опасности и ваш дом, и свой. Разлука с матерью делает все еще сложнее. Конечно, теперь я мужчина, больше не ребенок, но оказаться вдали от всего, что знал, — это предательство. Может быть, это нехорошо, что я изливаю свои жалобы перед вами, потерявшим собственного отца в значительно более раннем возрасте; но иногда мне хочется только одного — чтобы мой отец пережил то же, что и ваш. Есть слишком много такого в его жизни, что сложно понять.