Без обратного адреса - Сантьяго Пахарес

– А нет ли у вас фотографии этой машинки?

– Я так и знал, что вы попросите. Вот.

Хозяин ловко вытащил фотографию из кипы бумаг и протянул ее им. Коан с Давидом уставились на изображение белой пишущей машинки с черной клавиатурой. То, что старик определил ее по единственной странице текста, казалось не то магией, не то фокусом.

– А вы знаете, что первым из великих писателей использовал пишущую машинку не кто иной, как Лев Толстой? Да, с 1885 года. Его дочь перепечатывала рукописи. Думаю, она была самой опытной из первых машинисток в Европе. Представляете, сколько у нее было практики, учитывая объем толстовских романов? А вы читали «Анну Каренину»? Мне часто приходит в голову, что я очень похож на Левина. У меня тут совсем как в его поместье, правда?

– Бесконечно вам благодарны, сеньор Эрранс, – произнес Коан, незаметно пиная Давида по щиколотке, чтобы тот поскорее выходил. – Вы проделали огромную работу. Мы вам очень обязаны. Моя секретарша пришлет вам чек.

И оба выскочили на улицу, не дав старику ответить.

Отдел графологической экспертизы в жандармерии поражал своим контрастом с лавкой старика Эрранса – и размерами, и особенно чистотой и элегантностью интерьера. Высокие книжные шкафы были заполнены папками с документами, книгами по психиатрии, психологии и философии. На большом, сверкающем полировкой письменном столе были видны только маленькая лампа, несколько ручек на подставке и аккуратный лоток для бумаг.

Сидя в кресле за этим прекрасным столом, их ждал Иван Бенет, эксперт-графолог. Высокий, одетый красиво, но без дешевого шика, он молча, бесстрастно взглянул на них – большие зеленые глаза блеснули в мягком свете лампы. Давиду показалось, будто они видят его насквозь. Иван держал в руках то самое письмо издателю, которое было вложено в первую бандероль от Мауда.

– Прежде всего, сеньоры, я должен предупредить вас, что графология не является точной наукой. Результаты наших исследований трактуются сложно, порой не вполне определенно. Всегда есть место сомнениям и вариантам. То, что я вам сейчас скажу о писавшем, – не более чем самая общая характеристика его индивидуальности.

– Что ж, мы готовы, – произнес президент издательства. – Пусть будет самая общая характеристика. Пусть у нас будет вообще хоть что-нибудь.

– Кроме того, надо знать, что сколько-нибудь корректный графологический анализ возможен на основе цельной страницы, исписанной рукой человека в нормальных условиях и при нормальном состоянии здоровья, причем испытуемый не должен знать о том, что написанное им будет анализироваться графологом.

– Все это соблюдается, – заметил Коан. – Кроме того, нам в любом случае придется удовлетвориться тем, что мы имеем.

– Хорошо. Я вижу, что странице немало лет. Когда она была исписана?

– Четырнадцать лет назад.

– Это тоже помешает корректности трактовки. Почерк у человека меняется со временем. Мы пишем по-разному в школе и во взрослом состоянии, в молодости и в старости. Данное письмо даст нам графологический портрет человека четырнадцатилетней давности.

– И с этим нам придется смириться.

– Ну так вот: каждую букву мы делим на четверти – верхнюю правую, верхнюю левую и соответственно две нижние. Форма верхней части буквы свидетельствует о духовных потребностях, а нижней – о телесных и подсознательных. Правая часть буквы трактует мужскую сторону личности, активную, целеустремленную, а левая – женскую, чувственно-созерцательную. В нашем случае мы имеем в основной линии почерка тенденцию к повышению линии, что говорит о гордости, наличии идеалов, чувстве собственного достоинства.

– Ясно, – кивнул Давид.

– Пожалуйста, не перебивайте меня. Всякая реплика вмешивается в мое рассуждение и влияет на правильность выводов.

– Извините.

– Движение, которым мы выводим букву на бумаге, складывается из девяти элементов: штриха, нажима, характера соединений, основных и вторичных частей буквы, надстрочных и подстрочных петлей, начального и конечного росчерков.

Бенет загибал пальцы по мере своего размеренного перечисления, и Давид вновь почувствовал себя профаном, беспомощно старающимся что-либо понять. Словно записанная, мучительно воспроизводилась одна и та же сцена – сначала у Альваро, потом у Эрранса, теперь у Бенета. Интересно, чувствует ли то же самое Коан? Если и так, он это успешно скрывал.

– Буквы у него четкие, то есть нет наездов элементов одной буквы на другую. Мы обычно трактуем такое свойство почерка как следствие личностной уравновешенности, рационализма, ясности сознания. Далее, почерк крупный, средняя величина букв четыре с половиной миллиметра, это свидетельствует о том, что писавший – человек образованный, с независимым характером и чувством собственного достоинства, хотя порой крупная буква указывает и на извращение данных свойств – тщеславие, даже манию величия. Буквы вытянуты в высоту, нитевидны, часто обнаруживают выразительные вариации в форме – значит, писавший склонен к импровизации. Нажим легкий, означает общую склонность к идеализму в характере человека. Общая линия – восходящая, что указывает на артистизм. Она встречается у художников, скульпторов, людей с развитым воображением. Почерк выраженно округлый, такой часто бывает у обаятельных, светских людей, хотя порой это признак просто легкомыслия и распутства.

Анализируемый почерк, как мы говорим, медленный – размеренный, неторопливо развивающий свой ход. Я бы сказал, не быстрее ста двадцати букв в минуту. Я трактую подобный темп почерка как черту созерцательности и чувствительности – но также и ленивого пренебрежения. Он бывает у людей, занятых умственной работой. Левый наклон сигнализирует о решительности и инициативности, на которые при случае вполне способен пишущий. Могу поручиться также за его леворукость. Очень удивлюсь, если это не левша. Большая буква у него всегда четко связана со следующей строчной: значит, это скорее альтруист и идеалист, при этом человек решительный и волевой. Вот что я мог бы с большей или меньшей вероятностью извлечь из образца, который мне дали. Если будет текст большего объема, возможно, выяснится кое-что еще. А пока это все, что я могу сказать.

Давид и Коан изо всех сил сохраняли самообладание, слушая такую подробную характеристику, выведенную Бенетом из анализа единственного исписанного листочка. И этот человек еще сожалеет, что не сказал больше!

– О, я полагаю, этого пока достаточно для начала, – наконец произнес Коан.

– В общем, можно утверждать примерно следующее: мы имеем дело с образованным идеалистом рационального типа, склонным к импровизации, светским и обаятельным до игривости, чувствительным и с незаурядным даром воображения. Можно уверенно утверждать, что он левша. Я бы с удовольствием продолжил исследование. Интересный субъект. Мне такие редко попадаются… среди нашего контингента. Все больше, знаете ли, мелкие уголовники с низким уровнем развития личности.

– Я посмотрю, что можно для этого сделать, – сказал Коан. – Благодарю вас от всей души, сеньор Бенет, вы нам очень помогли.

Все трое дружно встали, пожали друг другу руки и направились к выходу. В дверях, однако, Бенет тронул Коана за плечо, останавливая:

– Простите, сеньор Коан, прежде чем вы уйдете, хочу кое-что добавить.

– Да-да?

– Почерк может сказать о человеке очень многое. Но только не то, чем он является на самом деле. Вы меня понимаете? Есть последняя правда, там, далеко вдали за буквами.

И Бенет улыбнулся – впервые за их встречу.

Давид сделал еще один маленький глоток чая с лимоном. Он запивал приличный кусок кремового торта, которому только что охотно отдал должное, – а вот Коан к своему не притронулся. Деревянные панели стен, удобные английские кресла с высокими спинками и подголовниками придавали этому чайному салону в латинском квартале Мадрида вид интимный, на британский манер уютный. Усевшись здесь, подальше от нескромных глаз и ушей, они обсуждали миссию Давида, теперь уже со всеми подробностями.

– Получается, что познакомиться с ним, – Коан нервно оглянулся, не слушает ли кто, – будет не так уж трудно. Он, по мнению Бенета, общительный.

– И вдобавок идеалист и альтруист, – пробормотал Давид.

– Именно. Только подумать, как он поступил с рукописью своего романа!

– Ясно мыслящий рационалист.

– Образованный.

– Ну, это известно всем, кто его читал.

– С даром импровизации. Кроме того, он работал или до сих пор работает на пишущей машинке… как ее… – Коан достал записную книжку. – На «Олимпии SG 3S/33». Как только увидишь такую, сразу насторожись.

– И он левша, – вспомнил Давид.

– Да, и это еще пустяки по сравнению с тем, что у него шесть пальцев на правой руке! Вот это примета! Может, потому-то он и действует больше левой?

– Наверное. – Давид помолчал, собираясь с духом перед тем, как продолжить. – Буду искренен с вами, сеньор Коан. Я вряд ли тот человек, который вам нужен для данного дела. Если я вас об этом не предупрежу, то подведу издательство, да еще в таких… решающих для него обстоятельствах.