Англичанин Сталина. Несколько жизней Гая Бёрджесса, джокера кембриджской шпионской колоды - Эндрю Лоуни

В ноябре 1933 года в «Гранте» появилась статья, где было отмечено, что «спортивная площадка, кружка пива и грубый хохот все еще играют большую роль в жизни среднего студента. Но вместе с этим появилась реальная озабоченность и понимание современных проблем и событий»[127].

В том же месяце антивоенный совет организовал митинг в городской ратуше, на котором выступил немецкий писатель Эрнст Толлер. Также была организована антивоенная выставка в Сент-Эндрюс-Холл. Этим занимались Морис Добб и Джулиан Белл. Не обходилось и без ожесточенных споров. В пятницу, 10 ноября, имела место масштабная дискуссия между кембриджскими коммунистами и либералами на тему: «Демократия не может дальше развиваться при капитализме. Единственная надежда человечества – коммунистическая система». Коммунисты не победили[128].

В начале ноября кембриджские коммунисты организовали акцию протеста возле кинотеатра «Тиволи», что рядом с Джесус-Грин, где показывали агитационный фильм «Наш воюющий флот» (Our Fighting Navy), которая привела к столкновениям между левыми студентами, протестовавшими против военной пропаганды, и «патриотами». И хотя антивоенная группа потерпела поражение, фильм был снят с проката, так что протест достиг своей цели.

Окрыленные широким общественным резонансом, студенты-социалисты, объединившись с христианским движением, в субботу, 11 ноября, организовали демонстрацию против милитаризма торжеств у Кенотафа. Студенческий антивоенный совет, в котором председательствовал Алистер Уотсон и куда входили разные группы, от пацифистов до коммунистов, устроил трехмильный антивоенный марш по Кембриджу к городскому военному мемориалу. Там был возложен венок с надписью: «Жертвам великой войны от тех, кто намерен предотвратить подобные преступления империализма». Правда, полиция настояла, чтобы слово «империализма» убрали, поскольку оно не благоприятствовало поддержанию общественного порядка. Идея марша, предположительно, была высказана Бёрджессом[129].

Сотни студентов присоединились к процессии в городе, и полиция была вынуждена неоднократно применять дубинки, чтобы прекратить стычки между противоборствующими группами. Среди участников марша был Джулиан Белл на своем старом «моррисе», который был «бронирован» матрасами. Бёрджесс выполнял роль штурмана – машина расчищала дорогу для процессии после попытки остановить демонстрантов заграждением из полицейских машин.

Несмотря на то что машину забрасывали помидорами, яйцами, мукой и даже рыбой, она продолжала двигаться вперед, пока не поступил категорический приказ полиции покинуть процессию. После этого Джулиан Белл сделал круг и снова возглавил процессию, и венок в конечном счете был возложен. Демонстрация в День перемирия (день памяти погибших) стала ключевым моментом в признании организаторских возможностей кембриджских коммунистов. Миранда Картер писала: «Таким образом прежние литературные эстеты начали влюбляться в себя, как в людей действия»[130].

Теперь Кембридж был глубоко политизированным. Через несколько недель после марша Джулиан Белл написал, что в Кембридже, который он впервые узнал в 1929 и 1930 годах, «центральной темой обычной интеллигентной беседы была поэзия. …К концу 1933 года создалась ситуация, при которой единственным предметом обсуждения является современная политика, причем подавляющее большинство более интеллигентных студентов старших курсов – коммунисты или почти коммунисты. Теперь мы все не столько социалисты, сколько марксисты»[131].

В феврале был пройден еще один важный этап в росте самосознания кембриджских коммунистов. Тогда более сотни человек только из Тринити-колледжа, включая Бёрджесса, присоединились к участникам голодного марша. Безработные шли в Лондон, чтобы привлечь внимание к своему бедственному положению. Для многих студентов это была первая встреча с такими жизненными реалиями, как безработица, нищета и голод, и кембриджские коммунисты желали использовать этот марш как часть стратегии по укрепления понимания студентами политической ситуации.

Передовая часть CUSS была ответственна, как один из «комитетов единого фронта», за питание и сбор средств. Студенты встретили демонстрантов на главной дороге в нескольких милях от Кембриджа и сопроводили до города. «Группа студентов влилась в толпу, – вспоминает Кеннет Синклер-Лутит, член CUSS, – бухманит лорд Филлимор бил в большой барабан. У участников марша были духовые инструменты. Подражая колоннам 1914–1918 годов, они шли рядами по четыре человека под музыку, которую многие из них знали во Франции. Колонна перешла мост Магдалены и направилась по городу к зданию ратуши».

Вечером Синклер-Лутит вымыл и перебинтовал стертые ноги. Местные доктора оказали бесплатную помощь демонстрантам, которые были в плохом состоянии. «Многие надели свои военные награды, – вспоминал Синклер-Лутит, – которые вызывали угрызения совести у тех, кто помнил, что людям, вернувшимся в 1918 году, обещали «землю, достойную героев». Хотя тогда я этого не осознавал, в тот день состоялось мое крещение в социально-политическую деятельность»[132].

Городские власти устроили лагерь для демонстрантов в Корн-Эксчендже, и следующим вечером был проведен митинг, на котором был и Бёрджесс. На другой день он дошел с демонстрантами до Саффрон-Уолдена, а позже присоединился к ним уже в Гайд-парке. Маргот Хейнеманн, знавшая Бёрджесса еще до Кембриджа, теперь бывшая подругой его товарища Дэвида Хедли, хорошо его помнила. «Он носил желтый шарф клуба «Питт» и громко пел: «Раз, два, три, четыре, для чего мы в этом мире? Мы для рабочего класса»[133]. А Алан Ходжкин, тоже один из апостолов, участвовавший в марше, отметил, что на нем был «доверху застегнутый кардиган, который он мог расстегнуть, чтобы показать галстук старого итонца. Он сказал, что это поможет, если нас арестует полиция»[134].

Бёрджесс уже был активным членом ячейки Тринити, куда входило около тридцати человек. Кембриджские коммунисты были организованы по колледжам, причем преподаватели и ученые объединялись в отдельные группы. Существовало еще городское отделение, где всем заправляла Китти, сестра Джеймса Клагмена, и ее муж Морис Корнфорт. По утверждению поэта Гэвина Эварта, Бёрджесс любил повторять: «Если вы хотите узнать что-нибудь о диалектическом материализме, спросите меня». Стивен Рансимен соглашался. «Коммунизм владел им как-то странно. Но к этому не следовало относиться слишком серьезно. Бёрджесс был единственным человеком, которому удалось разумно объяснить принципы марксизма мне»[135].

Виктор Кирнан, начавший изучать историю вслед за Бёрджессом и вступивший в ячейку Тринити, говорил, что именно он завлек его в партию. По его мнению, это был «пухлый юноша со свежим лицом, на котором застыло простодушное выражение – как у херувима. Я слышал, как другие говорили, что он самый популярный человек в колледже, но, вероятно, страдал от больших нагрузок. Он постоянно курил и откуда-то узнал, что никотин выводится очень легко. Однажды он рассказал мне историю, явно произведшую на него большое впечатление, о венгерском беженце, нашедшем приют в его доме. Бывший активный политический борец превратился в настоящую развалину из-за битья по подошвам ног. Однажды я зашел в комнату Бёрджесса, когда он сидел за столом со стоящим перед ним стаканом алкоголя, чтобы договориться о собрании ячейки. Он признался, что, когда приходится вести официальные разговоры, он чувствует себя глупо»[136].

После шести месяцев исследований для своей докторской диссертации на тему «Буржуазная революция в Англии XVII века» Бёрджесс обнаружил, что вопрос уже всесторонне исследован в труде Бэзила Уилли «Исторический контекст XVII века» (The Seventeenth Century Basckground). Ему оставалось только дать отзыв, что он и сделал в журнале «Спектейтор» – Блант был его художественным критиком, – и отказаться от темы в пользу монографии об индийском восстании 1857–1858 годов, но это был сильный удар[137]. Жизнь Бёрджесса и раньше делилась между учебой и коммунизмом. А эта неудача склонила чашу весов к коммунизму.

Фрэнсис Хоувелл-Терлоу-Камминг-Брюс вспоминал: «Нам говорили, что Бёрджесс внесет ценный и важный вклад в сокровищницу человеческих знаний». Но когда его диссертация была предвосхищена, «он был совершенно сломлен. Он сложил все яйца в одну корзину и оказался не у дел. С тех пор его дела шли все хуже. Он стал совершенно безответственным и просто плыл по течению. Уверен, это разочарование изменило его личность»[138]. Коммунизм стал не просто увлечением: он начал заменять академические успехи, давая Бёрджессу новое чувство цели и понимания своего «я», а также ориентир. Он быстро терял интерес к академической карьере. Его наставник и друг Стивен Рансимен считал, что «Бёрджесс был не способен к размеренному проведению исследований»[139].

Спустя неделю после обзора книги Уилли Бёрджесс написал Дэди Райлендсу – частично на французском языке, – что он не сможет поехать с ним на каникулы во Францию, потому что у него нет денег. «Я в глубокой депрессии, нет никаких новостей; читаю Блейка о месте человека в мире». Он снова прочитал книгу Уилли и пришел к выводу, что она «намного лучше, чем я мог написать. С одной стороны, я рад, с другой – мне очень жаль. Ведь если я попытаюсь сделать что-нибудь на эту же тему, его работа так хороша, что трудно будет не думать как он, подойдя близко к вопросу»[140].