Чернокнижники - Клаас Хейзинг

А если книги в один прекрасный день не удостоят взглядом читателя? Уж не будет ли это закатом Европы? Определенно, будет.

Риторика нищеты

Вместо того чтобы заставить своего героя читать Гомера, я бы посоветовал ему заглянуть в ту книжку, из которой черпал знания сам Гомер; которая досталась нам без каких-либо вариаций или диалектальных особенностей.

Воздействие действительности было таково, что Иоганн Георг Тиниус был небогат. И та же действительность повлияла на него так, что, невзирая ни на что, своей цели он достиг. На Пасху 1789 года он, уже будучи двадцати пяти лет от роду, покинул школу. Его ориентированные на кладоискательство источники вдруг истощились. Уже на протяжении четырех последних лет он столкнулся с трудностями, ибо в 1785 году — слава Создателю, все же достаточно поздно — его дискант переродился в бас. Внезапно повзрослевшего мальчика больше не приглашали по субботам в дома. Попытки музицировать в более многочисленном составе можно было назвать лишь умеренно успешными. Разорительная для кошелька даже человека со средствами учеба в университете, его мечта, казалось, отодвигалась неизвестно куда. Если бы только его внутренний голос не подсказал бы ему оказаться в то августовское утро за городом. Но лучше вам все же выслушать ни с чем не сравнимую исповедь самого Тиниуса:

Проснувшись спозаранку и будучи охвачен заботами и тревогами, однажды утром я отправился за город в Сады Бразула и там повстречал незнакомого мне мужчину в обществе студента. Он оказался квартирным хозяином г-на Д. Грубаля, славившимся своим мастерством сапожником Баутлем, а молодой человек — его сыном. Мы разговорились, и я поведал ему свою историю, поделившись с ним своими тревогами. Уже во второй половине дня я получил от упомянутого человека приглашение занять в его доме освободившуюся после г-на Д. Грубаля квартиру. Дай Бог здоровья этому человеку! Я возблагодарил Провидение за встречу в Садах, где этот человек оказался нынче утром исключительно по воле случая.

Тиниус предпринял все, чтобы удержать благосклонную фортуну подле себя. Он сумел растрогать не только встреченного им в Садах мастера сапожного дела Баутля, но и экзаменатора, ведавшего распределением стипендий, курфюрста профессора Хиллера, сухопарого, лысоватого человека с двумя придававшими ему угрюмый вид складками, протянувшимися от носа и до уголков рта, и нежными руками, для которых самым тяжким трудом было перелистывание книжных страниц. Для Тиниуса все это было детской забавой. Не терпящим возражений тоном провозвестника он отчеканил наизусть не только первые три главы Апокалипсиса, но и две страницы из «Естественной истории» Плиния. Во время выступления он не злоупотреблял жестикуляцией, не налегал на риторику. Само прошлое двигало его устами. Этого хватило для профессорского одобрения. Нет-нет, столь божественный талант не имел права просто так зачахнуть. Без риторики он, разумеется, не обошелся, однако то была всего лишь (всего лишь? Тут я пока что предпочту не связывать себя никакими заявлениями) риторика заученная, унаследованная им от старших, именно ее избрал он риторикой нищеты. В своих исповедях он чистосердечно признает это:

Я познал, что одиночество само по себе не есть источник пренебрежения, если только не перекрыты другие источники глубокого уважения; усердие, доброе поведение, разумность и положительное отношение к ближнему своему внушают большее уважение, нежели участие во многих общественных делах и увеселениях. Бедность — самый надежный щит против такого рода несправедливых и неприемлемых требований; они думают, дескать, бедняжка, что с него взять, и мысль сия внушает чувство жалости, каковое даже заслуживает уважения.

Теперь он достиг своей цели. Он мог учиться. Теперь уже почти не оставалось книг, до которых он не смог бы добраться. Моралисты, философы, экзегетики, авторы, церковные и светские. Тиниус, будто снедаемый болезненным влечением, поглощал страницу за страницей. И жизнь его превратилась в жизнь книгозависимого.

5 час. 15 мин. — Подъем. Пять страниц на латыни. Что-нибудь вроде «Ступени к Парнасу» Кичерата.

6 час. — Завтрак. Хлеб и вода.

6 час. 30 мин. — Заутреня.

7 час. — Заучивание наизусть оды Горация.

7 час. 30 мин. — Чтение из Библии в латинском оригинале (в соответствии с его предпочтениями, скорее всего Апокалипсис.)

9 час. — Университет.

12 час. — Обеденный перерыв. Чтение произведений одного из авторов. Предпочтение: Янг. «Ночные раздумья».

13 час. — Университет.

16 час. — Частные уроки у проф. Рейнхарда и проф. Фенихена.

18 час. — Занятия стипендиатов в зале императора Августа.

19 час.30 мин. — Бесплатный ужин с беседами на научные темы.

21 час — Письменная экзегеза.

22 часа — Чтение в постели на сон грядущий. Как правило, на латыни.

Два с половиной года Иоганн Георг Тиниус не изменял этому заведенному ритму. После этого он занедужил книжной булимией. И лекарь посоветовал ему наняться домашним учителем с тем, чтобы чуточку опорожнить свои переполненные знаниями умственные закрома, давая неучам уроки. Скрепя сердце, Иоганн Георг Тиниус в канун Рождества согласился на место учителя в Казеле. Так он обрел способ спуститься на грешную землю, как выразился сам Тиниус, призвав на помощь аллегорию из Библии: «И вот я стал превращаться в ребенка, спускаться с моих философских высот». (Вам наверняка знакомо это место… и не будете как дети… И даже к Рождеству не… Точно. Несомненно, Тиниус в библейской притче углядел свою собственную судьбу. В почти сумасбродной последовательности.) И головокружения вкупе с ипохондрией разом отстали от него. (Замечаете, что нашей симпатии к Тиниусу здорово поубавилось?)

Перед нами Иоганн Георг Тиниус в облачении домашнего учителя, в мигающем круге света свечи. Перед ним трое учеников. Лица скорее туповатые, чем открытые. Один ухватился за грифель, как за ручное рубило, потому что своими толстыми, неловкими пальцами всегда норовил сломать заточенный кончик его. Другой потирает ладошкой мясистый нос, поскольку не знает ответа. Нос у него едва не стерся от этого. Третий клюет носом, стоит Тиниусу хоть на мгновение умолкнуть, и Тиниус вынужден заговорить снова, чтобы вывести ученика из полудремы. Тот клюет носом все реже и реже. Это потому, что Тиниус вещает без умолку. Метафизика для детей? Тиниус никогда до конца не позволяет себе опуститься на землю, он все-таки продолжает парить над ней, хоть и невысоко. Может, рассчитывает, что ученики подпрыг нут за ним, как за воздушным змеем, приплясывающим в полуметре над полем. Они не прыгают. С почтительного расстояния они, рано постаревшие, взирают на него. Нередко с улыбкой. И редко с энтузиазмом. Они учатся ходить, но не летать. Посему Тиниус усаживает их после обеда прослушать его собственный экзаменационный материал. Он меняет интонацию, чтобы прислуга или родители, если окажутся неподалеку, сочли бы этот материал за занятия. И все чаще и чаще Тиниус проводит занятия вне домашних стен. Во-первых, потому, что таким образом он избегает контроля. И еще потому, что на свежем воздухе энтузиазма у его учеников заметно прибывает. И ему удается заодно разделаться и со всеми материалами к своему экзамену, в полном соответствии с учебным планом Виттенбергского университета. Не проходит и двух лет, как Тиниус является на экзамен. Не станет ли этот экзамен его Голгофой? Выдержит ли он его? Вырвет ли этот экзамен его из социальных низов?

И я решил экзаменоваться в Дрездене. 4 октября 1793 года я был допущен к сдаче экзамена. Охваченный весьма своеобразным чувством, я поднимался по ступенькам к аудитории. И наградой мне послужила моя первая оценка, и я возрадовался тому, что до сей поры не напрасно пил и ел, трудился и страдал.

Он прогуливается по тексту и поскальзывается на придаточном предложении

Распахивается занавес: новая сцена, новый мир, первая истина, которой можно придерживаться.

Метр — это метр — это метр. (Верно.) Для жаб, ахиллесовой пяты логики, для железнодорожных контролеров, всегда идущих против хода поезда, для читателей, которые буква за буквой прочитывают весь текст. Фальк Райнхольд был вдумчивым и добросовестным читателем. Поэтому терпеть не мог перескакивать через строки. Такой вот интеллектуальный атлет. Читать поперек строк? Стоило лишь сказать нечто подобное при нем, как уголки его рта презрительно опускались. Пробегать глазами текст? Исключено. Буквы притягивали его, словно магниты. И текст был для него северным румбом. Он всегда вслушивался в его промежуточные тона, и любое незначительное несоответствие, любое искажение значения шуровало в облаке звучания, отслеживая очертания языка, регистрируя нюансы атмосферы, четко отличая облачка застоявшейся дымки от порыва свежего ветерка, разделяя текст на смысловые шарниры и, наконец, подтягивая все рессоры метафор.