Гений Умирает Дважды - Николай Стародымов

— Мне можно поприсутствовать при разговоре? — Леваневич знал, что должно произойти через несколько минут, страстно жаждал уйти, а потому старался изобразить желание диаметрально противоположное.

— Я был бы вам признателен, Семен Яковлевич, если бы вы нас покинули, — извиняющимся тоном ответил следователь. — Это ненадолго, всего пяток вопросов.

Врач с готовностью — чтобы не было видно вспыхнувшей в нем радости — повернулся, взялся за ручку двери.

— Ну что ж… — обронил он через плечо. — Я понимаю… Тайна следствия и все такое… Если вдруг что понадобится, вот кнопка вызова медсестры.

Оставшись наедине с больным, следователь достал из кармана удостоверение. Молча протянул, раскрытым, Штихельмахеру.

— Вы не могли бы ответить мне на несколько вопросов? — спросил после этого.

— Пожалуйста, — с готовностью, слабым голосом, отозвался больной. — Только простите, молодой человек, у меня нет здесь очков… Как ваше имя-отчество?

— Вадим Сергеевич. Так вот, Арон Абрамович, вы не могли бы мне в общих чертах рассказать, чем вы лично в последнее время занимались в своей лаборатории.

По мнению Вострецова, вопрос выглядел вполне безобидным — ведь по словам Леваневича сердечник не мог знать о расстреле лаборатории. Однако Штихельмахер совершенно неожиданно оживился. Даже его серые щеки слегка порозовели.

— А откуда вы знаете? — спросил он, попытавшись приподняться на локтях, однако вовремя спохватился и осторожно откинулся на подушку.

— Что откуда я знаю? — растерянно переспросил следователь.

— Ну это, чем я занимался в лаборатории…

Так, значит, я чего-то важного не знаю, сориентировался в ситуации Вострецов. Однако азбука допроса: обнаруживать свою неосведомленность никак не следует.

— Ну вот знаю же, — слегка развел он руками. — А что, разве это такая уж тайна?

— Карина рассказала?

Карина… Какая Карина?.. Стоп! Карина Туманян. Ведь так зовут девушку, которую увезли бандиты, расстрелявшие лабораторию. И получается, что Карина работала над чем-то совместно с этим Штихель… как его, бишь… Штихельмахером. Значит, ее увезли не просто так, по причине ее красоты, для утех. И значит, скорее всего, все это и в самом деле напрямую связано между собой.

Та-ак… Любопытный получается карамбольчик… Надо раскручивать его, раскручивать…

— Арон Абрамович, прошу извинить меня за бестактность и киношность фразы, но вопросы буду задавать я вам, а не наоборот. Хорошо?

— Да-да, конечно, я понимаю…

Больной немного поводил головой, устраиваясь поудобнее. Вновь устало прикрыл глаза. Что-то в его состоянии не нравилось Вострецову. Только что выглядевший более или менее бодрым, теперь Штихельмахер на глазах слабел, дышал тяжело, надсадно; на его щеках все явственнее проступала неестественная бледность. Почему-то бросились в глаза наливавшиеся синевой ногти на лежавшей поверх одеяла руке. Зеленоватые кривые на экране вдруг пошли как-то вразнобой, потеряв свою хоть и замысловатую, но слаженную синхронность…

Или это только кажется? И посоветоваться не с кем… Может, и в самом деле не надо было выпроваживать из палаты врача?..

Вадим Сергеевич растерянно повел глазами вокруг себя. Что нужно сделать, как помочь больному? Случайно зацепился взглядом за странной формы шприц, прилепившийся к воронке утилизатора.

Кнопка! Вот она! Вострецов решительно вдавил ее, посылая долгий звонок вызова медсестры…

Между тем Леваневич, вернувшись в кабинет, сел к телефону и, сверяясь с бумажкой, которую извлек из кармана, быстро простучал по кнопкам, набирая номер.

— Для абонента номер… Текст: Все в порядке. Подпись — Сеня… Да-да, спасибо.

Он опустил трубку и какое-то время сидел неподвижно, напряженно глядя на дверь. Она вот-вот должна открыться, эта дверь. И тогда…

Дверь не открывалась. Вместо нее зазвонил телефон. В сером окошке номер не обозначился — либо не сработал определитель, что нередко случается у нашей связи, либо звонивший включил режим "Анти-АОН".

— Да, — коротко обронил Леваневич, схватив трубку.

— Так все в порядке, говоришь? — донесла мембрана лениво растягивающий слова голос.

Слишком хорошо знал Леваневич эту манеру говорить!

— Да, — столь же коротко подтвердил он.

— Кто-нибудь что-то заподозрил?

— Нет.

Семену Яковлевичу разговор был неприятен. Да, загнанный в угол обстоятельствами, он сейчас совершил вынужденное преступление. Но обсуждать подробности ему не хотелось.

— Ну что ж… Хорошо, — продолжил голос. — Где отработанный шприц-тюбик?

А где и в самом деле шприц-тюбик? Леваневич почувствовал, как его мгновенно прошиб пот. Ведь его строго-настрого предупреждали, что шприц-тюбик необходимо выбросить где-нибудь вне стен больницы и уж во всяком случае подальше от палаты, где лежит Штихельмахер.

— Так где же? — почувствовав заминку собеседника, напомнил о себе голос.

— В палате. Выбросил по привычке в мусорку… — выдавил из себя врач.

— Плохо, — однако подлинной обеспокоенности в голосе собеседника не чувствовалось. — Но будем надеяться, что никто на него внимания не обратит… Ну ладно, Семен Яковлевич, будем считать, что мы с вами в рассчете и что вы нам больше ничего не должны. Ну а теперь не забудьте уничтожить листок с номером телефона и пейджера, по которому вы только что послали сообщение. До свиданья!

Леваневич опустил трубку на место. Как же это я так, досадовал он, раздирая листок в мелкие клочки. Ведь насчет шприц-тюбика его и в самом деле строго предупреждали… Волновался, вот и выбросил по привычке, стараясь поскорее избавиться от улики… В первый раз пришлось такое делать — дай Бог, чтобы в последний!

Что же делать? Не идти же сейчас в палату и не копаться в утилизаторе! Может, и в самом деле никто не заметит, пытался он себя успокоить, набирая на телефоне программу стирания всех входящих и исходящих номеров. Да и кто может обратить внимание на содержимое утилизатора? Уборщицам абсолютно все равно, что именно выбрасывают врачи, да и мало ли сейчас импортных препаратов в самых причудливых упаковках!..

Ладно, пусть все будет, как будет! Авось, пронесет…

И в этот момент наконец распахнулась дверь. На пороге появилась медсестра.

— Больной из четыреста шестьдесят четвертой умер! — торопливо сказала она.

— Что?!

Леваневич сорвался из-за стола.

…Вострецов происшедшим был потрясен. Больной человек, но уж не настолько, вдруг быстро, в течение нескольких минут, у него на глазах вдруг превратился в ТЕЛО — наглядное пособие для обучения студентов правильному вскрытию. И виноват в этом лично он, Вадим Вострецов, который каким-то своим вопросом до такой степени взволновал человека, что у того не выдержало сердце.

Следователь, стоя в углу палаты и стараясь никому не мешать, растерянно смотрел, как вокруг тела Штихельмахера началась суета, и люди в грязно-зеленой одежде пытались вырвать его у смерти; как они делали ему уколы невероятных размеров иглой и прикладывали к груди какие-то диски, от которых тело сотрясалось; как они вдруг прекратили суетиться и накинули на голову человеку простынку. Все это было для них как-то обыденно, словно бы привычно — и неимоверно жутко в этой своей привычности.

— Все! Пригласите батюшку, — потухшим голосом проговорил Леваневич и вышел.

— Чьего батюшку? — скорее по профессиональной привычке, чем из искреннего любопытства поинтересовался Вадим.

— Не чьего, а просто батюшку, — пояснила оказавшаяся рядом медсестра. — Священника. Причастить, отпеть, или как там это называется…

— А у вас есть свой священник? — удивился следователь.

— Да, специально при больнице есть свой священник…

Медсестру окликнули и она отошла к кровати с телом Штихельмахера.

— Так ведь у нас батюшка православный, а этот вроде как иудей, — спокойно обменивались между собой репликами медики.

— Ну а Богу-то, по большому счету, какая разница? Это только люди между собой разбираются, какая вера правильнее, а Бог-то един для всех.

— Черви, которые будут нас поедать, тоже едины…

— Равно как и девочки-студенточки, которые анатомируют…

— А ты бы какую предпочел, которая тебя будет того-самого?..

Бессознательно наблюдая за действиями медиков, слушая их треп, Вадим заметил, как сестра выбросила в воронку утилизатора использованный одноразовый шприц. Тот было заскользил к горловине, чтобы провалиться внутрь, однако остановился, словно прилип к чему-то. Он был одинок на белой, слегка надколотой, эмалевой поверхности… Только недавно, несколько минут назад, там виднелся другой шприц, непривычного вида, — отстраненно вспомнил Вострецов. Вспомнил — и тут же забыл… В самом деле, до шприца ли тут, когда человек вдруг умер!