Дочери Лалады. Паруса души - Алана Инош

губы Эллейв, почти касаясь её губ. — Корком — не корком, если не любит свой корабль, как самую прекрасную женщину... Я влюбилась в эту красавицу в первый же миг, как только моя нога ступила на её палубу. А теперь на её палубу ступили милые ножки женщины, чьё имя она носит. Я держу эту женщину в своих объятиях... Ради этого мгновения стоило жить! И я уже не выпущу её из своих рук... Не смотри на меня, как на безумную, милая! Не бойся меня... С тобой у меня случилась та же история, что и с этим кораблём.

Притихшая в её объятиях Онирис уже шелохнуться не могла, лишь её глаза стали огромными, застывшими, зачарованными. Она точно под снежной лавиной была погребена, но не ледяной и жестокой, а нежной и жаркой, как летние лучи Макши. В горле Эллейв рокотали нотки волчьей страсти, дыхание обжигало губы Онирис, и она уже не смогла воспротивиться горячему натиску поцелуя. Её рот задрожал и раскрылся, утопая в жадных ласкающих устах Эллейв.

— Ты станешь моей женой, милая? — пророкотала та, на миг выпуская губы Онирис. — Ответ «нет» не принимается. И ответ «я подумаю» тоже.

— Но ты не оставляешь мне выбора, — выдохнула та, а сама уже оплетала кольцом рук шею Эллейв.

Что творилось с ней? Очевидно, в каком-то приступе безумия она делала это — обнимала Эллейв в ответ на её дерзкие и нежные объятия, а её губы подрагивали в одном мгновении от слияния с великолепным волчьим оскалом. Такого не было даже в самых смелых и насыщенных страстями книгах, Эллейв переплюнула все любовные романы. Онирис чувствовала себя героиней такой книги — ещё не написанной, сюжет которой творился в реальном времени.

— Но я действительно должна подумать, — сиплым, севшим, полузадушенным голосом прохрипела она. То ли от накрывшего её ошеломления, то ли оттого, что Эллейв стискивала её с невероятной силой.

Та по-волчьи дрогнула верхней губой.

— Неправильный ответ, прекрасная моя, — прорычала она. — А правильный ты сама знаешь. Я буду целовать тебя, пока твои милые губки его не произнесут.

У Онирис вырвался плаксивый писк, но тут же утонул в ненасытных губах Эллейв, в глубине щекочущей нежности, похоронившей сердце под своей властной, неотвратимой лавиной.

— Ну, так что же ты скажешь? — снова спросила Эллейв, давая Онирис глоток воздуха.

— Ты вычитала такой способ обольщения в какой-то книге? — прошелестели губы той, а глаза стали совсем обалдевшими, точно хмельными.

— Этой книги ещё нет, милая, — нежно пощекотал её волчий оскал. — Вернее, она пишется прямо сейчас. Это книга нашей жизни. И я жду твоего ответа, прекрасная моя, чтобы вписать его в эту книгу.

— Ты взяла меня в заложницы... Это пытка, это шантаж! — пропищала девушка, кожей и сердцем ощущая волны сладковатого ужаса и жутковатого восторга. — Это нечестно, это беззаконно!

— Есть только одна честь — честь моего мундира, которого я не посрамлю недостойным поведением по отношению к тебе, — мерцая суровыми, торжественными искорками в посерьёзневших глазах, ответила Эллейв. — И только один закон — закон притяжения душ.  Моя тянется к твоей, а твоя — к моей. Не бойся этого, не принимай за наваждение. Это действительность. Ну, дашь ответ или ещё целовать?

По щекам Онирис катились слёзы. Всхлип-рыдание, до боли распирая рёбра изнутри, утонул в очередной атаке губ Эллейв.

— Ну, ну, прекрасная Онирис, что ты... Не надо бояться. Верь своему сердцу, которое всё почувствовало правильно, но разум пытается его отговорить. Разум — жалкий трус, хотя мнит себя великим мудрецом, осторожным и рассудительным.

— Ты знаешь мой ответ, — всхлипнула Онирис.

Звёздная бездна взгляда затопила её сердце и душу своей пристальной нежностью, своей волчьей неотступностью, и из глубины с ошеломительной неотвратимостью вдруг всплыла правда: это не роман. Это жизнь, которую никому не выдумать, которую можно только прожить.  

— Скажи это, прекрасная моя, — тихо защекотало её мокрую щёку дыхание Эллейв. — Ты же знаешь, что я не отпущу тебя.

— Ты всё равно не отпустишь, отвечу я или нет, — с дрожью слёз в дыхании прошептала Онирис.

Эллейв тихонько засмеялась.

— Ты права. Я в любом случае тебя не отпущу.

— Тогда какой смысл мне говорить ответ? — приминая пальцами одной руки ёжик на её затылке, а второй обнимая за шею, пробормотала Онирис.

— Вот же упрямица! — прорычала Эллейв. — Ну, держись тогда!

Она обрушила на Онирис такой град поцелуев, что у той кожа заполыхала огнём, а дыханию стало совсем тесно под рёбрами. Каждый поцелуй разворачивался пламенными лепестками, и десятки таких алых бутонов расцветали на её лице, шее, губах, сердцу становилось жутковато-сладко, а под ногами разверзался бездонный океан. Шальная мысль ужалила ниже пояса: а ведь она тянула с ответом, чтобы получать эти поцелуи. И хотелось, чтобы они спускались всё ниже, чтоб достигли того местечка, которое сейчас горячо пульсировало, само становясь влажным бутоном, ждущим нежности.

— Кажется, я понимаю, почему ты увиливаешь от ответа, шалунья моя, — лукаво и страстно мерцая россыпью звёздных искорок в глубине взора, мурлыкнула Эллейв. — Но я не коснусь тебя там, где ты хочешь, пока ты не скажешь это. ТАК я могу касаться только своей будущей жены.

— Как «так»? — заражаясь её игривостью, двинула бровью Онирис.

Губы Эллейв приблизились к её уху и зашептали откровенно, бесстыдно, прямо. Нет, это не было грязно, это было жарко и сладко. Обнимающее кольцо рук девушки стиснулось, и она, словно в пропасть кидаясь, прильнула всем телом и выдохнула:

— Да...

Эллейв на миг застыла, а потом её руки стиснули Онирис так, что девушка запищала, задыхаясь. Та спохватилась, зашептала, виновато и нежно целуя:

— Прости, прекрасная моя, прости... Я обещала не причинять тебе боли — я не сделаю этого никогда. Всё, что ты пожелаешь, всё, что захочешь, моя бесценная госпожа...

Соразмеряя свою силу с её хрупкостью, волк ласкал Онирис на койке в капитанской каюте, и той было наплевать, что о ней подумают матросы и помощник. Волк делал всё, о чём она даже боялась помыслить, представить откровенно в своих мечтах, а когда в неё вошёл живой, горячий стержень из хмари, служивший продолжением тела Эллейв, у неё вырвался всхлип-вскрик. И тут же утонул в живительном поцелуе.

И лишь спустя какое-то время на неё накатил стыд. Она залилась слезами,