Рождественская песнь в прозе (пер. Пушешников) - Чарльз Диккенс

Цѣлое облако пару! Пуддингъ вынули изъ котелка, и отъ салфетки вошелъ такой запахъ мокраго бѣлья, что казалось, будто рядомъ съ кондитерской и кухмистерской была прачечная. Да, это былъ пуддингъ! Спустя полминуты явилась мистрисъ Крэтчить, раскраснѣвшаяся и гордо улыбающаяся, съ пуддингомъ, похожимъ на пестрое пушечное ядро, крѣпкимъ и твердымъ, кругомъ котораго пылалъ ромъ, а на вершинѣ въ видѣ украшенія былъ пучокъ остролиста).

Какой дивный пуддингъ! Бобъ Крэтчитъ замѣтилъ — и притомъ спокойно — что мистриссъ Крэтчить со времени ихъ свадьбы ни въ чемъ не достигала такого совершенства.

Почувствовавъ облегченіе, мистриссъ Крэтчитъ призналась въ томъ, что она очень боялась, что положила не то количество муки, которое было нужно. Каждый могъ что-либо сказать, но всѣ воздержались даже отъ мысли, что для такой большой семьи пуддингъ недостаточно великъ, хотя всѣ сознавали это. Развѣ можно было сказать что-нибудь подобное? Никто даже не намекнулъ на это.

Наконецъ, обѣдъ конченъ, скатерть убрана со стола, каминъ вычищенъ и затопленъ. Отвѣдавъ смѣсь въ кувшинѣ, всѣ нашли ее превосходной; яблоки и апельсины были выложены на столъ, и совокъ каштановъ былъ брошенъ на огонь. Потомъ вся семья собралась вокругъ камина, расположившись такимъ порядкомъ, который Бобъ называлъ «кругомъ», подразумѣвая полукругъ, и была выставлена вся стеклянная посуда: два стакана и стеклянная чашка безъ ручки.

Но посуда эта вмѣщала все содержимое изъ кувшина не хуже золотыхъ кубковъ. Каштаны брызгали и шумно потрескивали, пока Бобъ съ сіяющимъ лицомъ разливалъ напитокъ.

— Съ праздникомъ васъ, съ радостью, дорогіе! Да благословитъ васъ Богъ!

Вся семья и послѣднимъ Тайни-Тимъ повторили это восклицаніе.

Тайни-Тимъ сидѣлъ рядомъ съ отцомъ на своимъ маленькомъ стулѣ. Бобъ любовно держалъ его худую ручку въ своей рукѣ, точно боялся, что его отнимутъ у него, и хотѣлъ удержанъ.

— Духъ, — сказалъ Скруджъ съ участіемъ, котораго раньше никогда не испытывалъ, — сказки, будетъ ли живъ Тайни-Тимъ?

— Въ уголкѣ, возлѣ камина, я вижу пустой стулъ, — отвѣтилъ духъ, — и костыль, который такъ заботливо оберегаютъ! Если тѣни не измѣнятся, ребенокъ умретъ.

— Нѣтъ, нѣтъ! — воскликнулъ Скруджъ. — О, нѣтъ! Добрый духъ, скажи, что смерть пощадитъ его.

— Если тѣни не измѣнятся, духъ будущаго Рождества уже не встрѣтитъ его здѣсь, — сказалъ духъ. — Что же изъ того? Если онъ умретъ, онъ сдѣлаетъ самое лучшее, ибо убавитъ излишекъ населенія.

Скруджъ склонилъ голову, услышавъ свои собственныя слова и почувствовалъ печаль и раскаяніе.

— Человѣкъ, — сказалъ духъ, — если въ тебѣ сердце, а не камень, воздержись отъ нечестивыхъ словъ, пока не узнаешь, что такое излишекъ населенія. Тебѣ ли рѣшать, какіе люди должны жить, какіе умирать? Передъ очами Бога, можетъ быть, ты болѣе недостойный, и имѣешь меньше права на жизнь, чѣмъ милліоны подобныхъ ребенку этого бѣдняка. Боже! Каково слушать букашку, разсуждающую о такихъ же, какъ она сама, букашкахъ, живущихъ въ пыли и прахѣ!

Скруджъ, дрожа, наклонилъ голову и опустилъ глаза. Но онъ снова быстро поднялъ ихъ, услышавъ свое имя.

— За мистера Скруджа! — сказалъ Бобъ. — Пью за здоровье Скруджа, виновника этого праздника

— Дѣйствительно, виновникъ праздника! — воскликнула мистриссъ Крэтчитъ, краснѣя. — Какъ бы я хотѣла, чтобы онъ былъ здѣсь. Я бы всѣ высказала ему откровенно, и, думаю, мои слова не пришлись бы ему по вкусу.

— Дорогая моя, — сказалъ Бобъ, — вѣдь сегодня день Рождества!

— Конечно, — сказала она, — только ради такого дня и можно выпить за здоровье такого противнаго, жаднаго и безчувственнаго человѣка, какъ мистеръ Скруджъ. Никто лучше тебя не знаетъ его, бѣдный Робертъ!

— Дорогая, — кротко отвѣтилъ Бобѣ,- вѣдь сегодня Рождество!

— Только ради тебя и такого дня я выпью за его здоровье, — сказала мистриссъ Крэтчитъ, — но не ради Скруджа. Дай Богъ ему подольше пожить! Радостно встрѣтитъ праздникъ и счастливо провести Новый годъ! Я не сомнѣваюсь, что онъ будетъ веселъ и счастливъ!

Послѣ нея выпили и дѣти. Это было первое, что они сдѣлали безъ обычной сердечности. Тайни-Тимъ выпилъ послѣднимъ, оставаясь совершенно равнодушнымъ къ тосту. Скруджъ былъ истымъ чудовищемъ для всей семьи, упоминаніе его имени черной тѣнью осѣнило всѣхъ присутствующихъ, и эта тѣнь не разсѣивалась цѣлыхъ десять минутъ.

Но послѣ того, какъ они отдѣлались отъ воспоминаній о Скруджѣ, они почувствовали такое облегченіе, что стали въ десять разъ веселѣе.

Бобъ сказалъ, что имѣетъ въ виду мѣсто для Петра и, если удастся получить это мѣсто, то оно будетъ приносить еженедѣльно пять шиллинговъ и шесть пенсовъ.

Два маленькихъ Крэтчита страшно смѣялись при мысли о томъ, что вдругъ Петръ станетъ дѣльцомъ; а самъ Петръ задумчиво смотрѣлъ изъ-за своихъ воротничковъ на огонь, точно соображая, куда лучше помѣстить капиталъ, съ котораго онъ будетъ получать фантастическій доходъ. Марта, служившая ученицей у модистки, разсказала о своихъ работахъ, о количествѣ часовъ, которые она работала подъ рядъ, и мечтала о томъ, какъ завтра она будетъ долго лежать въ постели и наслаждаться отдыхомъ. Завтра праздникъ, и она проведетъ его со своими. Она разсказывала еще о томъ, какъ нѣсколько дней тому назадъ видѣла лорда, который былъ такъ же высокъ ростомъ, какъ Петръ; при этомъ Петръ такъ высоко потянулъ воротнички, что почти не стало видно его головы. Все это время каштаны и кружка переходили изъ рукъ въ руки, а вскорѣ Тайни-Тимъ запѣлъ пѣснь о заблудившемся въ снѣгахъ ребенкѣ — запѣлъ маленькимъ жалобнымъ голоскомъ, но по-истинѣ чудесно.

Во всемъ этомъ праздникѣ не было ничего особеннаго. Одѣты всѣ были бѣдно, красивыхъ лицъ не было. Башмаки были худы, промокали, платья поношены, и очень вѣроятно, что Петръ отлично зналъ, гдѣ закладываютъ вещи. Но всѣ были счастливы, довольны, благодарны другъ другу, и когда исчезали въ яркихъ потокахъ свѣта, исходившихъ изъ факела духа, то казались еще счастливѣе, и Скруджъ до послѣдней минуты своего пребыванія у Боба не спускалъ глазъ съ его семьи, а особенно съ Тайни-Тима.

Тѣмъ временемъ стало темно, и пошелъ довольно сильный снѣгъ. Въ кухняхъ, гостиныхъ и другихъ покояхъ домовъ чудесно блестѣли огни, когда Скруджъ и духъ проходили по улицамъ. Тамъ, при колеблющемся свѣти камина, шли, очевидно, приготовленія къ пріятному обѣду съ горячими тарелками, насквозь прохваченными жаромъ; тамъ, чтобы заградить доступъ мраку и холоду, можно было во всякій моментъ опустить темно-красныя гардины. Тамъ всѣ дѣти выбѣжали на улицу, въ снѣгъ, встрѣтить своихъ веселыхъ сестеръ, братьевъ, кузинъ, дядей и тетокъ и первыми повидаться съ ними. Тамъ, напротивъ, на оконныхъ шторахъ ложатся тѣни собравшихся гостей; а здѣсь толпа дѣвушекъ, наперебой болтающихъ другъ съ другомъ, перебѣгаетъ легкими шагами въ сосѣдній домъ — и плохо тому холостяку, который увидитъ ихъ съ пылающими отъ мороза лицами, — а объ этомъ хорошо знаютъ коварныя чародйки!

Судя по множеству людей, щедшихъ въ гости, можно было подумать, что никого не осталось дома и некому было встрѣчать гостей, которыхъ однако ожидали повсюду, затопивъ камины. Духъ радостно благословлялъ все. Обнаживъ свою широкую грудь и большую длань, онъ понесся впередъ, изливая по пути чистыя радости на каждаго.

Даже фонарщикъ, усѣивающій сумрачную улицу пятнами свѣта, одѣлся въ праздничное платье въ чаяніи провести вечеръ гдѣ-нибудь въ гостяхъ, и громко смѣялся, когда проходилъ духъ, впрочемъ, нимало не подозрѣвая объ этомъ.

Но вотъ, безъ всякаго предупрежденія со стороны духа, они остановились среди холоднаго пустыннаго болота, гдѣ громоздились чудовищныя массы грубаго камня, точно это было кладбище гигантовъ; вода здѣсь разливалась бы гдѣ только возможно, если бы ее не сковалъ морозъ. Здѣсь ни росло ничего, кромѣ моха, вереска и жесткой густой травы. Заходящее на западѣ солнце оставило огненную полосу, которая на мгновеніе освѣтивъ пустыню и все болѣе и болѣе хмурясь, подобно угрюмому глазу, потерялась въ густомъ мракѣ темной ночи.

— Что это за мѣсто? — спросилъ Скруджъ.

— Здѣсь живутъ рудокопы, работающіе въ нѣдрахъ земли, — отозвался духъ. — И они знаютъ меня. Смотри.

Въ окнахъ хижины блеснулъ свѣтъ, и они быстро подошли къ ней. Пройдя черезъ стѣну, сложенную изъ камня и глины, они застали веселую компанію, собравшуюся у пылающаго огня и состоявшую изъ очень стараго мужчины и женщины съ дѣтьми, внуками и правнуками. Всѣ были одѣты по-праздничному. Старикъ пѣлъ рождественскую пѣснь, и его голосъ изрѣдка выдѣлялся среди воя вѣтра, разносясь въ безплодной пустынѣ.

То была старинная пѣсня, которую онъ пѣлъ еще мальчикомъ; время отъ времени всѣ голоса сливались въ одинъ хоръ. И всякій разъ, когда они возвышались, старикъ становился бодрѣе и радостнѣе, и смолкалъ, какъ только они упадали.