Степные боги - Андрей Геласимов

Оттолкнув попытавшегося остановить его среднего брата, он поднялся с парадной циновки, подошел к сидящему у раздвижной двери отцу, встал позади него и вынул свой боевой меч. Итидзо тем временем попытался еще раз начертить на полу перед собой изречение «фу-дзи». Нарисовав окровавленным пальцем первый иероглиф, он снова замер. Итоку с поднятым над головой мечом тоже застыл как изваяние. Ему казалось, что отец расстроится, если не допишет свое любимое изречение. Ожидая, пока Итидзо придет в себя, Итоку изо всех сил старался прогнать со своего лица выражение печали. Если бы отец заметил его, он воспринял бы это как отказ, причиной которого могло быть только недостаточное искусство владения мечом. Для воина это было бы бесчестьем.

Наконец Итидзо пришел в себя и начертал последний иероглиф. Итоку вздрогнул и подумал о том, что отрубленная голова ни в коем случае не должна покатиться по полу, иначе это будет позор для него, как для кайсяку, избранного помощником при совершении харакири. Он слишком любил своего отца, чтобы теперь так подвести его.

Итоку размахнулся еще раз и мысленно провел в воздухе плавную дугу, по которой должен был скользнуть его меч, прежде чем лезвие коснется безвольно поникшей шеи отца. Лучше всего было бы не отрубать голову до конца, а сделать так, чтобы она повисла на последнем лоскуте кожи, но такое было под силу лишь настоящему кайсяку. Старший сын Итидзо впервые в своей жизни выполнял эту роль.

Когда Итоку размахнулся в третий раз и уже был готов нанести разящий удар, со своей циновки вдруг вскочил его брат Тасаэмон. Он что-то закричал и бросился к Итоку. Тот от неожиданности отступил на один шаг. Лезвие меча из-за этого движения проткнуло бумажную загородку у него за спиной и замерло рядом с лицом его матери, неподвижно стоявшей в соседней комнате. Тасаэмон упал на колени перед отцом и начал лихорадочно отстегивать его катану.

В одно мгновение покрывшись холодным потом, Итоку понял, что едва не совершил роковую ошибку. Ни при каких обстоятельствах кайсяку не должен пользоваться своим мечом. В случае, если удар окажется неудачным, вина за это ложится на меч владельца.

Взяв из рук брата катану отца, Итоку решительно размахнулся, и в следующую секунду голова Итидзо аккуратно, как в чашу, упала в его собственные колени. За бумажной стеной прошелестел легкий вздох.

Так окончил свой путь наш предок доблестный самурай Миянага Итидзо, решивший разделить свой нежданный позор с теми, кого он любил».

Глава 5

– Слышь, тебя дома-то не потеряют? – спросил Одинцов у Петьки. – Поздно уже.

– Да нет, – протянул тот. – Им без разницы. А на какой высоте у «тридцатьчетверки» ствол?

Старший лейтенант Одинцов был человеком высокого роста. Ему даже не пришлось вставать на носочки. Просто поднял руку и показал.

– А тебе зачем?

– Надо, – ответил Петька, и они продолжили разговор.

Руки у старшего лейтенанта были длинные, и это не раз выручало его в детском доме.

– Они близко даже подойти не могли, – говорил он, показывая, как надо бить других беспризорников. – Вот так и вот так. А потом еще левой. Смотри, как должна двигаться рука. Смотри, вот еще один раз. Теперь медленно.

Петька ждал, пока высохнет постиранная рубаха, опять ел тушенку и смотрел, как старший лейтенант показывает ему детдомовские удары.

– Нормально, – говорил он. – А вот так я умею.

– Умеешь? – недоверчиво смотрел на него Одинцов. – А ну, покажи.

Петька отодвигал свою банку, вставал из-за стола и бил старшего лейтенанта в живот.

– А чего ты в живот-то? – удивлялся старший лейтенант.

– Это у вас там живот. У нормального пацана там рожа.

– Понятно, – говорил Одинцов, и они продолжали разговаривать.

Старший лейтенант Одинцов попал в детский дом с паровоза. Ему было тогда десять лет, и он не знал, куда делись его родители. На узловой станции, где он жил, было много таких пацанов, поэтому однажды он решил оттуда уехать. Драться ему надоело, а жратвы все равно никогда не хватало на всех.

Старший лейтенант спрятался в том месте, где паровозы набирают воду, и когда машинист спрыгнул на землю, он тихонько залез в его будку и поехал. Уехать на паровозе было нетрудно, потому что он до этого видел, за какие ручки дергают машинисты, чтобы поезд пошел.

Поэтому, когда его привезли в детский дом, все удивились – как он умудрился уехать на паровозе один. И директор детского дома сказал, что у него теперь фамилия пусть будет Одинцов. Потому что все равно у него никакой фамилии до этого не было.

– А после детского дома? – сказал Петька. – Что было потом?

Старший лейтенант с Петькой курили настоящие папиросы «Казбек», и Петька слушал про то, как старший лейтенант попал в военное училище. Правда, папиросы из пачки Петька курил первый раз в жизни, поэтому кусок истории между детским домом и военным училищем он пропустил. Сначала немного расстроился, но потом решил, что еще спросит. Не последний раз здесь сидит.

– Смотри сюда, – говорил Одинцов. – Я тебя научу курить по-блатному. Вот так, видишь?

Он приклеивал папиросу к кончику языка и быстро перебрасывал ее из одного угла рта в другой. Щурился от дыма, а потом втягивал окурок целиком в рот, плотно закрывая губы и выпучивая глаза.

– Видал? – говорил он, вынимая дымящуюся папиросу изо рта. – Я даже под воду нырнуть так могу. Закурил, нырнул, вылез и дальше куришь.

– Нормально, – кивал головой Петька. – А я вот так вот могу.

И он показывал фокус, которому его научил дядька Юрка, перед тем как уйти на фронт.

Петька затягивался, зажимал себе ладонями нос и рот, и через секунду из левого уха у него начинала струиться тонкая полоска дыма.

– Здорово, – говорил старший лейтенант.

Воодушевленный похвалой Петька говорил, что знает еще один фокус, но не может его показать.

– Почему? – спрашивал старший лейтенант.

– Ну, не могу я. Он некультурный. Вам показать не могу.

– Да ладно тебе, брось. Давай показывай.

– Нет, не могу. Вы потом обижаться будете.

Но Одинцов настаивал, и тогда Петька просто рассказал ему, что сначала берется незажженная папироса, а потом надо попросить кого-нибудь открыть рот и закрыть глаза. И когда рот будет открыт, а глаза закрыты, надо вставить папиросу в этот открытый рот и дунуть в нее изо всех сил, и получится очень смешно.

– Только я из папиросы не пробовал. У нас одни самокрутки. Из них легче табак выдувать. Не так плотно набиты. Хотя потом все равно его жалко. Фиг его достанешь, этот табак.

– Ну и какой это фокус? – говорил Одинцов. – Нет, это совсем не фокус.

И Петька согласно кивал головой. Сидя в комнате старшего лейтенанта – там, где открытая банка тушенки на столе, и чей-то голос за окном: «Взвод, равнение на середину!», и портупея с пистолетом «ТТ» прямо перед тобой, только протяни руку, – Петька неожиданно для себя понимал, что это и правда никакой, на фиг, не фокус.

А смысл? Дуть кому-то табаком в рот, когда вместо этого можно просто сидеть и слушать товарища старшего лейтенанта? И курить настоящий «Казбек». Тем более что никому, кроме Валерки, дуть в рот все равно так и не приходилось. А сам Петька отлично помнил, как долго плевался, после того как ему эту штуку показал один проезжий шофер. Но ему до сегодняшнего дня почему-то казалось, что это хороший смешной фокус. Наверное, потому что у шофера была золотая фикса и через дырку в замызганном тельнике выглядывал профиль товарища Сталина. Водила тогда хохотал, сверкал фиксой на солнце, а Петька выплевывал горький табак и думал, что скоро сам заведет себе такую наколку – надо только портрет в газете получше найти.

– Ты чего жрать перестал? А ну, давай лопай, – говорил старший лейтенант, и Петька снова начинал есть.

В военном училище старшему лейтенанту Одинцову в самом начале особенно понравилась еда.

– Вот так, с верхом, кашу ложили, – говорил он и делал над пустой тарелкой круглое движение рукой, в которой дымилась зажженная папироса.

Верхняя точка его плавного жеста находилась сантиметрах в пятнадцати от дна тарелки, и это заставляло Петьку недоверчиво улыбаться, жмурясь от мысли, что, во-первых, неужели такое возможно, а во-вторых, что он сам очень правильно выбрал свой жизненный путь.

Потому что Петька решил стать старшим лейтенантом Одинцовым. А потом капитаном, если получится.

– Пшеночка, – уточнял Одинцов. – И еще можно было добавки просить.

Старший лейтенант затягивался «Казбеком», а Петька понимающе кивал в ответ. Он знал, что это было чистой правдой. Не могло ею не быть. Иначе – во что тогда вообще можно было бы верить?

На фронте старшего лейтенанта кормили уже не так хорошо. Когда он получил звание и попал в войска, наши постоянно шли в наступление. Тыл отставал, и полевые кухни не всегда находили расположение своей части.

– А мы к немцам лазили, чтобы пожрать.