Возвращение Лени - Сергей Лукницкий

- Дорогие, простые люди. - Президельцин насторожился. - Я посвящаю эту книгу вам, - писатель потряс в воздухе лакированную книжицу с яркой бойней на обложке. - И делаю это не потому, что уверен искренне в том, что вам нужна нарезанная, переплетенная, испещренная по большей части не понятными вам значками бумага, не к чему ни предназначаемая, да к тому же еще и именуемая книгой, а потому, что так принято.

Вас большинство, и я поэтому вынужден подчиниться вам, как силе.

Наверное, было бы возможно бороться с вами, даже победить, а потом вас же уверить в том, что это ваша победа. Но зачем? Пять тысяч лет существования литературы не научили вас, да и нас, тех, кто ее делает, ничему.

Вы молча стояли в ожидании зрелища - что будет? Вы безмолвствовали, когда на земле совершались войны, насилия и прочая несправедливость, а потом вы притворялись сторонними, и главное, невиновными наблюдателями, вы позволяли себе давать советы императорам, и оттого распадались империи, а вы благополучно обвиняли потом в этом бедных монархов, поддавшихся на ваши увещевания.

Вы невнимательно молились даже Богу, вы уничтожали все, что мешает вам в пьяном виде заняться зачатием себе подобных. И теперь за все это вы перестаете верить в Бога, полагая, что раз он отвернулся от вас, перестал служить вам, то, стало быть, в этом его вина.

Настало время, когда вам уже мало, что вам посвящают лиру, она стала дешевле рубля, вам теперь нужен доллар.

Ваша демократия (власть ваша, народа) привела к тому, что вы голосуете за самозванцев и жуликов, вы злы и убоги, но по-прежнему считаете, что народ - это та осмысленная масса, без которой невозможно мироздание. Вы всерьез думаете, что вот только чуть-чуть поднатужиться и тоже сможете все вместе поднасесть и создать и "Тамань," и "Мадонну с младенцем," и "Болеро". А когда это все-таки делает кто-то другой, Богом отмеченный, вы радостно кричите, что он один из вас...

Но не сможете вы ни с Равелем, ни с Рафаэлем, ни сЛермонтовым, не сможете. Поэтому читайте меня.

А рядом пусть пылится Гоголь. Он в восемь раз дешевле моей книги.

Его прочту я сам и еще раз сделаю выводы...

...в отношений вас.

Вот так он угрожал народу.

А потом обидно и сбивчиво заговорил о клонировании.

- Ты нигде не упомянул его имени ?А то ведь эти ребята именем народа с тобой и посчитаются, - сказал Солодин.

Обидно, да?

В общем, не так уж, чтобы очень, потому что давно уже меня просили написать что-нибудь этакое, патриотическое, п духе времени. Того самого времени, в котором уже самое патриотическое никому не нужно, потому что понятие патриотизма в исконном своем значении исчезло.

-Ты - не Деламбер, а я не Дидро, - сказал Солодин и в этом был прав. Этих людей давно уже разыскивает политика.

- Я только одного боюсь, Владимир Алексеевич, - сказал я. - А ну как эту книгу вы прочтете уже в другом обличье.

- Что делать, - ответил Солодин, и это была его последняя фраза:

Мы построили общество, где нет проблем с выживанием, а есть проблемы с парковкой. Оттого, что Хрупкий издал все, что я о тебе вычеркивал, он не произвел меньше семи тонн дерьма в своей жизни - средняя норма советского человека. Мы всегда более склонны осуждать непредателей. Забывая, что человек имеет право на преступление, а не на подлость. Я тут недавно позвонил к одному своему другу - нарвался на автоответчик, и ты знаешь, что мне этот автоответчик сказал ? Он сказал: "Вы ошиблись номером". Но я надеюсь, что ты еще не знаешь, как ты назовешь повесть, очередной свой детектив, который ты пишешь на своем компьютере, информацию с которого считали все спецслужбы, которые только могут быть. Дарю. Назови ее "Выход из Windows" и спокойно нажми клавишу "Выключение".

В тот день, пока старик не материализовался на мавзолейном банкете, я, потихоньку хмелея, все ждал, когда он сам спросит:

- Кстати, а как твоя повесть "Пособие по перевороту"?

- Я принес, - сказал бы я, чувствуя стыд и возвышенное волнение одновременно, - давно уже меня просили написать что-нибудь этакое, патриотическое, в духе времени. Того самого времени, в котором уже самое патриотическое никому не нужно, потому что понятие патриотизма в исконном своем значении исчезло. Считается хорошим тоном, а значит патриотичным на полном ходу под улюлюкание блядских писклячеств из "Мерседеса" вывалить на грязную, загаженную, как пол в нарсуде, мостовую банки из-под пива, а то и склянку. Ба-бах ее в прохожего, пусть сдает и кушает до отвала, если склеит осколки. Патриотизм!

Надо думать, владелец этого пандемониума - большой патриот новой России и его дети будут достойными продолжателями дела своего отца.

- Беда только в том, что, если родится у него ребенок с недоразвитой головкой или пальчики на руке его будут склеены, обозленный отец будет думать: за что?!

- Путем насилия над бедным классом установится, конечно, в итоге какой-то порядок, но пока... Пока хочется только одного: зайти в сортир и спустить свою голову в унитаз.

- И не обращайте внимания на мое ворчание. Я и в самом деле считаю, что родина моя там, где хамство и мусор на улицах, а хозяева жизни те, кто этот мусор на дорогу бросает и изо рта вываливает...

- Большой христианин Жириновский зажег в церкви зажигалкой свечу и поставил ее гореть перед образом. Раз она погасла, два погасла, а на третий Чудо церкви решило, как бы он тут нам не рассерчал и наряд не перепугал, нехай на третий раз горит фитилек, только если приглядеться, пламя этой свечи было розовым. И не все это видели.

- Свечи горят желтым, а эта розовая, как будто там капелька крови переливается.

- А если Министерство вселенских религий создавать, то по чиновным неписаным законам будет оно таким, чтобы в невероятности своей...

- Выдвинуть Гумилева в депутаты Госдумы - маленькая месть создателя "Ирочки" правительственным чиновникам. Помните, у Лескова:

"Может быть, в своих бумагах Государь и не так написал, как сказывают, но старики - они правду знают."

- Эта книга будет о том, как бы поинтереснее прожить середнячком, не возжелая славы Александра Великого или Наполеона. Порой достопочтенный читатель, если, конечно, припомнит, обратясь к своей памяти, "Разговор Деламбера с Дидро", уловит дух светлой памяти французского энциклопедиста. Правда, в нашем случае всем известные господа Прудовской и Прудовский изволят беседовать, не видя друг друга Я не зная друг друга в лицо...

- Никому не говори, что если у еврея есть чувство юмора, он становится писателем, а если нет - адвокатом...

- Слушай, а ведь Швейк почти сто лет назад кричал: На Белград...

- Полина Виардовна, присаживайтесь вот сюда на краешек, вам сосисок или бляуманже? Как поживает ваш Гений Тур?..

Банкет продолжался. Откуда-то послышалась оптимистичная песенка:

Ребята по улице весело шли.

Ребята убитого дядю нашли.

Впечатался дядя в застывший цемент,

А форма на чем говорит, что он - мент.

Один из мальчишек был явный хохол.

Он уголечек какой-то нашел.

Мальчишке присущ украинский акцент.

И он написал на цементе: "Цe - мент"...

Вскоре после того, как Президельцин доел ножку поросенка и стопочкой "Нарзана" залил, пошли смотреть на Ленина. Конечно, смотреть: не целоваться же с Песковым огарком. Оно, может, когда-то и было маленьким мальчиком с золотой кучеряшкой на трехдюймовом лобике...

- Но ведь и Смердякова баба на свет рожала, - сказал кто-то за моей спиной и тут же исчез за поворотом.

Давно Владимир Ильич не слышал голоса человечьего. Поди, одичала мумия. Вокруг гроба с белыми атласными краями, черным окаймлением стояли важные персоны Зюганичева и Президельцина и их охраны. Зюганичев пребывал в изголовье, Президельцин в ногах, по бокам бронированные хлопцы из одной и той же конторы.

- Ну, с днем рождения и с днем воскрешения вас, Владимир Ильич, запальчиво сказал Зюганичев и чмокнул любимое мертвое тело в лоб задом наперед.

- Ладно, кончай лизаться, я пойду отолью, а вы быстренько смотайтесь в Каланчевку и обратно, да смотрите мне, поглубжее заройте, чтоб не откопался, хоша он и мертвец, - Президельцин похлопал усопшего по ногам, помянем, не волнуйся, дядя.

Охрана взяла гроб под белы рученьки и унесла в соседнее помещение.

Там должны были вынуть из тела солому, противоугонное устройство, датчики температуры и пожарную сигнализацию. Внеся гроб в комнату, парни бухнули его на пол, вынули тело из гроба и положили на приготовленную подставку, асами вернулись в банкетный зал.

Академик Барсик еще пять часов назад не подозревал, что и ему самому, и его бессмертному пациенту предстоит сегодня отмучиться раз и навсегда. Нет, Барсик не расстроился, когда лимузин, который за ним прислали, свернул на Красную площадь и въехал под тент, случалось, его отвозили и дальше: то в Пекин, то в Пхеньян... Но потерять возможность довести до естественного завершения такой любопытный эксперимент, понаблюдать за первым в своем роде пациентом еще какое-то время - было обидно.