Королева пустыни - Хауэлл Джорджина

Супруги Белл, как гражданские лидеры и местные благотворители, строили залы собраний, библиотеки, школы и офисы. Флоренс признала, что в Миддлсборо нужно такое место отдыха, куда могли бы пойти вечером усталые рабочие, дабы отдохнуть от крика детей. Она хотела создать альтернативу пабу, где мужчины тратили слишком большую часть своей зарплаты и где часто возникали драки. В 1907 году Флоренс открыла «Зимний сад» – большой и хорошо обогреваемый современный зал, «светлый, яркий и радостный… открытый для всех и каждого, кто решится заплатить один пенни». Еще за пенни подавали чай и бисквит, но алкоголь не подавали. На открытии Хью произнес свою обычную изящную речь: нет позиции, которую он хотел бы тут занять, сказал он, кроме позиции «собрата-рабочего, капитана индустриальной армии, которой я командую», и он надеется, что «Зимний сад» улучшит и осветит жизнь солдат этой армии. Женщины также приглашались, хотя Флоренс понимала, что по большей части они должны по вечерам оставаться дома – кормить детей и присматривать за ними, но, радостно заметила она в первый день, «женщин здесь много».

Хью взял на себя издержки по расчистке площадки и возведению здания, а дальнейшая сумма в 2070 фунтов была собрана на месте. Готовый зал декорировали висячими корзинами цветов и обставили бильярдными столами, рядами сидений и столами с газетами и журналами. В будни и выходные происходили соревнования духовых оркестров, выступали певцы и бродячие артисты всех сортов. После рабочих часов там всегда было людно, и когда Флоренс туда заглядывала, ее обычно просили поиграть на пианино и исполнить песню. «Зимний сад», впоследствии переименованный в «Сад Дамы Флоренс Белл», сразу стал успешным и оставался таким и дальше. На одну из годовщин свадьбы Хью преподнес Флоренс документ на право владения зданием.

Гертруда в этом и участвовала, и нет. Наблюдая вблизи, чего стоит посвятить себя улучшению жизни людей и постоянно настраиваться на сочувствие, видя, какая нужна выносливость, чтобы год за годом тянуть этот воз, не ожидая благодарности, она поняла, что такая работа не для нее. Эта территория принадлежала Флоренс. Гертруда, тактично признавая огромные достижения мачехи на данном поприще, начала поглядывать в сторону. Ее собственные интересы являлись международными, а не местными, и вклад ее должен был быть сделан в мировом масштабе.

Ее взгляды отшлифовались в долгих дискуссиях с отцом. Гертруда уже имела твердые суждения по поводу многих злободневных вопросов. Она жаждала дебатов и надеялась их найти на множестве обедов и ужинов, куда теперь бывала приглашена. Но, сталкиваясь с «обычными» взглядами «обычных» людей, она часто злилась на их непонимание и неумение увидеть вопрос с ее точки зрения. Домой из Лондона Гертруда писала: «Хватит с меня этих обедов, где люди все время говорят “Я думаю”». Ей хотелось говорить с людьми, знающими факты или готовыми их открывать. Легко представить ее на званом обеде – как она вертится на своем стуле между двумя доброжелательными взрослыми, изо всех сил стараясь сбросить с рельсов медленно двигающийся к обычным заключениям поезд застольной беседы. Если темой разговора была свобода торговли, то дискуссия могла происходить примерно так:

СОСЕД. Если снять пошлины на импорт, начнется ужасная безработица, потому что с дешевой рабочей силой из-за границы мы конкурировать не можем.

ГЕРТРУДА. Чушь. Почему вы так решили?

СОСЕД. Потому что, дорогой мой молодой друг, закроются наши заводы.

ГЕРТРУДА. Заводы могут закрыться, но это не обязательно повлечет за собой широкий рост безработицы.

СОСЕД. А как вы пришли к этому заключению?

ГЕРТРУДА. Если Британия сможет закупать дешевый хлопок из Индии, у населения останется больше денег, которые можно будет потратить на товары, сделанные в Британии.

СОСЕД. А что станет с бедным фермером, у которого исчезнет источник средств к существованию?

ГЕРТРУДА. Он переедет в Миддлсборо, научится на заводах в Кларенсе выплавлять чугун и заработает больше денег приобретенными умениями.

Гертруда, будучи дочерью Флоренс не менее, чем Хью, часто ввязывалась в дискуссии о рабочем классе. Она была либералкой и последовательницей Гладстона и свои взгляды на современные политические противоречия формулировала с помощью логических рассуждений и здравых исторических перспектив. Ко времени поступления в университет ее в смысле поведения в обществе можно было сравнить с ручной гранатой.

В 1886 году в Оксфорде студенты еще ездили на двуколках, доктор Джоуэтт возглавлял «Баллиол», а в четырехугольнике Крайст-Черча еще можно было заметить иногда фигуру Льюиса Кэрролла. Хотя в университете было два женских колледжа, он продолжал оставаться бастионом женоненавистничества. В возрасте восемнадцати лет Гертруда вошла в почти исключительно мужской мир под руководством первой директрисы Леди-Маргарет-Холла, мисс Элизабет Вордсворт, внучатой племянницы поэта. Но даже там, где вроде бы должна процветать эмансипация, оказалось, что женщинам, входящим в мужской колледж, совершенно необходимо сопровождение – как и в случае, когда они принимают у себя мужское или смешанное общество. Мисс Вордсворт была осторожной. Женщина, говорила она, задумана как «помощница Адама» и должна заниматься «изящными мелочами». Гертруда неохотно согласилась на обучение изящному почерку и «умению закрывать и открывать двери». С другой стороны, она повсюду разъезжала на велосипеде и входила в любой круг, согласный ее принять. Она плавала, гребла, играла в хоккей и на сцене, танцевала и выступала на диспутах, но все равно ей приходилось тратить драгоценные часы на работу с иголкой. Гертруда быстро научилась сопоставлять необычайную свободу, в которой была воспитана, с поведением, принятым в более широком мире. «Я сегодня собираюсь на званый чай у Мэри, познакомиться с одним ее родственником, который заодно директор “Веллингтона”. Она так несчастна, потому что мисс Вордсворт объявила, что лучше будет принять его в общей гостиной! А это и вполовину не так хорошо, как чай у себя в комнате…» Ее комната была довольно невзрачна, но вскоре кровать и пол оказались усеяны привычной мешаниной из книг и бумаг. Гертруда попросила Флоренс сказать садовнику, чтобы передал ей на поезде горшок с подснежниками.

Присутствие дам повергало университет в печаль. Он не давал женщинам полного членства до 1919 года, а Кембридж и потом еще отказывался. Почти все студенты в те времена считали университет чем-то вроде объединения чисто мужских клубов, дающих прекрасные знакомства для будущей карьеры в армии, парламенте, в церкви империи. Женщины в этом никак не участвовали, как и в проведении досуга: пьянство, игра, скачки – или погоня за прекрасным полом. Мужское общество управлялось мужчинами и было создано для мужчин, а присутствие женщин противоречило самим его основам, озадачивало, будто сестры и матери приехали в университет и мешают вести себя так, как положено мужчинам в отсутствие женщин.

Это был век, когда даже ножки рояля драпировали, чтобы не казались слишком провокационными. Мысль, что женщины – низшие существа, была неотделима от преподавания в Оксфорде. Чтобы девушка получила разрешение на посещение лекций и сдачу определенных экзаменов, нужно было отдельное прошение. «Перегрузка [женских] мозгов, – писал философ того времени Герберт Спенсер, – приведет к дефициту репродуктивной способности». «Низшей перед нами сотворил тебя Господь, и низшей перед нами останешься ты до конца времен», – гремел с кафедры Нью-Колледж-Чепел декан Джон Бергон. Когда один из тьюторов, мистер Брайт, заставил женщин в аудитории сесть к нему спиной, у Гертруды затряслись плечи. Почти сразу захихикали все три девушки, и вскоре все они неудержимо смеялись. Но это, сообщила Гертруда отцу в письме, была проблема мистера Брайта, а не ее.

Она работала ежедневно по семь часов, но домой писала:

«Объем работы безнадежен. Вот на прошлой неделе я должна была прочесть биографию Ричарда Третьего, еще одну биографию Генриха Восьмого в двух томах и все ту же историю Хэллама и Грина от Эдуарда Четвертого до Эдуарда Шестого, третий том Стаббса, 6 или 7 лекций мистера Лоджа, просмотреть несколько лекций мистера Кэмпиона за прошлый семестр и несколько лекций мистера Брайта, и наконец – написать 6 эссе для мистера Хассела. Вот я и спрашиваю: это возможно?»