Велькино детство - Алексей Олейников

-Да, — сказал он. — Дурак ты, Федька. И кличку вы ей дурацкую придумали — бабка-смерть. Она же просто старенькая.

— Старенькая, да удаленькая, — почесываясь, веско отметил Федька, — Я на тебя погляжу, когда ты ее встретишь, с косой и на кладбище.

— Топай давай… — Велька вытянул из сирени сухой прутик и выразительно посвистел над Федькиной головой.

— А то и пойду, — независимо пробурчал Федька, выбираясь из сирени, — Подумаешь…

Он осторожно выглянул за забор, и никого не увидев, быстро стукнул калиткой.

— Ну, спасибо что ли, — шмыгнул он носом на прощание. — Ты ее, смотри, опасайся, она ж с тобой говорила.

— Иди-иди, — Велька напутственно махнул прутиком, и Федька мигом скрылся с глаз.

Велька потянулся, и решил тоже прогуляться. Он прикрыл за собой калитку и, рисуя прутиком в пыли загадочные знаки, пошел по улице, пустынной и тихой. Из головы не выходила «бабка-смерть», ее шаркающая походка и руки — загрубелые и темные.

Мало-помалу он вышел за околицу. Дорога исчезала вдали меж желтыми полями и где-то вверху, под самым солнцем, звенел жаворонок. Воздух тек над ним прозрачной блистающей рекой и Велька потерялся во времени, сам того не заметив, как дошел до ближней рощи.

Оттуда, из тени меж стволов ему в глаза вдруг ударило ярким блеском. Велька подошел, потрогал горячее на солнце железо прутьев ограды и удивился — как его сюда занесло.

Он совсем забыл, что в этой роще было старое деревенское кладбище. На нем уже не хоронили, возили на новое — за бугром, куда Велька еще не забирался. Он на старом-то был всего раз, однажды с бабушкой, на Родительскую субботу, когда приезжал на весенние каникулы. Бабушка тогда надела белый платок, и они долго стояли в церкви, где толстый батюшка громко и непонятно пел басом и махал коробочкой с угольками. Сладкий дым от коробочки струился по темному воздуху, а Велька глядел на него. Ему хотелось подойти и потрогать эти прозрачные дрожащие пласты, но он держал свечку. Горячий парафин стекал ему на пальцы, но Велька терпел, потому что бабушка сказала, что в церкви нельзя ругаться, а надо терпеть. Потом они шли за околицу, нагоняя соседей с корзинками, накрытыми полотенцами и бабушка долго сидела и что-то шептала у покосившегося обелиска со полустершейся красной звездой.

Все это разом вдруг ему вспомнилось. Велька огляделся — никого кругом не было. Он тихонько перелез через ограду, бочком протиснулся мимо могилы и, выйдя на дорожку, пошел, насвистывая и помахивая прутиком.

Было тихо-тихо, золотые лучи отвесно пронизывали сумрак, и Велька постепенно наполнился той же тишиной, опустил прутик и уже медленно шел по тропинке, как вдруг увидел — черная, страшная сгорбленная тень, хищно поводя косой, упала на его пути. Дыхание у него перехватило, сердце жаворонком затрепыхалось в груди, и Велька разом припомнил все фильмы ужасов, какие видел. Тень, взмахивая косой, со зловещим шарканьем и свистом приближалась. Велька, обмирая от страха, стал медленно сползать по дереву. Удары сердца оглушали его и …

— Мама! — пискнул Велька, от ужаса жмурясь и заранее перестав дышать. Давнишняя старушка, «бабка-смерть», сгорбившись и подоткнув подол, обошла могилку и, не замечая Вельку, продолжила обрубать сорняки обломком косы.

Велька открыл глаза и непонимающе посмотрел на нее. Закончив, старушка присела возле креста, и, обняв его, некоторое время тихо сидела, озаренная солнышком. И таким покоем повеяло на Вельку, что он замер, почти не дыша, и не двигался, пока, наконец, старушка не встала, утерла платком глаза, перекрестилась перед могилой, и, подхватив лезвие, побрела по тропинке к выходу.

Спустя некоторое время Велька отклеился от дерева и подошел к могиле. С выцветшей фотографии на него устало смотрел старик в неловко сидящем костюме, перед ним лежал букетик полевых цветов, и стояла стопка водки, накрытая кусочком хлеба.

Велька поискал глазами и не найдя никаких цветов, положил свой прутик у креста и пошел к выходу.