Lа Сucinа = Кухня - Лили Прайор

В ночь накануне трагедии, готовясь к помолвке в доме Соньо, София все еще не верила своему счастью. Наряжаясь, она улучила момент и отперла маленький сундучок, в котором хранила сокровища-девичьи реликвии, собранные за пять лет томления. Там лежала вилка, которой Бартоломео ел на свадьбе, где она впервые его увидела; вялая засушенная роза, которую Бартоломео год назад собственноручно бросил на могилу во время похорон дона Вито Барзини; зеленоватый камушек, который он наподдал ногой на другой свадьбе; пуговица от его рубашки; использованная бумажная салфетка; волос, который София тайком сняла с воротника его пальто на прошлогоднем празднике Света.

София рассматривала свои маленькие святыни с тем же благоговением, что и раньше, когда Бартоломео был ее несбыточной мечтой. Теперь она должна стать его женой, и сегодня вечером она его увидит, впервые поговорит с ним, если сможет вымолвить хоть слово. А может быть, даже удостоится его поцелуя.

От такого непереносимого счастья у Софии закружилась голова. Она представила себя в церкви: она дает клятву верности, Бартоломео приподнимает на ней вуаль, и у него дух захватывает от ее красоты. Потом первая брачная ночь, когда он снимет с нее подвенечное платье, прижмет ее к себе, и она, как и подобает невесте, зальется краской стыда, слушая скабрезные выкрики собравшейся под окнами толпы. София представила себе, как родится их первенец — мальчик, которого она назовет Бартоломео, в честь отца. Ни одного ребенка на свете не любили так, как будут любить этого.

Некоторым нашим мечтам лучше вообще не сбываться. Пусть уж остаются только мечтами — для нашего же блага. Заботливый Господь всего лишь отвечает на наши молитвы. Когда мы получаем то, чего хотели больше всего на свете, тут-то и начинаются настоящие трудности.

* * *

Мама Софии, донна Тереза, пригладила золотистые волосы дочери, надушила ей виски и запястья. София всхлипнула. Страдание вновь проснулось в донне Терезе, она насупила брови, губы ее задрожали. Ей хотелось облегчить страдания дочери, но она ничего не могла поделать.

После небольшой передышки София снова завопила, обхватила себя руками и стала кататься по кровати. Донна Тереза тихо фыркнула, просунув кончик языка между дорогостоящими зубами, и обратила свой взор на висевший над кроватью лик Мадонны. Мадонна тоже качала на руках своего младенца.

— Ш-ш-ш, моя девочка, — успокаивала донна Тереза, шелестя шелками. — Осуши свои слезы. Ты же знаешь, тут ничего не поделаешь. Бартоломео опозорил и нас, и свою семью. Его отец поступил так, как должен был поступить уважаемый человек. А если бы он не выполнил свой долг, это пришлось бы сделать твоему отцу и братьям. Не забывай о том, что, пока мы как дураки ждали его с подарками на вашу помолвку, твой драгоценный Бартоломео валялся в объятиях этой грязной крестьянки. Зная об этом, — о том, что он отказался от тебя, пренебрег родством с нами и опозорил нашу семью, — зная об этом, ты ведь не можешь продолжать его любить, правда?

— Нет, могу, мама, — захлебываясь рыданиями, ответила София.

Глава 11

В верхней части стоящего на горе городка Кастильоне, в доме Соньо, тело Бартоломео уложили на стол в передней комнате. Вокруг потрескивали свечи и стоял тяжелый аромат лилий.

Стены здесь были темно-красные — цвета внутренней поверхности века. Маленькие ажурные салфеточки — рукоделие сестер Бартоломео — защищали деревянный полированный буфет, чтобы его не поцарапали рамки стоящих на нем многочисленных фотографий.

На некоторых снимках были запечатлены важные моменты детства Бартоломео. Вот он, еще младенец, лежит на овечьей шкуре в фотостудии города Рандаццо. А вот ему пять лет и он с новеньким ранцем впервые идет в школу. На самой свежей фотографии изображен красивый семнадцатилетний юноша. Она-то и должна была украсить его могилу.

Владелец похоронного бюро, Эрнесто Томби, одетый в черную фрачную пару, привычно орудовал сантиметром. Богач среди похоронных агентов, он воспринимал смерть как работу и не мог позволить себе быть сентиментальным. Он размашисто записывал результаты измерений. Позади него собралась небольшая толпа женщин, друзей, соседей и случайных прохожих. Кто-то вздыхал, кто-то плакал, кто-то громко причитал. На Сицилии убийство считается событием общественного значения и двери дома убиенного открыты для всех.

По одну сторону мертвого тела сидела донна Эванджелина Соньо, мать Бартоломео. Пиза ее распухли, как у жабы. Она держалась за хладную руку сына и время от времени покрывала ее поцелуями.

По другую сторону стола возвышался дон Умберто Соньо — отец и убийца. Пиза его были сухими. Он ведь уважаемый человек.

— Дева Мария, Матерь Божья! — возопила донна Эванджелина. — Как могли мы дойти до такого: сын убит рукой собственного отца! — Тут она зашлась рыданьями, стала рвать на себе волосы и раскачиваться на стуле.

— Сыночек! Сынок! — задыхаясь, кричала донна Эванджелина. Пять ее дочерей — Джиневра, Перла, Маргарита, Лучия и Анна — поддерживали маму, чтобы та не упала в обморок в перерыве между причитаниями и раскачиваниями.

— Замолчи, женщина, — железным голосом пресек ее дон Умберто. — Твой сын был лишен чувства уважения. Он ослушался меня, и мне он больше не сын. После похорон его имя никогда не прозвучит в этом доме.

— Да простит тебя Господь за такие слова, — громко сказал падре Франческо, заявив тем самым о своем присутствии.

— Ему придется простить не только слова, святой отец, — всхлипнула донна Эванджелина. — Это он! — взвизгнула она, указывая на мужа. — Он убил моего сына, моего единственного сына, моего Бартоломео. Отец, убивший собственное дитя. Он дьявол! Чудовище!

После этих слов донна Эванджелина упала в обморок, стукнувшись головой об пол, и дочери вынесли ее из комнаты. В суматохе было опрокинуто несколько свечей, вспыхнул небольшой пожар, и воришка, проникший в дом с толпой скорбящих, набил карманы серебром и прочими ценностями.

— Это правда, что смерть мальчика лежит на вашей совести, дон Умберто? — прошептал священник.

— Вспомните, кто вытащил вас из тюрьмы, падре, — усмехнувшись, шепнул в ответ дон Умберто. — Не забывайте и о том, кому вы обязаны своим новым именем и привольным житьем. Представляете, каким потрясением для ваших прихожанок будет узнать вашу подлинную историю? Советую не злить меня дурацкими вопросами.

Падре Франческо благоразумно внял совету дона Умберто и тихо исчез.

Потом приехала мать дона Умберто, донна Рубино Соньо. Все в Кастильоне боялись дона Умберто, а дон Умберто боялся своей матери. Бабушка Соньо была мала ростом, но свирепа. Не выше подростка, но с седыми волосами и без зубов.