Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 42. Александр Курляндский - Олешкевич

Тбилиси. Возвращаюсь за деньгами Минск. Андрей.

Минск Новокаменная, 2, кв. 31.

Я Тбилиси. Есть билеты Сухуми. Ольга.

Тбилиси, главпочтамт, до востребования.

Давай Сухуми. Выезжаю такси Киев. Оттуда лодкой Одесса. Андрей.

Одесса, до востребования.

Иду пешком Сочи. Ольга.

Сочи, главпочтамт до востребования.

Украл лошадь, скачу на Харьков. Андрей.

Харьков, главпочтамт до востребования.

Харьков невозможно. Улетаю стюардессой Владивосток. Оттуда попробую Харьков. Ольга.

Владивосток «молния», главпочтамт до востребования.

Жди Владивостоке. Еду машинистом Новороссийск. Подробности письмом. Андрей.

Владивосток, главпочтамт до востребования.

Дорогая ОленькаI Когда ты получишь это письмо, я буду уже далеко в море. Мне здорово повезло. В Новороссийске я устроился юнгой на танкер «Достоевский». Через каких-нибудь несколько месяцев мы обогнем Африку, Индию, Юго-Восточную Азию и приплывем во Владивосток. И снова мы будем вместе. Я так по тебе соскучился, дорогая, только, пожалуйста, ради всего святого никуда не уезжай. Говорят, во Владивостоке очень трудно с билетами. Бегу драить палубу, целую крепко-крепко.

Андрей.

Последний дубль

… Ну ни как у нас не получался этот эпизод. Когда шериф загоняет Фреда в угол и спрашивает, куда тот спрятал банкноты. А Фред не говорит. А шериф вынимает свой кольт и целит ему в башку. И тут Фред начинает колоться. На крупном плане. И страх смерти, и жадность — все у него на лице…

И вот такое лицо никак у Манюхина не получалось. Потому что Манюхину на искусство плевать. И на шерифа тоже. Ему, кроме этих самых банкнот, ничего не надо.

— Пойми, Манюхин, — говорит ему режиссер, — это кульминационный момент. Соль всей картины. Без него весь образ развалится.

— Не развалится, — говорит Манюхин. — Такой образ и не то выдержит.

Знает, негодяй, полкартины отснято. Никем его не заменишь.

И тут на площадку прибегает ассистент:

— Достал, — кричит радостно. — Достал! — И протягивает режиссеру патроны.

— Молодец, — говорит режиссер и отдает патроны шерифу. — Заряжай.

Тот берет патроны, ломает свой кольт и засаживает их по очереди в барабан. А те, что были в барабане, вытряхивает на землю.

— Что это вы делаете? — интересуется Манюхин. — Зачем вы в револьвере патроны меняете?

— Для жизненной правды, — говорит режиссер. — Ты у меня сыграешь эпизод. Или мы тебя и правда пристрелим.

Ну, мы все, естественно, улыбаемся. Не первый год с Юрием Степановичем работаем. И Манюхин улыбается. Тоже не верит.

— Поехали, — кричит режиссер. — Левая камера пошла… С наезда его, с наезда…

Фермеры набрасываются на Манюхина, заламывают ему руки, а шериф выхватывает кольт:

— Куда спрятал банкноты?

А Манюхин мило улыбается:

— В камеру хранения. На Курском вокзале.

— Пали! — кричит режиссер. — Продырявь ему башку к чертовой бабушке! Будет знать, как играть!

— Не может он продырявить, — усмехается Манюхин. — По сценарию не положено.

— Переделаем. Чтоб от тебя, Манюхин, избавиться, согласен на любые переделки… Пали!

У актера, который шерифа играет, руки трясутся. Еще новичок. Не понимает, что все это розыгрыш. Мы все глаза отводим, чтобы в голос не засмеяться. И вдруг художник по костюмам, тоже из новеньких, видно, принял все происходящее за чистую монету и с криком «не пали!» бросился к шерифу.

А у того и так нервы на пределе. Дернулся он на крик, нажал курок… И все мы видим, как художник взбрыкивает ногами и со всего размаха валится на землю. А над карманом его новой гонконговской рубахи расплывается яркое жирное пятно.

— Унесите его! — командует режиссер. — Сколько еще патронов осталось?

— Кажется, пять, — трясется шериф.

— Ну?.. Кто еще из группы заступиться хочет?

Никто не хочет. Все стоят бледные, серые. Сколько лет в кино, такого не видели.

Тут Манюхин несколько переменился в лице. Понял — и правда дело серьезное. А Юрий Степанович кричит в рупор:

— Правая камера пошла… Панорамочку, панорамочку…

— Братцы! — заорал Манюхин. — Пустите!

И стал рваться из рук фермеров. Но те — ребята здоровые, не пускают. Закручивают ему руки, к забору прижимают. А шериф поднимает свою пушку… Вот-вот грохнет!

— Я все скажу! — орет Манюхин. — И про банкноты, про все. Только не убивайте. У меня вечером концерт.

— Одним халтурщиком меньше. Пали!

— А-а-а-а-а, — завизжал Манюхин. — Убивают! Подонки!!

— Очень хорошо, — говорит режиссер. — Очень естественно. Только не переигрывай, Манюхин. Ты ведь не какой-то актеришка, а профессиональный бандит.

— Это вы — бандит. У меня — семья, дети. Кооператив не выплачен.

— О кооперативе не думай. Перед смертью все ж…

— Не хочу умирать! Я больше не буду. Берите банкноты, берите все. Хотите цветной телевизор? Берите в придачу!

— Поздно, Манюхин. Ты столько ролей в жизни поубивал, что один раз и тебя убить можно.

И тут Манюхин делает невозможное. Выбивает ногой у шерифа кольт, бьет головой фермеру в поддых и, вырвавшись из рук, прыгает через забор. Все бросаются в погоню, но он хватает такси — только его и видели!

Юрий Степанович хохочет!

— Прекрасно, ребята. Отличный эпизод. Позовите художника…

Тут ассистент подходит и медленно стягивает с головы кепку:

— Скончался он, Юрий Семенович… Не можем его позвать.

— Как — скончался?.. Мы же холостыми стреляли…

— Видно, один боевой затесался. Жаль, конечно. Хороший мужик был. Хоть и не очень способный.

И все мы видим, как Юрий Степанович тихо оседает, закатывает к небу глаза и начинает царапать на груди рубаху.

А из кустов, что напротив, выпрыгивает фотограф и ну давай его щелкать. И так, и эдак, и в фас, и в профиль…

— Извините, — говорит, — Юрий Степанович… Я для журнальчика. Рабочий момент. О трудной судьбе режиссера…

А за ним и художник выходит. Как ни в чем не бывало. Отряхивая рубашку.

— Чудесный снимок, — радуется фотограф. — Естественно и без всякой позы. Я же знаю, что вам этот детектив «до лампочки».

Вот такая история. И знаете, что я по поводу нее думаю? Далеко еще искусству до реальной жизни. И пока «холостыми» будем стрелять, мы эту разницу не ликвидируем.

Короли и капуста

И чего люди в этих ананасах находят? Мешок несешь — вся спина в колючках. И если б тетя Паша в проходной стояла. А тут Иван Терентьевич встал. А он — мужик строгий. Увидит, кто фрукты с базы несет, половину обязательно отымет. Вот и пришлось лишний километр махать. До самой дырки в заборе. Этот километр меня и доконал.

Утром будто нож в спину воткнули. Боком мне эта «Африка» вышла. Пошел в поликлинику, а врач и говорит:

— Тут дело сложное, тут врач нужен.

— Врач? А ты, собственно говоря, кто?

— Я никто, я практикант. Меня поставили от гриппа бюллетени выписывать. Вот