Ничья земля - Ян Валетов

— У меня нет гастрономических вывертов, и ты все знаешь о моих сексуальных пристрастиях.

— А детские симпатии?

— Если сказать честно, то в детском саду мне нравилась девочка по имени Галя. Мы с ней спали.

— Что? — она удивленно подняла брови.

— Наши кровати стояли рядом. И во время дневного сна она трогательно держала меня за руку.

— Очаровательная деталь.

— Но это еще не все.

— Да?

— Да. Еще мне нравился мальчик Сережа…

Она засмеялась своим бархатным смехом, от которого у Михаила по спине бежала теплая волна.

— Ты меня пугаешь!

— С Сережей было интересней играть, но Галя так держала меня за руку во сне, что я просто не мог ей изменить.

— Ты меня разыгрываешь?

— Нет, просто рассказываю о своих детских симпатиях. Ты же просила.

— О детских симпатиях ты готов со мной говорить?

— Да. Пей кофе — остынет.

— А о своем недавнем прошлом.

— Нет.

— Сергеев, — она подошла к нему вплотную, прижалась всем телом и пристально посмотрела ему в глаза снизу вверх.

Она почему-то редко называла его по имени, даже в интимные моменты.

— Я тебе обещаю, что когда-нибудь, рано или поздно, я расскажу тебе твою биографию. От и до. За исключением детского сада. Хочешь ты того или не хочешь — я узнаю о тебе все. Ты мне веришь?

Он поцеловал ее в губы, пахнущие гвоздикой, но она не ответила на ласку, только прищурилась, вглядываясь в его лицо.

— Ты мне веришь? — повторила она настойчиво.

Сергеев не хотел врать. Поэтому всего лишь отрицательно качнул головой.

— Зря, — сказала Вика зло, высвободилась, взяла чашку с кофе и подошла к окну. На фоне светлых занавесок, выбеленных ртутным светом уличного фонаря, она смотрелась, как статуэтка — Сергеев невольно залюбовался.

За окном шел дождь. Плотный летний ливень, полоскавший запылившиеся за день киевские мостовые, умывающий каштаны и липы бульваров прохладной чистой водой. Он превращал огни мостов, переброшенных через Днепр, в нерезкие мазки на огромной палитре темной, глубокой и могучей реки.

Грозы не было. Не сверкали молнии. Не гремел гром. В этой стихии, в воде падающей с небес, не было ровным счетом ничего демонического. Просто шел дождь.

Автомобили прятались во дворах. Опоздавшие занять места на своих стоянках, вместе с пешеходами, шлепали по теплым лужам. Город не собирался засыпать — он ждал ночной прохлады и свежих запахов зелени из скверов и парков.

— Ты не задумывался, почему мы вместе?

— Потому, что нравимся друг другу.

Она хмыкнула, и даже в движении ее чуть угловатых плеч сквозила ирония.

— Нравимся. Превосходно сказано. Мне, Сергеев, нравились многие. Сегодня — один, завтра — второй. Послезавтра — мог быть и третий.

— Назови другую причину.

— Не назову. Ты ни разу не сказал, что меня любишь. Я ни разу не сказала, что люблю тебя. У нас нет общего прошлого. Я не вижу общего будущего. Знаешь, что нас держит вместе?

— То, что нам хорошо вдвоем.

— О, Боже, — она резко развернулась к нему лицом, — до чего же вы, мужики примитивны! Ну, это-то причем? Почему вы полагаете, что ваш член может быть осью чьего-то мира? Ты же неглупый человек, Сергеев, чтобы всерьез говорить о своей мужской исключительности! То, что у нас с тобой сейчас — это даже не связь — так, случайные встречи. Я не знаю, что ты там надумал, какую драму, но о себе я знаю точно. Я с тобой только потому, что не могу тебя понять. Я каждый раз даю себе слово, что это будет в последний раз! Я не хочу к тебе привязываться! Я сама по себе! Но потом, потом я вдруг понимаю, что вот уже полгода мы вместе, а я все еще не знаю твою тайну. Все остальное — только приправа. Ты хороший человек, Сергеев. Я так искренне о тебе думаю. Но я не знаю, какой ты в действительности. Я чувствую, что ты способен на очень разные поступки. Я не шучу. Может быть, ты их уже совершал, а, может быть, просто готов совершить. И эти разные поступки могут быть такими, что и представить себе трудно. И я ловлю себя на мысли, Сергеев, что из-за этой недосказанности, из-за того, что ты первый из мужиков, которого я не прочла вдоль и поперек после нескольких ночей, мне с тобой интересно. А это плохо, Сергеев, очень плохо! Время, проведенное вместе — это привязанность. Привычка, мать бы ее так. К теплу чужого тела. К чужому дыханию. К тяжести чужой руки на бедре. А привычка — это зависимость. А я ненавижу зависимость! Настолько сильно ненавижу, что слово любить, считаю синонимом слова рабство.

Михаил кожей ощутил, что она говорит правду. Может быть под влиянием момента, а, может быть, расчетливо и осознанно, что было гораздо вероятнее, если учитывать ее характер.

— Это и есть причина, мистер Икс. Твоя тайна. Мне интересно ее разгадать. Настолько интересно, что для этого я готова полюбить тебя. Ты понимаешь — о чем я говорю?

— Нельзя любить человека только за то, что не можешь его понять.

— Да? — сказала она, ухмыльнувшись. — А я-то думала, что человека нельзя любить, если сразу понимаешь его полностью. Такой человек банально не интересен. Если бы ты был раскрытой книгой, пусть даже с темными пятнами в биографии, если бы я не чувствовала в тебе готовность к поступкам — все бы ограничилось тем нашим десертом после хорошего стейка. Один раз, — она подняла указательный палец вверх, словно грозила кому-то. — Не более. Мы бы даже друзьями не остались.

— Значит, мне повезло.

— Значит, тебе повезло. Или не повезло. Это как посмотреть.

— Я не такой меркантильный. И не такой расчетливый. И совсем не такой любопытный.

— Дело в том, что я не могу понять — какой ты.

— А если обычный? — сказал Сергеев, подходя к ней вплотную. — Можешь ты себе представить, что я самый обычный человек? Просто человек, без второго или третьего дна, который влюбился? Не в журналистку, не в местную знаменитость, а в красивую женщину? Шел себе, шел по жизни и вдруг — раз! Так случилось!

Он взял ее за плечи и притянул к себе, не отрывая взгляда от ее лица. Они снова играли в гляделки, как несколько месяцев назад, во время их первой встречи.

— Почему нужна тайна? Почему мы просто не можем любить друг друга? На что надо оглядываться? На биографию? На национальность? На профессию? Мы начались друг для друга в тот день, когда встретились — не было нас до этого! Ты можешь это понять? Или я говорю о чем-то необычном?

— Нет, — проговорила она, не отводя взгляда.

— Любовь — не всегда борьба, и не всегда рабство, — сказал Сергеев тихо, стараясь не вспугнуть то чувство, что возникло между ними в этот момент. Очень хрупкое чувство, хрупкое, как крыло бабочки. И такое же легкое и нежное — тронь неосторожно, и радужная пыльца осыплется, обнажая бесцветный остов. Или же крылья были другие? Перепончатые и черные, похожие на паруса джонки, разворачивающиеся с вкрадчивым кожаным шорохом?

— Мужчина — не всегда враг, не всегда завоеватель или жертва. Иногда он, как ни странно, бывает другом. Даже если у него нет талантов, образования, денег, способностей. Даже если у него нет тайны, которой ты хочешь владеть. Даже если у него ничего нет, кроме любви к тебе. Возможно, ты никогда не встречалась с таким, но у тебя же есть воображение? Ты можешь поверить в это?

— Нет, — повторила она, и взгляд ее на мгновение потеплел. — Но я могу попытаться…

В какой-то момент Михаилу даже показалось, что ее глаза увлажнились, но она уже положила голову ему на грудь, спрятав лицо в тени собственной челки, и он не мог с уверенностью сказать были ли это слезы. Может быть, ему просто хотелось, что бы это было так.

Некоторое время они так и стояли у стола на кухне, молча, обнявшись.

Сергеев и сейчас не мог сказать определенно — врала ли она в тот вечер или нет? О себе он мог сказать однозначно — на тот момент, в ту минуту — он говорил правду. Было ли это действительно большим чувством, хотя бы с одной стороны? Как можно определить это теперь? После всего, что они сказали и сделали друг другу за последний год? Что осталось от любви к ней после того разочарования, что он испытал?

Если быть честным до конца, она предупреждала его.

И тогда, и потом, он чувствовал, что их отношения хрупки, как скорлупа воробьиного яйца, но хотел надеяться на лучшее. Он продолжал надеяться на лучшее и тогда, когда столкнулся с ней в подъезде их дома и увидел, что она смотрит на него насмешливым, чужим взглядом. Когда она, стоя на ступеньку выше, приблизила свое лицо к его лицу, упершись лбом в его лоб, и выдохнула жарко, почти касаясь его губ своими губами, тихо, с такой знакомой хрипотцой:

— Вот и все. У тебя больше нет тайн, Сергеев. Эта была последней.

И пошла прочь, вниз по лестнице. Ее каблучки застучали по старым, истертым тысячами ног, ступенькам. Застучали звонко, рождая эхо. Так могут звучать каблуки только в старых подъездах. В подъездах, где лестницы бродят по кругу, обнимая гулкую пустоту, которая тянется от кафельных плиток площадки на первом этаже, до стропил под коньком крытой кровельным железом крыши.