История новоевропейской философии - Вадим Васильев

Еще один принципиальный момент касается того, о чем Вы спрашивали, а именно бессознательных перцепций (или идей). Смотрите. Если мышление связанно с сознанием, а идея — это предмет мышления, то могут ли быть бессознательные идеи? Декарт, рассматривая этот вопрос, вполне резонно заключает, что никаких бессознательных идей не существует. Почему? Да потому, что бессознательная идея — это понятие, заключающее в себе противоречие. Бессознательная идея — это такой предмет мышления, который не является предметом мышления — если расшифровать это понятие. Потому, что такая идея — это бессознательный предмет сознания. Противоречивое понятие, пустое. вследствие этого. Таким образом, Декарт решительным образом вычеркивает бессознательную жизнь души. Поэтому он и не может истолковать сон без сновидения, как то состояние, когда у нас были бессознательные перцепции. Этот вариант для него не подходит — их просто нет, и мы именно должны были что‑то видеть в этот момент, осознавать, но потом забыть. Т. е. два варианта он исключает: остановку души, ее мыслительной деятельности и наличие бессознательной деятельности (во сне без сновидений) — обе эти альтернативы не годятся для Декарта.

(небольшой пропуск)

Но это именно почти. В строгом смысле, нельзя дать доказательства бессознательных перцепций, хочу вас уверить. Поэтому, кстати, теории бессознательного не являются в строгом смысле научными теориями, они имеют дело с фантомными объектами. Можно сравнить фрейдизм с операциями математиков над мнимыми числами — какое‑то здесь сходство есть: мнимые числа — ничто, но оперирование с такими числами приносит пользу в вычислениях. И они могут

— эти ничтойные числа — работать, как математические объекты. Также возможно обстоит дело и с конструктами человеческого бессознательного. Но у нас, кстати, будет еще повод об этом порассуждать, когда мы о Лейбнице будем говорить. Вот Лейбниц был идеологом бессознательного, первым таким апологетом: главенство бессознательного над сознательным в человеческой жизни. Мы тогда и посмотрим какие доводы он приводил против декартовской теории бессознательного, какие следствия он извлекал из них, насколько они правомочны, обоснованы в свою очередь.

А пока я вот о чем скажу: тут две проблемы сразу возникает непосредственно в связи с отрицанием Декартом бессознательных идей. Первая проблема — как трактовать память? Ведь как мы обычно понимаем сущность, функции и особенности памяти: что такое память? Вот мы что‑то пережили, осознали, запомнили, как бы отложили в какую‑то кладовку ума. Положили эти перцепции, как я буду называть эти идеи. Сразу хочу оговорить, что эти термины я как синонимы буду использовать: «perceptio» (лат.) — в буквальном переводе на русский означает восприятие. А восприятие предполагает всегда сознание, поэтому этот термин очень подходит для характеристики декартовской теории, ну и не только ее. Ну, так вот: мы откладываем эти перцепции, забываем о них, не обращаем на них внимание, т. е. не осознаем их, правда? А потом, когда нужно, мы приходим в эту кладовку с фонариком нашего сознания и начинаем шарить по этажам. И, наконец, находим нужную перцепцию, высвечиваем ее сознанием — происходит припоминание. Но до того, как мы пришли в эту кладовку ума, перцепции там валялись: у кого‑то в порядке они, у кого‑то беспорядочно нагромождены, но они там лежат и не осознаются. Т. е. даже обыденные представления о памяти предполагают принятие этой теории бессознательных перцепций. А если Декарт их отрицает, как быть? Он вынужден какие‑то другие искать механизмы памяти, он должен отказаться от этой теории бессознательной кладовки. И надо сказать, что это чрезвычайно трудная задача. Сам Декарт, между прочим, обходил ее, подробно даже и не решал. Но потом общими усилиями картезианства и другими его последователями, скажем Локком, который тоже разделял эту теорию мышления, — сформулировали решение. Решение, базирующееся на текстах Декарта: в общем‑то, удивительно остроумное решение. Сразу скажу, опять же пользуясь преимуществом нашего герменевтического круга, чтобы далеко уж совсем не уходить, что проблема решается через введение понятия материальных идей, так называемых. Вот эта проблема в картезианском духе и ее невозможно решить, не прибегая к теории взаимодействия души и тела. Короче говоря, в механизмах памяти ключевую роль играет тело, получается, по Декарту. Как это происходит? Вот все внешние воздействия, которые попадают в душу, проходят через тело, и, в частности, через мозг: преобразование физической энергии в психическую происходит именно в мозге. Проходя через мозг, импульсы оставляют определенные изменения в структуре мозга. Эти изменения, согласно Декарту, соответствуют психическим образам, ощущениям; и каждому изменению в структуре мозга соответствует определенное ощущение, определенная идея. Так вот, идеи‑то пропадают, потому что они никуда не откладываются — нет интеллектуальных кладовок, но структуры, материальные структуры в мозге остаются после того, как прекратилось ощущение. Вот они остаются и сохраняются очень долго. Теперь представим, что мы хотим что‑то вспомнить — в душе нет ничего, никаких бессознательных линий, но мы включаем этот фонарик и активируем нашу душу, заставляя ее прохаживаться, только уже по не интеллектуальным кладовкам, а по кладовкам нашего мозга, она как бы толкает различные участки мозга и возникают слабые копии тех самых ощущений, которые возникали в момент изначального восприятия. И, наконец, человек наталкивается на то, что искал.

Вот такая вот модель, весьма остроумная. Но она содержит в себе некоторые недостатки, которые, впрочем, можно преодолеть. Когда мы ищем что‑то, мы как будто уже знаем, что ищем. Вот этот феномен предзнания при воспоминании, нельзя исключать из рассмотрения; иначе как мы понимаем, что именно это мы ищем. Чтобы понять, что мы нашли именно то, что искали, мы уже должны были себе это представлять, именно интеллектуальным представлением (а ведь не может быть никаких не интеллектуальных представлений).

— Ну, мы чувствуем какой‑то слабый импульс, как вот радар чувствует какой‑то слабый сигнал, по этому сигналу он начинает бегать и подъезжает к источнику сигнала.

Ну вообще теория красивая… Если человека палкой по голове ударить он действительно часто забывает что‑то… (смешки в аудитории)

Ну, может быть и правильно, да. Хотя были довольно сильные философы, которые потом говорили, что вот так резко ограничивать возможность нашей души независимо от тела сохранять идеи тоже нельзя, что это приводит к серьезным трудностям толкования даже вот этих механизмов, память это что‑то похожее на то, про что я только что говорил. Но я согласен, что тут можно выкрутиться в любом случае: в конечном счете нам придется взвешивать разные гипотезы, а это вообще для философии показатель неблагополучия. Там, где философия вступает в область гипотетических знаний, где приходится выбирать — там она уже на грани пропасти. Потому, что там утрачивается та самая аподиктичность, о которой так эмоционально говорил Декарт. Может быть он мало рассуждал на эти темы потому, что считал этот вопрос выходящим за пределы нашего познания. Ведь есть и такой момент: то, что мы не можем познать — Декарту не чужда была эта идея — то, что за пределами достоверности, то просто надо замалчивать, не говорить об этом: какой смысл, все равно мы ничего не получим достоверного — может быть так, может быть эдак — гадание на кофейной гуще. Философия должна заниматься твердым и продуктивным знанием. Если она натыкается на какие‑то стены. ну что ж поделать — вот вам проявление несовершенства нашего интеллекта, а что же вы хотели? Все познать? Это невозможно, надо спокойно к этому относиться. И Декарту был свойственен прагматизм, который далеко не у всех последующих философов присутствовал, кстати говоря. Он осторожен, как раз, весьма.

Ну и второй момент, который тоже надо объяснить — проблема врожденных идей. Декарт признает врожденные идеи. Это азбучная истина

— признание им врожденных идей. Но как объяснить врожденные идеи? В платоновском духе оказывается невозможно, подчеркиваю. То есть теория знания как припоминания врожденного знания для Декарта не годится. Она предполагает, что в душе опять‑таки есть какие‑то идеи врожденные, которые пока нами не осознаются, но которые надо вот индуцировать, припомнить их — но это опять‑таки связано с традиционным представлением о памяти, вы видите. Значит, Декарт их не может принять. Но, подождите, а как же он тогда может быть сторонником врожденных идей? Похоже, что у него не остается другого варианта, как сказать, что есть в нашем сознании такие концепты, идеи, которые мы актуально все время осознаем — все время актуально. Вот врожденные идеи это то, что каждый человек с самого момента своего рождения все время осознает — они фоном всех его познаний выступают, потому что в противном случае они не будут врожденными: если этого нет, то значит, они уже возникают и не являются врожденными. Но легко опровергнуть этот тезис, что в нашей душе постоянно присутствуют какие‑то концепты, потому что потом Локк очень хорошо это показывал на примере идеи Бога, которую Декарт считал врожденной, а Локк резонно возражал, что есть народы, у которых нет этой идеи Бога. Вы можете поспорить, что современная этнография опровергает, что нет нерелигиозных народов. Но у них не такая идея Бога, которую имел в виду Декарт; по крайней мере, они не представляют себе всесовершенного сущего, то есть любая пантеистическая религия не имеет в себе идеи Бога в декартовской смысле. Бог как всесовершенное существо — он может быть только один, а политеизм предполагает множественность богов, а верховный бог лишь первый среди равных. Но Декарт не спорит с Локком. Он не считает, что в сознании всех людей есть какие‑то постоянно присутствующие актуальные какие‑то идеи и вот именно они‑то и являются врожденными. Значит, и ни в потенциальном сознании нет врожденных идей, и в актуальном сознании тоже нет врожденных идей, по Декарту. А в каком же они тогда есть состоянии, можете вы спросить? Значит, еще раз: потенциальный статус врожденных идей отрицается, потому что нет бессознательных перцепций, актуальный статус врожденных идей отрицается, потому что это противоречит опыту, признание таких всепостоянных, наличествующих перцепций.