Армейские байки (сборник) - Владимир Аникеев

Собственно преданность защите социалистических идеалов обошлась каждому довольно дорого, но впереди были: служба, присяга, автомат, настоящий танк. И где-то совсем уж далеко – дембельский альбом, чтобы тыкать в фотографии и небрежно проговаривать любимой девушке – это мы пшеков усмиряли…

Все встало на свои места через сутки. Мы пересекли границу на поезде, проехали подземный Варшавский вокзал, чтобы первый раз вступить на польскую землю в Легнице – городе-столице Северной группы войск. Там нас впрессовали в грузовики, и мы довольно долго ехали, всем телом запоминая польские кочки и ухабы.

Уже под вечер нас привезли в часть. Выгружали на огромном плацу, окруженном ангарами, в которых спящими чудовищами угадывались танки: Т-72, Т-80 и Т-62.

Нас ждали, нашей вере уже пели песню.

Сотни луженых глоток орали ничего не понимающим восемнадцатилетним пацанам: «Вешайтесь!»

Уже на следующее утро, после ночи, проведенной на плацу, – между взводами узбеков, которых вскоре увезут в стройбат, и грузин, чуть позже растворившихся по складам и кухням, – плечи поникли. Очень хотелось играть на трубе и быть хоть под Полтавой, хоть под Орлом, лишь бы не за границей. Не грели мечты об автомате и танке, а дембель был так далек, что даже считать дни было смешно и глупо.

…И не знали мы, что через полгода, перед тем как уехать из танковой учебки в часть, будем встречать грузовики с духами и кричать им: «Вешайтесь!»

Песню – запе-вай!

Чтобы из человеческого здорового тела получить труп, надо не так уж много.

В нашей части нужный эффект пытались получить зимой путем отключения отопления. Когда это не подействовало (примерно в тот момент, когда в казарме стало трудно мыть пол, потому что вода на тряпке слишком быстро превращалась в лед), было решено, что наша форма какая-то грязная. Нужно было срочно постираться.

И дело даже не в том, что при минус десяти пытаться в ледяной воде отстирать ПШ неприятно. Вопрос, что с этим делать дальше? Потому как застыть форма могла, а высохнуть – нет.

Но на то и армия, чтобы находить нестандартные и простые решения. Нам приказали одеться. В постиранное, застывающее. Процесс пошел – форма начала подсыхать, а с солдатским телом – о чем известно из курса прикладной армейской физиологии – ничего произойти не может по определению.

Так и случилось – никто не умер. И на строевом смотре мы смотрелись хорошо – в чистой опрятной форме. Правда, многие кашляли и чихали, но смотр – не разведка, бесшумное приближение к противнику здесь не требуется.

На следующий день мы должны были демонстрировать, как мы хорошо смотримся в движении. То есть маршировать по плацу с песней. Причем ротным запевалой был я.

На самом деле ротных запевал было четверо, но остальные пели куда-то в сторону и тихо, то есть по факту оставался я. У меня было подозрение, что это было такое особое проявление чувства юмора нашего командира роты.

Только попав в армию, я впервые в жизни узнал, что хохол. Как раз от нашего капитана – командира роты. То есть «жидовской харей» был много раз, с хохлом не складывалось. Взвод наш был собран из студентов киевских вузов, и по странному совпадению среди нас было много украинцев. А командир роты был москвичом. Обнаружив такой сброд в своем подразделении, капитан назначил ротной песней «Дорогая моя столица, золотая моя Москва». В ответ взводной строевой у нас стала «Йихав, йихав козак мистом…».

Получалось у нас хорошо, даже у единственного лезгина, который пел громко, не понимая ни слова.

Капитан сделал ответный ход – назначил меня ротным запевалой, в помощники подобрав ребят с перманентным несмыканием.

Когда температура в казарме уже позволяла касаться металлических предметов, не опасаясь примерзнуть, мне вдруг стало хорошо. Тепло. И как-то все побоку. Момент между вечерней поверкой и опусканием тела в кровать я упустил. Когда температура организма около сорока – это отвлекает.

Утро не было добрым. Я лишился голоса. То есть попытка что-то сказать сильно напоминала пародию на говорящую рыбу. Мне казалось, что это достаточно уважительная причина в попытке добиться права маршировать, но не петь. Капитан выслушал взводного и скомандовал: «Шагом марш! Песню – запе-вай!»

Потом он отдал эту команду еще раз и еще. Рота маршировала от одного конца плаца к другому, запевать было некому, потому, дойдя до края, мы бегом возвращались обратно и снова шли, и снова не запевали.

Наверное, это было красиво. Квадраты застывших рот и наша – бесконечно марширующая и бесконечно бегущая обратно. Командир полка, начальник штаба – все были очарованы этим вечным двигателем – и в какой-то момент эта магия коснулась и меня.

Я запел.

Куда делась болезнь, как с таким горлом в принципе можно извлекать звуки – останется тайной. Я пел, и это было лучшее исполнение «Дорогой Москвы». Мне не нужны были помощники, кажется, даже когда наконец-то вступила вся рота, сто двадцать глоток стали лишь еле слышным аккомпанементом моего мощного баритонального тенора. Рота чеканила по плацу, и синяя жилка пульсировала на виске командира роты.

Еще месяц я не мог говорить. Вообще. Но пел. Голос прорезался по команде и по команде исчезал. У меня возникло подозрение, что вот так и появились мифы о колдунах и ведьмах. Что-то есть в этом мистическое: «Песню – запевай!» Пусть никто не верит, а я знаю – это заклятие.

Черная армейская магия.

…Вероятно, ее преподают на закрытых командирских курсах.

Прогулка танкиста

Большая часть моей службы подразумевала стрельбу из стодвадцатимиллиметровой гладкоствольной пушки снарядами, каждый из которых стоил как небольшой автомобиль. Служил я оператором-наводчиком танка Т-80. На практике же куда больше времени я провел на уборке территории, за мытьем посуды и несением караульной службы.

Через год я уже перестал считать службу чем-то ненормальным, еще через пару месяцев армия постепенно стала напрягать все меньше, и вот в этот момент нечаянной расслабленности случились сразу две неприятности.

Неприятность номер раз – в полку появился новый замполит, который решил меня назначить заместителем начальника клуба. Собственно, эта должность и была неприятностью номер два. Дело в том, что к ней прилагался большой чемодан с оторванной ручкой.

В переводе на русский, заместитель начальника клуба означал – почтальон и владелец ключей от клуба.

Ключи – это здорово. Когда у тебя есть что закрыть и что открыть – как-то сам себя начинаешь уважать. А когда в закрытом чём-то притаился рояль, это вообще сильно примиряет с жизнью.

Чемодан – это плохо. Каждое утро и каждый вечер мне надо было идти в польский городок, чтобы в почтовом отделении группы войск заполнить свой чемодан письмами, газетами и журналами. Чемодан все это вполне вмещал, но тут же переставал быть переносным. При моем не самом большом росте и размахе рук попытка обхватить и приподнять его уже выглядела довольно смешно. А надо было еще пронести это чудовище пару километров.

Следующие месяцы службы состояли из бесконечного процесса – сооружения очередной ручки. Проволока, изолента, трубки от капельниц – все шло в дело, все рано или поздно рвалось, и ни разу это не произошло в удачное время.

Два вещмешка с успехом заменяли один чемодан. Но я уже упоминал про неприятность номер раз – нового замполита. Он считал это неприемлемым. Почта должна была доставляться в чемодане. (Видели бы вы выражение моего лица, когда, спустя годы, я впервые обнаружил такую вещь, как чемодан на колесиках!)

Замполит оказался моим земляком и потому пытался создать на моей базе идеального солдата.

База сопротивлялась, но до дембеля было далеко.

Так как мне приходилось ходить в город, и вся Польша могла увидеть Настоящего Советского Солдата, особым пунктиком подполковника был мой внешний вид. По этому случаю брился я три раза в день – перед утренней поверкой, перед вторым походом в город за почтой и перед вечерним построением. Так бывает у брюнетов – проходит два-три часа, и уже все не так идеально. Вероятно, надо было гримироваться. Зато сапоги и бляха на ремне сверкали, сводя на нет все усилия командования, направленные на скрытую дислокацию Северной группы войск.

На самом деле, польские товарищи должны были получать от меня две ежедневные порции самоутверждения. Глядя, как советские вооруженные силы, в моем лице, тащат чемодан без ручек, набитый коммунистической прессой… довольно ярко чувствуешь преимущества капиталистического строя.

Вот в таком состоянии постоянного стремления к совершенству, иногда разбавляемому ночными вылазками к роялю, прошел где-то месяц службы, когда со мной случилось ЭТО.

Начиналось все с совершенно обычного письма майору Зозуле. Первая проблема была в том, что в нашем полку такого не было. Проблема вторая была в том, что мой замполит майора знал. Товарищ Зозуля был акушером и гинекологом, служил в госпитале Северной группы войск, который находился довольно рядом.