Дело возбуждено вторично - Октем Эминов

— А я люблю. Прошу извинения за эту слабость… Бекджан знал о ваших чувствах к Назли?

— Раньше.

— Так, так. Раньше знал… Ну хорошо. А что вы можете сообщить по этому предмету? — Следователь достал из ящика стола фотографию Бекджана, взятую из альбома Ялкабова, и заключение экспертизы. Подержав их в руке, словно желая определить вес, он бросил их на стол перед допрашиваемым. — Прочтите.

Худайберды хмуро прочел заключение и, ничуть не смутившись, устало сказал:

— По глупости сделал — чтобы не таскали лишний раз.

Палта Ачилович, склонив голову набок, поигрывал пальцами на животе. Он не ожидал такого спокойного ответа. Но хотя признание Худайберды не имело почти никакого значения, следователь заговорил с воодушевлением, словно добился большой удачи:

— Храбрец предпочтет умереть, чем говорить неправду. Когда я встретился с вами впервые, у меня не осталось от вас приятного впечатления. Теперь вы начинаете мне нравиться. Вы поступаете правильно — кто признается, тот выигрывает. Правосудию нужна истина. А правда порождает гуманность… Итак, надпись на карточке вы переправили со второго февраля на третье марта?

— Да.

— А кому предназначалась эта фотография?

— Назли.

— Как же она попала к вам?

— Когда мы поженились, Назли принесла ее с собой в наш дом… И я у нее забрал…

— А теперь объясните мне, почему третьего марта вы позвали Гуйч-агу зарезать барана? Мне кажется странным, что такой сильный молодой человек, как вы, не мог сам этого сделать. Сельские парни сплошь и рядом владеют этим искусством.

— Скотину должен резать мясник, таков обычай.

— Неподалеку от вас живет мясник.

— Я не попросил зарезать барана Сапбы-агу, а пригласил Гуйч-агу, потому что у нашего соседа, как говорится, несладкая рука.

— Хорошо, согласимся… То, что у вас не получилась супружеская жизнь с Назли, очень печально. Я хотел бы узнать…

Глаза Худайберды совсем сузились, он весь напрягся и сжал кулаки. Палта Ачилович с опаской поглядел на него и приоткрыл ящик стола, где лежал пистолет.

— Не надо волноваться, земляк. Мной движет не праздное любопытство. — Следователь осторожно поднялся со стула и прислонился спиной к стене. — По слухам, вы на второй день выгнали Назли из дому. После того, как столько денег было брошено на свадьбу… в ярости человек может пойти на все.

— Хватит! — Голос Ялкабова был так тих, что Палта Ачилович сначала не понял, что сказал Худайберды. Но гневный взгляд допрашиваемого, поза яснее слов говорили о его чувствах.

Ачилов закурил и снова уселся в кресло. Миролюбиво поглядывая на Ялкабова, он не спеша пускал к потолку струйки дыма, ожидая, пока Худайберды успокоится. Наконец он раздавил окурок в пепельнице и, скрестив на груди руки, продолжал:

— Так, значит, это неправда, что вы ее выгнали?

— Неправда! — крикнул Худайберды. — Она сама ушла.

— Вот как? — недоверчиво улыбнулся следователь.

— Сама!.. Я не знал об отношении Назли ко мне. Я думал, она согласна выйти замуж. Кое-кто из ребят говорил мне, что она меня не любит, но убедить меня было невозможно… Когда мы в ту ночь остались вдвоем, она сказала: «Худайберды, я тебя не люблю… Может быть, ты самый хороший человек на свете, но…» — Он отвернулся и с минуту молчал. — Она сказала: «У нас не будет счастья. Я вышла за тебя против своей воли… Не разбивай моего счастья — не будешь несчастлив сам». Я говорил ей… говорил все, что может сказать человек в подобных обстоятельствах. Помню, я сказал в конце концов: «Но подумай, что скажут люди! Не поздно ли теперь?»

— Она не сказала, кого любит?

— Нет… Я понял это по надписи на фотографии…

— Почему же вы не поговорили с девушкой до тоя?

— Думал, все само собой образуется.

— А почему вы после этого не женились, земляк?

— Не могу забыть Назли… Та ночь стоит у меня перед глазами.

— Ты говоришь искренне. Но видишь ли… у нас есть подозрение… Одумайся, пока не поздно.

Худайберды резко дернулся к столу и закричал:

— Бекджана убил я, я!

Голос его, очевидно, слышен был и в коридоре, потому что секунду спустя дверь отворилась и в кабинет заглянул дежурный милиционер. Палта Ачилович кивнул на Ялкабова и приказал:

— Уведите.

Хотя Ачилов торжествовал победу, Хаиткулы совсем не разделял его воодушевления. Худайберды не хотел больше отвечать ни на какие вопросы, и Палта Ачилович, решив дать ему поразмыслить, готовился к дальнейшим допросам.

Было уже совсем тепло, а к полудню солнце так накаляло землю и воздух, что следователи поспешно складывали дела в стол и бежали на арык купаться.

В один из таких дней, когда они оба лежали на берегу под раскидистым алычовым деревом, Палта Ачилович решил уколоть своего коллегу:

— Как я погляжу, Хаиткулы Мовлямбердыевич, вам мало одного убийцы. Вам хочется найти еще парочку.

Он намекал на постоянные разъезды ашхабадского инспектора и поиски каких-то новых свидетелей.

— То, что Ялкабов признал себя убийцей, ровным счетом ничего не доказывает… — откликнулся Хаиткулы.

— Не доказывает?! — заволновался Ачилов. — Вы начитались плохих детективов! В моей практике не было случая, чтобы кто-нибудь из обвиняемых возводил на себя напраслину. То, что Худайберды признался, моя заслуга. Я припер его к стене. За истину мы ведем бой, и бой этот происходит между следователем и подозреваемым. И плох тот следователь, который не сможет разбить аргументы обвиняемого! Скоро мы узнаем, кто прав. Вы, Хаиткулы Мовлямбердыевич, парите в воздухе на крыльях университетской теории. Подождите, перевалит вам за сорок, наберетесь опыта, спуститесь на грешную землю, вот тогда вспомните меня. — Ачилов бросился в воду.

Хаиткулы усмехнулся, но ничего не ответил.

Вечером того же дня Ачилов уехал в Керки на выходные дни, а Хаиткулы провел остаток вечера за разбором бумаг и писанием писем.

В субботу он проснулся позднее обычного и, поплескавшись под умывальником, собрался идти в столовую. В коридоре ему встретился старик смотритель с миской кислого молока и стопкой лепешек в руках.

— Покушайте, сынок, нашего крестьянского. — И он протянул Хаиткулы миску и лепешки. — А то так и уедете не попробовав, все в столовую да в столовую… Вы ведь скоро уезжаете, дела все закончили? — Старик выжидающе смотрел на инспектора.

— Скоро, яшулы, скоро. А дела еще не все. — Хаиткулы улыбнулся и отстранил протянутую снедь. — Я привык поплотнее завтракать. Спасибо за заботу.

Полчаса спустя, когда инспектор, укрывшись в тени сада от немилосердно жгучего солнца, перелистывал свои бумаги, почтальон принес телеграмму от Марал о сдаче экзаменов. Хаиткулы сходил на почту и отправил ей поздравление. Возвращаясь назад, он нос к носу столкнулся с отцом Бекджана.

Они давно не виделись. Веллек-ага, смотревший на следствие как на пустую трату времени, способную только растравить старые раны, не интересовался делами Хаиткулы. Зная характер старика и его взгляды, следователи обращались за всем их интересующим к матери Бекджана.

Старик, поднявший голову на приветствие, узнал инспектора и остановился. Поздоровавшись, он сказал, что идет на почту послать телеграмму дочери. Веллек-ага посетовал, что забыл дома очки. Хаиткулы вызвался написать что нужно. Телеграмма гласила: «Той Корпе двадцать седьмого. Обязательно приезжай. Отец».

«Если Марал поспешит на той, то через четыре дня она будет здесь!» У Хаиткулы словно крылья выросли.

В тот же вечер он позвонил в Ашхабад. Как только Марал подошла к телефону, он заявил ей:

— Ты непременно должна быть на тое, независимо от того, получишь диплом или нет.

Марал не на шутку забеспокоилась:

— Что-нибудь случилось?

— Ничего. Но ведь решается судьба Корпе, твоей сестры. Ты должна быть! И вообще… я хочу, чтобы ты приехала.

Марал рассмеялась.

— Завтра возьму билет на утренний рейс. До скорого свидания!

Хаиткулы хотел выйти в сад, чтобы там, среди зелени, насладиться своей радостью, подумать о любимой, но телефон зазвонил снова. Инспектор досадливо поморщился, решив, что это Ачилов от скуки решил перекинуться парой слов. Он неторопливо вернулся к телефону и снял трубку.

— Алло.

— Мне нужен Мовлямбердыев, — раздался густой бас Ходжи Назарова. — Ах это вы? Немедленно сдавайте дела и вылетайте в Ашхабад — в отделе работы невпроворот, а вы прохлаждаетесь в селе. Я знаю, что преступник уже арестован, остальное доделают без вас.

Назаров был явно раздражен, и, когда инспектор попробовал отсрочить свой отъезд еще на неделю, он коротко приказал: «Завтра же вылетайте» — и повесил трубку.

От хорошего настроения не осталось и следа. Но Хаиткулы быстро сообразил, что делать. Он попросил телефонистку связать его с генералом и добился продления командировки еще на десять дней.