Гладиатор - Филипп Ванденберг

— Пошел!

Громоздкие пыточные устройства с грохотом, поскрипыванием и визгом пришли в движение. Воспользовавшись тем, что для разгона механизмам требовалось какое-то время, Вителлий без особого труда проскочил мимо острия меча первой куклы и мощным прыжком миновал вторую. Теперь он, однако, на миг приостановился. Скорость, с которой вращались куклы, напрямую зависела от отношения вращавших рукоятки гладиаторов к оказавшемуся на дорожке собрату. Чем хуже к нему относились, тем быстрее вращались куклы и тем меньше у него было шансов уйти невредимым. Сейчас, когда на тропе оказался Вителлий, куклы вращались с бешеной скоростью.

В «семье» Вителлия не любили, хотя во всех других местах юноша пользовался всеобщей симпатией. Дело было не только в протекции Мессалины. Зависть вызывало и то, что его обучали всем разновидностям поединков, включая даже кулачный бой.

Вителлий чуть пригнулся. Втянув голову, он постарался как можно точнее рассчитать время, которым можно воспользоваться в промежутке между двумя полуоборотами кукол, выставил вперед левое плечо и прыгнул. Третье препятствие было пройдено, но удар сзади в правое предплечье все же успел настигнуть Вителлия. Словно жгучая, раскаленная нить, боль пронзила всю руку вплоть до кончиков пальцев. Ты слишком медлителен, подумал Вителлий. Ты прыгаешь, спасая жизнь, но делаешь это слишком медленно. Быстрее! Вот так!.. Новый прыжок. Четвертую куклу он миновал, ощутив лишь мимолетный поток воздуха. Теперь пятая. С рук этой куклы свисали тяжелые шары, подвешенные на цепочках. Это несколько замедляло вращение, но отнюдь не делало задачу Вителлия проще. Он мог попытаться проскочить как раз в тот момент, когда руки куклы будут направлены вдоль дорожки. Трудность, однако, состояла в том, что необходимо было принять в расчет раскачивание тяжелых шаров. Удар такого шара способен был переломать все ребра. Поэтому Вителлий избрал другую возможность и, ухватившись обеими руками за один из шаров, миновал препятствие. Дальше! Время не терпит.

Шестая кукла особых трудностей не представляла. Хотя вращалась она с большой скоростью, но была легкой, так что сила ее удара не могла быть слишком большой. Ни мгновения не колеблясь, Вителлий, пригнувшись, проскользнул под рукой куклы, увидел удачное для себя положение седьмой куклы и одним прыжком миновал не только ее, но и следующую за ней. Откуда-то до него донеслись крики — то ли разочарованные, то ли восторженные, Вителлий не мог понять. Оставались еще две куклы — одна вооруженная ножами, а другая с четырьмя руками вместо двух, как у остальных. Вителлий постарался сосредоточиться. Почему вращение вдруг замедлилось? Кукла с ножами почти замерла на месте. Какая-то поломка? Не раздумывая долго, он прыгнул вперед, но, уже оттолкнувшись от земли, понял, что замедление вращения было не следствием поломки, а коварной, обдуманной западней.

Увидев приближающееся лезвие ножа, Вителлий хотел было уклониться от него, но кукла была быстрее. Он вытянул вперед руки, словно стараясь стать как можно тоньше, и почувствовал, как нож рассек кожу на ребрах. Потекла кровь, соленый пот, попав в рану, обжег ее, словно огнем, но Вителлий не обращал на это внимания. Увидев за последней куклой широко улыбающееся лицо наставника, он прыгнул в крест, составленный ее руками, и, толчком выброшенный наружу, споткнулся и опустился на землю.

Открыв глаза, Вителлий увидел Руфуса, который, наклонившись, прижимал к его груди платок.

— Ты очень проворен, — одобрительно проговорил Руфус. — Сумел уложиться в половину отведенного времени. А об этом, — отнял он платок от раны, — не беспокойся. Заживет.

Вителлий взглянул на свою грудь и вздрогнул. Во всю ее ширину тянулась кровоточащая рана. Сульпиций Руфус снова прижал к ней платок.

— К самым сильным тебя не причислишь, — заговорил он вновь, — но таким, как у тебя, проворством не обладает никто. Ноги у тебя быстрые, но не вздумай полагаться только на скорость — это опасно.

— Я делаю все, что могу, — ответил Вителлий. Говорил он с явным трудом.

— Возможно, — ответил Руфус, заменяя новым пропитавшийся кровью платок. — Только в нашем ремесле одна, сама по себе, быстрота опасна. Ничуть не меньшее значение имеет рассудительность. Противник, знающий о твоих слабостях, легко сумеет заманить тебя в ловушку. Всегда помни, что гладиатор совершает в своей жизни только одну ошибку.

Вителлий заставил себя улыбнуться, а затем попытался подняться на ноги. Когда он отнял платок от раны, кровь потоком полилась по животу. Вителлий пошатнулся. Земля, показалось ему, заходила ходуном, перед глазами поплыли черные пятна. Ему с трудом удалось сохранить равновесие и не упасть.

— Пугнакс, — услышал он словно бы издалека голос наставника, — отнеси Вителлия в комнату.

Вителлий почувствовал на своем запястье грубую хватку соседа по каморке. Взвалив, словно мешок, раненого на плечо, Пугнакс потащил его по узкой лесенке, ведущей в жилище гладиаторов. Отчетливый кровавый след отмечал их путь. Вителлий еще почувствовал, как Пугнакс, отворив дверь каморки, бросил его на мощеный пол, и лишь после этого погрузился в глубокое беспамятство.

Тот, кто увидел бы пятерых хорошо упитанных голых мужчин, сидевших на ступенях терм Агриппы, мог принять их за любителей подглядывать за раздетыми женщинами. Таких в раздевалке терм было немало, и ни для кого не было секретом, что многие римлянки приходят сюда только для того, чтобы получить удовольствие, сбрасывая одежды под жадными взорами мужчин.

— Погляди-ка вон на ту, что стоит перед бассейном с золотыми рыбками! — толкнул Декрий Кальпурний локтем своего соседа Тита Прокула. — Это, случайно, не жена одного из ваших преторианцев?

— Не думаю, — отозвался Трогус, — я, во всяком случае, никогда не встречал ее. Судя по изысканным манерам, она, скорее, принадлежит к многочисленным азеллам, выискивающим здесь добычу.

— Жаль, — проговорил Кальпурний. — Самым прелестным женщинам всегда приходится платить. Я уж не говорю о том, что они еще и удовольствие при этом получают!

Азеллами именовались в Риме представительницы самой древней в мире профессии. Официально вход в эти термы им был запрещен, но с тех пор, как Агриппа, зять божественного Августа, отменил плату, взимавшуюся с купающихся, здесь больше не было ни кассиров, ни контролеров. Да и кто решился бы с уверенностью сказать, к какому разряду следует причислить ту или иную женщину, если принять во внимание, что многие родовитые римлянки по своему поведению мало чем отличались от шлюх из лупанариев?

— Готов спорить, что это одна из них, — сказал Прокул. — Поглядите только, как она вертит бедрами.

Теперь в разговор включился и сенатор Вергилиан.

— И впрямь роскошная женщина. Я готов был бы пожертвовать ради нее пурпуром своей тоги.

— Кто же станет жертвовать почетным пурпуром ради какой-то женщины! — возмутился Прокул, самый младший из пятерых. — Гораций прав был, сказав: «С какою горечью все вновь и вновь мы пьем из родников любви».

— Не говори мне о Горации! — проворчал голый сенатор.

— Он величайший из наших поэтов! — горячо возразил Прокул.

— Возможно, — ответил Вергилиан. — Он много писал, но, увы, мало что делал. Сладко и почетно умереть за отечество, сказал он. Я одобрительно отношусь к этим словам. Однако, когда ему единственный раз в жизни пришлось участвовать в бою, он бросил свой щит и бежал. Это я нахожу уже менее заслуживающим похвалы.

— Он поэт!

— Он мастер болтать языком. Так же как наш Сенека. Император правильно поступил, отправив его в ссылку. Нельзя же проповедовать простую жизнь, только и занимаясь при этом умножением своего богатства.

— Сенека говорит, что лишь философ вправе быть богатым, потому что лишь он один в состоянии соразмерить свои возможности со своими потребностями.

— Чушь! — рассмеялся Вергилиан, и все пятеро проводили взглядами обнаженных красавиц, исчезавших за обрамляющими вход колоннами.

Сульпиций Руфус, до сих пор интересовавшийся разговором заметно меньше, чем обнаженными женскими телами, откашлялся, а затем недовольно произнес:

— Если мы собрались здесь, чтобы обсуждать какого-то поэта, я чувствую себя не совсем на месте.

— Я тоже, — присоединился к нему Кальпурний. — Я уж не говорю о том, что все эти голые бабы не годятся Мессалине и в подметки.

— Кто из вас в последнее время видел Мессалину? — спросил Прокул. Ответа не последовало. В конце концов Прокул сам нарушил молчание: — Сам я, ваш телохранитель и ближайшее доверенное лицо, могу сообщить следующее. Она обращается ко мне только при необходимости и не говорит ничего, что выходило бы за рамки моих служебных обязанностей.

— К нам в Ludus magnus она тоже не заглядывает, — заметил Руфус, — хотя и доверила моей опеке Вителлия, своего нового любимчика. Мы все знаем, однако, что Мессалина умеет быть твердой, как мрамор из лунийских каменоломен.