Тринадцатый двор - Алексей Дьяченко

– Нин, я всё понял, но муж из меня… Сама видишь. Чего загрустила?

– Всё одно к одному. Бандиты заезжие в магазин приходили. Спрашивали, есть ли у меня «крыша».

– Скажи: «Гимнаст – моя крыша».

– Лев Львович – не бандит, он бизнесмен.

– Он такой бизнесмен, что страшнее всякого бандита. Его все знают и боятся.

– Может, у нас и знают, а приезжим-то что? Был бы у меня муж, он бы заступился.

– Но я же тебе не муж.

– Так в чём дело? Всё есть, – и квартира, и магазин, и медцентр. Да и я стараюсь за собой следить.

– А Наталья? Она не даст мне развода. А Олеся? Дочь не простит. Да и с Бертой кто гулять будет? Вон попросили один раз твою целующую зеркала, пришлось потом щенков топить. Я тебя люблю, ты это знаешь. А чтобы жизнь менять – это выше моих сил. Пусть всё остаётся так, как есть. Перемены всегда всё портят.

– Да, – грустно признала Начинкина.

– Согласна? – удивился Василий.

– Ты мне не муж. Господи, – взмолилась Нина, – пошли мужа и защитника.

– Правильно. Молись. Бог не оставит без внимания искреннюю молитву. Обязательно мужа пошлёт.

– Ты серьёзно?

– Серьёзнее не бывает. Человек получает по вере. Если веришь, обязательно получишь то, что просишь.

– Я верю.

– Значит, даже не сомневайся. Будет у тебя муж. Чего опять нахмурилась?

– Адушкин ультиматум поставил. Он испугался бандитов. Говорит: «Или договаривайся с ними, или ищи себе другого сторожа». Говорю: «Даже Игнат их не боится». – «Игнат – дурак, а дураки ничего не боятся. В общем, ты меня услышала». Так что придется Игнату пока без сменщика работать. Согласится ли? У него же в овраге хозяйство, козы.

– Согласится, – убеждённо сказал Грешнов.– С телевидения к нему приезжали, снимали его. Он всё о себе перед телекамерой рассказал, показал питомцев, молочком репортера угостил. Отснятый материал показали в новостях. Стоит наш Игнат на фоне картонной лачуги, а вокруг него – стадо коз. Получилось всё, как в сказке «Чиполлино» с домиком кума Тыквы. Картонный дом, построенный Огоньковым, сломали. А коз забрали якобы в уплату за работу бульдозера.

– Ой, бедный. А Игнат что же?

– Соорудил себе новый дом, накрыл пленкой, приглашает на новоселье.

– Чёртовы власти!

– Да нет, это перегибы на местах. Власти сейчас хорошие. И нравы, несмотря на всё, смягчаются. Был в парикмахерской, даже не просил, – мастер сам мне из ушей специальной машинкой волосы выстриг. А в советские времена, помню, мой дедушка, Петр Кононович, попросил, чтобы выстригли, так был целый скандал. Молодая девчонка-мастер кричала: «Да не стану я вам волосы из ушей выстригать! Идите, жалуйтесь заведующему».

Нинка посмеялась, завела любимые мелодии, с помощью которых пыталась успокоиться, и стала подавать горячее.

– Я на годовщину с собой «оруженосцев» приведу? – спросил разрешения Василий.

– Приводи, – охотно согласилась Начинкина.– Может, раковину в ванной как следует, закрепят. Ты, пьяный, имеешь привычку всем своим весом на неё наваливаться, качается уже. Кто они такие, твои «оруженосцы»? Расскажи о них.

– Ну ты, Нин, даёшь. Два месяца у тебя работали, ремонт делали, так и не узнала?

– Я же с ними бесед не вела.

– Никандра взял от Анны Тихоновны Огоньковой. А Сморкачёва – с Москвы-Товарной-Рязанской. Начали они с ремонта подвала. Сделали там кухню, ванну, туалет. Все помещения привели в порядок. Проводку заменили на новую. Старинную мебель туда перетащили из бывшего комиссионного. А кончилась эпопея тем, что меня с ними оформили в этом подвале сторожем. Это долгая, смешная история. Когда я впервые привёл Никандра к себе в подвал, на нём была лишь разорванная рубашка и желание чего-нибудь украсть. Я накормил его, сказал: «Надень что-нибудь моё». Уздечкин помылся и первое, что напялил на своё чистое, атлетическое цыганское тело была майка, подаренная мне на день рождения Ласкиным. На майке красовалась надпись «Я – ваш следующий президент». Увидев Никандра с такой надпись на груди, я рассмеялся и мгновенно сочинил фильм. «Представляешь. – говорил я, – крупным планом на экране – радиоприемник. Шесть часов утра. Пикает радио, отсчитывает секунды. Сейчас зазвучит гимн и вдруг… Из ретранслятора доносится знакомая мелодия и приятный баритон Дана Спатару поёт: „Я гитару настрою на лирический лад“. Следующий кадр: запотевшее зеркало в ванной, красная распаренная рука в черных волосках скользит по зеркальной поверхности, снимая с неё матовую испарину, и мы видим отражение бородатого лица Никандра, чёрную, как смоль, шевелюру, пористый нос, блестящие светло-карие глаза. Он начинает улыбаться во всю ширину своего рта, и вся ванная комната наполняется солнечными зайчиками. Это сам за себя говорит полный рот золотых зубов президента Никандра. Следующий кадр. Всё тот же чарующий голос Дана Спатару, поющего „От зари до зари, от темна до темна“ и мы видим колонну тяжёлых правительственных лимузинов, медленно въезжающих в Кремль через Боровицкие ворота». Услышав всё это о себе, Уздечкин искренно, так, как может сказать только ребёнок, заявил: «Хочу быть президентом».

– Так откуда он взялся?

– Не торопитесь, прекрасная маркиза. Наберитесь терпения и слушайте. Было это на Покров пресвятой Богородицы. В ночь на четырнадцатое октября в прошлом, девяносто шестом, году. Павел Терентьевич и Анна Тихоновна готовили борщ. Старушка резала морковку, капусту, лук. Терентьич натирал свеклу на тёрке, тушил её в сковородке на маленьком огоньке. И удался у них борщ на славу. Жалко было есть. И сказала жена мужу: «Паша, милый супруг мой, сколько сил, сколько любви в него вложено. Неужели всё это взять и в навоз превратить? Давай, не станем есть его хотя бы до утра. Он для меня – всё одно, что живой». А Никандр к тому времени будучи совершенно пьяным, уже ввалился в незапертую квартиру и подслушивал разговор старухи со стариком. Уздечкин дождался, пока пенсионеры легли спать. Съел борщ, разделся и обмазался его остатками. Свеклой подкрасил себе щёки и разбудил сердечных. «Я, – говорит, – сынок ваш. Зовут меня Борщ, а отчество – Павлович. Зародился я на кухне, у вас в кастрюле, в любви и взаимном согласии. Теперь кормите, одевайте, обувайте меня. Я – ваш законный сын». Павел Терентьевич за молотком потянулся, а у Анны Тихоновны что-то в сердце шевельнулось. Признала в цыгане своего сына. И стали они жить втроём. Время проходит, Уздечкин живёт у стариков, ест, пьёт, горя не знает. Да наскучила Никандру домашняя жизнь. Выпил как-то за ужином лишнего и говорит: «Дай-ка, мама, сыну титьку пососать». Тут его и выгнали. Сам он из цыганского села под Ужгородом. Хороший работник, но только ветер в голове. Ни семьи, ни документов. Смотрю, – старается. Думаю, пусть живёт.

– Нет, не так.

– А как?

– Во-первых, Никандр с Малоярославца. А было всё так. Детей у Павла Терентьевича и Анны Тихоновны не было. Заскучали крепко по этому поводу старики. Павел Терентьевич вернулся с огорода, принёс картошку и свеклу из собственного погреба. У них же в овраге не только приличный огород, но ещё и сарайчик с погребом для хранения инвентаря и овощей. Сварили борщ и стали вслух мечтать: «Он словно живой. Если бы ожил, то стал бы нам вместо сына». Легли спать, а подслушавший разговор Никандр съел целый котёл одним махом, да там же, у плиты, на полу и уснул. Утром дед с бабкой вышли на кухню, а там лежит голый мужик весь в засохшей грязи. Лицо в свекле измазано. Глаза блестят весельем и радостью. Они спросили: «Кто ты?». Голый человек ответил: «Я – сыночек ваш. Я – тот борщ, который вы вчера приготовили». И кинулся лобызать стопы ног родительских. И рассудок у стариков помутился, поверили цыгану. С неделю он у них жил на правах сына, а потом выпил с тобой и со смехом отрекомендовался, как существо, принявшее человеческий образ из сваренного в кастрюле борща. И ты его от стариков забрал.

– Ну вот. Всё знаешь из первых уст.

– Я думала, ты расскажешь интересные подробности.

– Не расскажу. Тебе лучше меня всё известно.

– Лучше. но не всё. Откуда Влад появился? О нём я ничего не знаю. Молчал, как партизан…

– Не партизан, а дезертир твой Влад. Бросил воинскую часть во Владивостоке. На перекладных добрался до Новосибирска, а оттуда в вагоне багажного поезда, если память не изменяет, за номером девятьсот три, приехал в Москву. На станцию Москва-Товарная-Рязанская. И стал в общежитии железнодорожников, где я работал вахтёром, промышлять воровством. Поймал я шустрого парнишку и взял к себе.

– Влад из Владика?

– Да. Хорошая работа у меня была, ни о чём голова не болела. Удивительные люди на железной дороге работают, ни одного подлеца, все – сплошь из чистого золота.

– Чего же ушёл?

– На их светлом фоне узрел свою нравственную нечистоту и счёл невозможным далее там оставаться. А на деле – Лев Львович твой предложил отремонтировать подвал и устроить там ломбард или филиал комиссионного магазина. Поделился я этим планом со Сморкачёвым, тот загорелся, вызвался сделать ремонт, мебель на горбу таскать, так и прижился. Да, чуть не забыл, позвонил мне претендент на целительство. Ну, помнишь, целитель?