Повесть о партизане Громове - Сергей Омбыш-Кузнецов

— Что, мужики, каменцам ответим? Согласны? — спросил Крылов.

— А что же… согласны, — заговорили крестьяне.

— Руки давно чешутся.

— Наши деревенские нас поддержут…

Подпольная ячейка была создана. Руководителем её избрали Макара Крылова. Члены ячейки повели работу среди односельчан, готовя восстание против Сибирского временного правительства.

Шли дни…

Игнат Владимирович послал с надёжным человеком письмо Василию Коновалову, в котором просил прислать к нему Проню Поставнева. А пока ждал его, обзавёлся подходящей одеждой: Крылов раздобыл ему новую бархатную тройку, енотовую шубу, пенсне в золотой оправе, и, вырядившись во всё это, Громов и в самом деле стал походить на заводчика. Однако появляться на улице по решался, чтобы не привлечь внимания любопытных.

В эти дни вынужденного бездействия Громов много думал о Сибири, о родном Алтае, представлял его вольным, свободным, а трудящихся — хозяевами всего, чем этот край богат.

Игнат Владимирович любил Алтай. Всё бы отдал, лишь бы не топтали его землю, не жгли деревней враги трудового крестьянства, чтобы расцвела на этой земле хорошая, настоящая жизнь. Игнат Владимирович даже попробовал написать стихи. Он достал лист бумаги, карандаш и долго, до боли в голове, сочинял строчку за строчкой. В грамоте Громов был не силён, и стихотворение рождалось с трудом. И вот что получилось:

Прекрасный, чудный природой Алтай,Твои высокие горы — под облака,Все они покрыты бархатной елью,Кедром, душистой сосной.А красавица река КатуньНемало приветов получила…Алтай! Ты в своих недрахБогатые сокровища таишь…

Игнат Владимирович прочитал стихотворение Крылову. Тот похвалил:

— Здорово, Игнат Владимирович.

Громов улыбнулся:

— Брось смеяться, Макар. Сам знаю, что плохо. Вот подожди, разобьём беляков, установим советскую власть — молодых учиться отправим. Тогда среди них и настоящие рабоче-крестьянские поэты появятся, не одну добрую песню об Алтае, о Сибири сложат. Не хуже «Ермака»… Ты знаешь, Макар, — мечтательно добавил Игнат Владимирович, — будет всё хорошо, наладим дела, через год-два и я учиться пойду. Сяду вместе с ребятишками за парту.

— Ну да?! — удивился Крылов. — Поздно.

— Никогда не поздно…

Через несколько дней вместо Прони Поставнева при ехали Петя Нечаев и Егор Корнеев, только что вернувшийся из Омска.

Громов обрадовался, затеребил Егора:

— Ну, как, что там, в Омске? Рассказывай скорее.

Егор тяжело вздохнул.

— Плохи дела, Игнат Владимирович. Приехал ни с чем. Связь с подпольным комитетом не мог установить.

Громов нахмурился.

— Ничего не мог сделать, — оправдывался Корнеев. — В Омске не поймёшь что творится. В Самаре, говорят, было какое-то правительство, Комуч[8] по-ихнему, а в Омске его в насмешку комбинацией из тридцати эсеров называют. Франция с Англией на совещании в Уфе поднажали на Комуч и объединили его с Сибирским правительством. Это новая власть чудно называлась: Директорией. А только из-под новой одёжки те же грязные пятки эсеров и кадетов выглядывали. А теперь и эту власть разогнали. Не понравилась, говорят, союзникам: слабовольна, дескать, она, не может с рабочими и крестьянами справиться. 18 ноября переворот был, Директорию арестовали, а на её место какого-то Верховного правителя посадили, адмирала Колчака. Военный диктатор!.. Вот его программка, на всех углах развешена.

Корнеев достал из кармана пожелтевший листок и подал Громову. Игнат Владимирович развернул его и прочитал:

«Обращение к населению России.

Всероссийское временное правительство распалось.

Совет Министров принял всю полноту власти и передал её мне, адмиралу Александру Колчаку.

Приняв крест этой власти в исключительно трудных условиях гражданской войны и полного расстройства государственной жизни, объявляю, что я не пойду ни по пути реакции, ни по гибельному пути партийности.

Главной своей целью ставлю создание боеспособной армии, победу над большевизмом и установление законности и правопорядка, дабы народ мог беспрепятственно избрать себе образ правления, который он пожелает, и осуществить великие свободы, ныне провозглашённые по всему миру.

Призываю вас, граждане, к единению, к борьбе с большевизмом, к труду и жертвам.

Верховный правитель, адмирал Колчак.

18 ноября 1918 г. Город Омск».

Громов долго сидел в задумчивости, комкая воззвание в руке.

— Да-а. — наконец проговорил он, — этот хитрее и злее всякого хищника. Обещает свободы и избрание желательного образа правления, а сам подписывается единолично: Верховный правитель… — и, обращаясь к Егору Корнееву, спросил: — Ну, и каковы там, в Омске, эти новые порядки?

— Порядки устанавливаются старые; царские. Да ещё и с помощью иностранцев, — ответил Корнеев. — В Омске полно и англичан, и французов, и всяких других. Из бывших жандармов и полицейских создан департамент милиции, контрразведка. Вешают и расстреливают рабочих, большевиков и просто неблагонадёжных. Тюрьмы битком забиты. С правами губернаторов назначены управляющие губерниями. В Барнауле тоже… Колчак принял к оплате царские долги. Земля, фабрики и заводы возвращаются прежним хозяевам…

— А что о Красной Армии слышно?

— Ходят слухи, что она заняла Красноуфимск, Сызрань, Казань. Симбирск и Самару. Где-то около Уфы бьётся. Рабочие тоже всюду бастуют, не верят новому правителю. Наш поезд долго в Барабинске стоял — железнодорожники стачку организовали. В депо митинг был, и я не утерпел — сбегал послушать, что говорят. Из Омска на митинг англичанин приехал, полковник Уорд с госпожой Франк[9].

Уорд балакает по-своему, а она переводит. Англичанин обещал от имени Колчака улучшить положение рабочих, просил помогать правителю. А железнодорожники ему прямо заявили: «Зачем нам довольствоваться половиной, когда мы уничтожим буржуазию и воспользуемся всем.

Зачем нам такой порядок, который позволяет немногим грабить многих?»

А. П. ЕЛЬКИН — подпольный работник, член Барнаульского губкома, с которым отряд Громова держал связь.

После этого зачинщиков стачки арестовали. На железной дороге всюду неспокойно… А в Томске, говорят, были восстания солдат и заключённых в тюрьме. Тоже подавили, около шестисот человек убили. Каратели всюду…

— Н-да, нерадостные вести ты привёз, Егор, — заметил Громов.

— Ещё не всё, Игнат Владимирович. Был я у Коржаева. Он передал, что ваш совет выполнил. В Камне создал подпольную военную группу во главе с начальником уездной милиции капитаном Ипатовым. Связь с Барнаулом установил через начальника военного отдела подпольного комитета Андрея Елькина. И ещё велел сообщить: в Томске 23 ноября состоялась вторая подпольная конференция большевиков. Она учла, что решение, принятое на первой конференции о всесибирском восстании, неправильно, рекомендовало организовывать восстания местного характера при наличии благоприятных условий, поддерживать и стихийные выступления, принимать все меры для разрушения тыла противника. Коржаев сказал, что они приступили к выполнению этого решения.

— Ясно, — проговорил Громов. — Нам тоже надо поторопиться. Мы с Петей поедем в Славгород, Семипалатинск, попробуем установить связи, да и в сёлах проведём работу, а ты, Егор, возвращайся назад. Передай Коновалову, чтобы, как представится возможность, собирал наш отряд и начинал действовать. Пусть бьёт колчаковскую милицию и беляков. Понятно?

— Будем бить.

На другой день Корнеев вернулся в Ярки, а Громов с Нечаевым выехали в Косо-Булат.

Село Косо-Булат расположено на границе с Прииртышьем. Дальше начинаются казачьи станицы. Многие жители Косо-Булата, особенно переселенцы из центральной России, к советской власти относились сочувственно. Зато казаки, владевшие большими участками плодородных земель, считавшие себя и при царе «вольными», под влиянием кулацкой верхушки были настроены реакционно. Существовала опасность их выступления вместе с белогвардейцами против партизан. Вот почему Александр Кадыков («Городецкий») после долгого странствования с отцом по сёлам решил начать работу среди казачества, открыв в Косо-Булате кузницу. Казаки частенько приводили в кузницу ковать лошадей, да и сам Городецкий мог без опасения посещать станицы, наезжая то за углём, то за гвоздями, то за подковами.

Игнат Владимирович определился на постой к здоровенному, корявому мужику Илье Мухину, отрекомендовавшись ему заводчиком. У него же купил добрую казачью лошадь и на следующий день повёл её в кузницу перековывать.