Браво, молодой человек! - Рустам Валеев

— Приступим, — повторил Галкин.

Речь шла о том, что новый, выросший на месте прежних мастерских, завод действует десять лет, и даже на самом трудном участке, в цехе обжига, работают люди, мастерски знающие свое дело.

— Например, Бахтияров, — вставил Мусавиров, и Оптимист дружелюбно посверкал очками в сторону Рустема.

— У вас тут не чествование передовиков, — сказал Галкин, и Пессимист одобрительно хмыкнул.

…Одновременно строится второй цех обжига, который будет закончен, должен быть закончен (кивок в сторону Панкратова) к будущей весне! Во что бы то ни стало надо добиться, чтобы этот цех стал экспериментальным — пора, пора браться за изготовление изоляторов из стекла…

— Стеклянные более чем в два раза дешевле фарфоровых, — заметил Пессимист.

— Они более диэлектрики, чем фарфоровые, — заметил Оптимист.

Всё, всё!.. Сама жизнь настоятельно требует этого. Представьте себе, сколько могучих электростанций строится в стране, на сколько тысяч километров зашагают по просторам Союза высоковольтные линии! Наши изоляторы нужны, они должны быть дешевыми, легкими, прочными, изящными. Как радостно будет знать нашим парнишкам, что их изоляторы ждут на больших пространствах Сибири, Казахстана…

— Вы уклоняетесь в область эмоций, Георгий Степанович, — улыбнулся Пессимист.

Но вот что говорят в министерстве: куда вам до экспериментального цеха и продукции нового качества, вы с одной-то печью не можете справиться, она у вас восемь часов стоит на холостом нагреве…

— Это головотяпство — впустую греть туннельную печь, — буркнул Пессимист.

— Что делать? — умудренно заметил Оптимист. — Что делать?

Надо переходить на трехсменную работу. Но опять нам говорят: нет достаточного количества квалифицированных кадров, пойдут аварии за аварией, и загубите единственную действующую печь. Вот задача: мы обязаны доказать, что можем на полную мощность использовать печь. Мы в состоянии это сделать. Если не докажем — нас спросят: как же вы собираетесь вводить в эксплуатацию второй цех, вторую печь, если одну не в состоянии загрузить полностью?

Дожидаться такого вопроса не следует, ибо за ним может последовать временная консервация строительства; если даже и нет, то нам все равно не позволят экспериментировать. Учтите, второй цех — наше будущее…

— Первое слово, — Галкин глянул на Рустема, — первое слово самому молодому.

Да-а, подумал Рустем, плохо все это может обернуться: не готовы все-таки люди, что это пополнение — мальчишки, у них нет опыта, и слабы они пока в коленках. Значит, основная нагрузка падет на тех, кто «мастерски» знает свое дело.

— Что-то долго раздумываете, — сказал Мусавиров.

Рустем пристально посмотрел на него и продолжал молчать.

А как считает он, подумал Рустем, как он относится к этому? Непонятно. Хитрит?

Черта с два, подумал он весело, я тоже буду хитрить! И что бы там ни стало, буду за Георгия Степановича!

— Конечно, — начал он медленно, — в конце концов печь должна работать на полную мощность независимо от того, подготовились мы хорошо или нет…

Не то я говорю, подумал Рустем.

Мусавиров улыбнулся и сказал:

— Действовать должна, но в зависимости от того, как мы подготовились. А подготовились мы неплохо. У нас достаточно рабочих, которые прошли подготовку на Славянском заводе. Сейчас некоторые из них заняты в сушильном отделении, где с успехом могли бы работать женщины.

— Так вы «за»? — воскликнул Рустем.

— Да, — ответил Мусавиров. — Решение Георгия Степановича продумано, да и мой собственный опыт позволяет мне быть уверенным.

Эге, усмехнулся Рустем про себя, не умеешь хитрить, молодой человек! А не умеешь, так и нечего учиться этой пакости. Надо по-честному!

Он почувствовал себя спокойным, уверенным.

— Хорошо, — сказал он, — хорошо. Пусть рабочих достаточно, но этим рабочим по восемнадцать, у них нет еще опыта — они всего по нескольку месяцев работают, да и то не на печах — у них нет опыта вообще… ну, жизненного. И если они спасуют, если им надоест это и станут уходить с завода, их ведь не удержишь. А заменить будет некем. — Он передохнул, глянул на Галкина, тот слушал заинтересованно и прикачивал даже головой, мягко улыбаясь. Это смутило Рустема. — А перерабатывать придется старшим обжигальщикам, — продолжил он вяло, — и перерабатывать изо дня в день.

— Не так уж много и долго придется вам перерабатывать, — перебил Мусавиров. — Ребятки наберутся опыта, и вскоре же можно будет наиболее толковых поставить старшими обжигальщиками.

Рустем опять глянул на Галкина, и опять смутило его отношение директора к тому, что здесь происходило. Он слушал внимательно, но не смотрел в сторону инженера, и лицо его было печально, точно Мусавиров ругал его.

— А станут ребята уходить с завода или нет, — говорил между тем Мусавиров, — то это, на мой взгляд, чисто психологическая сторона дела. Правда, это тоже важно, — добавил он.

— Убегать, пожалуй, не станут, — нерешительно сказал Варакосов.

— У меня вон ребята сами требуют двухсменной работы, — сказал Панкратов, — капитан в особенности. Чувствуется твое влияние, Георгий Степанович, а?

— Да-да, — равнодушно сказал Галкин, — пожалуй.

— Надо подождать, — сказал Рустем, — надо подождать, Георгий Степанович, пока еще одну группу не обучим в Славянске. Вас же министерство не торопит? И ругать не станут, если мы повременим.

— Но если мы повременим, то экспериментального цеха не будет, — веско сказал Оптимист, и Мусавиров качнул головой.

— Если удачно перейдем на полную нагрузку печи, ругать не станут, — сказал Пессимист, глядя перед собой в стол. — И тогда будет экспериментальный цех. Давайте по существу…

— Вот именно! — воскликнул Оптимист, но перехватил строгий взгляд Мусавирова и смолк.

— У меня вот какие данные и вот какие соображения. — Пессимист вынул бумаги из папки и стал докладывать, сколько ребят можно будет перевести с других участков к печи и по сколько часов придется перерабатывать поначалу, пока все не устроится, старшим обжигальщикам и тем ребятам, что имеют опыт.

— А ребят можно обучать и у нас, — сказал Мусавиров, — нечего возить за тридевять земель, надо свою базу создавать. Да она и есть, своя база.

— База-то, пожалуй, хреновая, — сказал Варакосов.

РУСТЕМ: Несколько и разумных, и всяких голов озабочены одним делом, и его надо решить, и ты знаешь, что в случае неудачи не тебе расхлебывать кашу. Но ты берись за дело вместе с другими, так, будто кивать потом будет не на кого и расхлебывать кашу будешь именно ты… Вот тогда ты почувствуешь, что такое ответственность!

Н-да, ясно, почувствуешь, если  т е б е  отвечать. А если Галкину или Варакосову, или Мусавирову, или одному из очкариков?..

Разум — отличная штука. В твоем возрасте, парень, человек должен иметь здравый разум, но и о своем сердце ты должен знать чуть побольше, чем то, что оно перекачивает фантастическое количество литров крови…

Он внятно и, пожалуй, чрезмерно громко сказал:

— Георгий Степанович, я считаю, что переход на трехсменную работу дело реальное.

— Реальное, — оживился Галкин, — и тогда реальностью станет второй цех, все наше… да что уж вы — разве же вы не думаете о том же!

Я думаю о том же. Верю. Пусть я ошибусь потом. Но сперва я хочу поверить. А потом пусть я ошибусь.

— Но мы собрались не для того, чтобы кто-то один заявлял: я считаю, — сказал Оптимист.

Рустем проследил, куда сверкнули очки Оптимиста, и увидел недовольное лицо главного инженера.

— Мы собрались, чтобы услышать мнение каждого, — резким голосом сказал Мусавиров.

— Вот именно! — одобрительно засмеялся Пессимист, и очки его насмешливо посветили не то в сторону своего коллеги-очкарика, не то в сторону главного; инженера.

Совещание решило дать туннельной печи полную: нагрузку.

Только Варакосов качал головой и говорил:

— Дело-то, конечно, нужное…

Когда Рустем с Панкратовым вышли из проходной, была ночь. Звезды мерцали над степью, над заводом и городом. Теплая пахучая тишина стояла над бурьянным пустырем, за нею скорее угадывался, чем слышался, шелест бегучей речной воды.

— Пива хочется, — сказал Панкратов. — Засиделись, павильон в саду закрыт.

— Не понял я сегодня ни черта, — сказал Рустем. — Чего он защищал так директора? Боится, может?

— Жизнь и без того сложна, а ты еще усложняешь, — посмеялся Панкратов. — Ведь легче предположить гораздо более возможное: всякое бывает в жизни, а потом люди бережней относятся друг к другу. И на хрена тогда твое честное чувство мести.

— Проще — лучше?

— Не желаю философствовать, — решительно сказал Панкратов, — а предположить могу, что и не забыл Степаныч ничего и башку бы ему не прочь снести. Только не двужильный все-таки он человек. Забот у него — во как!