Не боюсь Вирджинии Вулф - Эдвард Олби

Ник. Нет. Ваша.

Джордж. Ах, моя! (Пауза.) Да, не бывает… А я бы не прочь там побывать. Будь я… на месте… на ее месте… то съездил бы туда. Но я не она… и потому в санаториях не бываю. (Пауза.) А хотелось бы. Ведь нас тут частенько подкидывает на ухабах.

Ник (хладнокровно). Да… действительно.

Джордж. Вы сами видели.

Ник. Я стараюсь не…

Джордж. Впутываться. Хм? Правильно?

Ник. Да… правильно.

Джордж. Ну еще бы!

Ник. Как-то… неловко.

Джордж (насмешливо). Вот оно что!

Ник. Да. Так. Именно.

Джордж (передразнивая его). Да. Так. Именно. (Потом громко, но самому себе.) ОТВРАТИТЕЛЬНО!

Ник. Послушайте! Я ничего такого не сказал…

Джордж. ОТВРАТИТЕЛЬНО! (Не громко, но подчеркивая каждое слово.) Вы думаете, мне приятны… как бы это сказать… эти высмеивания, эти нападки в присутствии… (презрительный жест в его сторону)… в вашем присутствии? Думаете, мне это нравится?

Ник (холодно, неприязненно). Да нет… Думаю, что совсем не нравится.

Джордж. Ах, вот что вы думаете? Хм?

Ник (враждебно). Да… Думаю. Думаю, что не нравится.

Джордж (притворяясь растроганным). Ваше сочувствие обезоруживает меня… ваше… ваше сострадание исторгает из меня слезы! Крупные, соленые, ненаучные слезы!

Ник (в высшей степени пренебержительно). Я одного не понимаю, почему вы заставляете посторонних людей принимать участие в таких сценах.

Джордж. Я заставляю?

Ник. Если вам и вашей… жене приятно кидаться друг на друга, как дикие…

Джордж. Мне? Это МНЕ приятно?

Ник. …дикие звери, то почему бы вам не заниматься этим, когда у вас никого…

Джордж (сквозь ярость у него пробивается смех). Ах ты, самовлюбленный петух…

Ник (с откровенной угрозой). Вы прекратите это… мистер!

Молчание.

Поосторожнее!

Джордж. …ученый муж!

Ник. Я тех, кто старше меня, не бью.

Джордж (взвешивая его слова). А-а. (Пауза.) Вы бьете только тех, кто помоложе… и детей… женщин… птичек. (Видит, что Нику это не смешно.) Впрочем, вы правы. Смотреть, как двое людей не первой молодости с багровыми физиономиями, тяжело пыхтя, лупят друг друга и чаще всего промахиваются — зрелище не из приятных.

Ник. Э-э нет, вы двое бьете без промаха… у вас получается. Производит впечатление.

Джордж. Значит, впечатляющие зрелища производят на вас впечатление? Вы чрезвычайно впечатлительны, вы… можно сказать… прагматический идеалист.

Ник (с натянутой улыбкой). Да нет, просто бывают случаи, когда я восхищаюсь тем, что обычно не вызывает у меня восхищения. Например, публичное бичевание не кажется мне приятным времяпрепровождением, но…

Джордж. …но опытный флагеллант… так сказать, профессионал, способен вас восхитить.

Ник. Угу, угу… Да.

Джордж. Вашу жену часто тошнит, не правда ли?

Ник. Нет, я этого не говорил… Я сказал, что ей часто нездоровится.

Джордж. Ая думал, что вы о приступах рвоты…

Ник. В общем, да… Ее… ее постоянно тошнит. Стоит ей начать… и конца этому не видно… Продолжается часами. Не каждый день, но… довольно регулярно.

Джордж. По ней хоть часы проверяй, хм?

Ник. Да, примерно так.

Джордж. Выпьем?

Джордж берет его стакан и идет к бару.

Ник. Безусловно. (Без всяких эмоций, если не считать легкой брезгливости.) Я женился на ней потому, что она забеременела.

Джордж (пауза). Вот как! (Пауза.) Но вы говорили, что у вас нет детей… Я спросил, а вы сказали…

Ник. На самом деле ничего такого не было. Беременность на почве истерии. Ее разнесло, а потом все опало.

Джордж. А когда разнесло, вы на ней и женились.

Ник. А потом у нее все опало.

Оба смеются, сами удивляясь своему неожиданному смеху.

Джордж. Гм… Вам «бурбону»!.. Я не ошибаюсь?

Ник. Гм… да, «бурбону».

Джордж (все еще у бара). Когда мне было шестнадцать лет и я учился в школе, во времена Пунических войн, мы, прежде чем разъехаться по домам, отправлялись в первый же день каникул целой компанией в Нью-Йорк, и вечером вся наша братия ходила в подпольный салун, который держал некий гангстер — папаша одного нашего мальчишки. Тогда в стране проводился Великий Эксперимент, или Сухой закон, как это чаще всего называется. Время было тяжелое для его сторонников и вольготное для всяких жучков и полиции. Так вот, мы ходили в этот подпольный салун, пили там вместе со взрослыми и слушали джаз. Как-то раз в нашей компании был один пятнадцатилетний мальчишка, который за несколько лет до того убил свою мать из дробовика — случайно, совершенно случайно, без всякого к тому повода, даже подсознательного, в чем я не сомневаюсь, ни минуты не сомневаюсь, и в тот вечер этот мальчишка был вместе с нами, и мы все заказали кому что, а когда очередь дошла до него, он потребовал: «а мне «бургону»… порцию «бургону» с водой». Ну, мы все так и покатились… он был блондин, лицо как у ангелочка, мы хохочем, а его бросило в жар, и даже шея покраснела, а тот жучок, который принял у нас заказ, возьми да и доложи все за соседним столиком, и те тоже давай хохотать, другие узнали и тоже покатились, кому ни скажут, все хохочут, и хохот все громче, мы хохочем-заливаемся, а в пашей компании громче всех гогочет тот мальчишка, — тот, что застрелил свою мать. Наконец за всеми столиками узнали, над чем хохочут, и давай заказывать себе «бургон» и покатываться с хохоту. Потом, конечно, смех начал стихать, но понемножку, то и дело закажут за каким-нибудь столиком «бургон» и опять покатываются. В тот вечер мы пили бесплатно, и гангстер — отец одного нашего — поставил нам от себя бутылку шампанского. А на другой день, в поезде, когда мы разъезжались кто куда из Нью-Йорка, все, наверно, были вялые, все мучились с похмелья, как взрослые… и тем не менее это был самый лучший вечер за всю мою… молодость.

Ник (совсем тихо). Спасибо. А что… что сталось с тем… который застрелил свою мать?

Джордж. Не скажу.

Ник. Не надо.

Джордж. Следующим летом он вел машину по загородной дороге с ученическими правами в кармане, а отец сидел в кабине справа от него. Он сделал крутой поворот, чтобы не задавить дикобраза, и врезался в большое дерево.

Ник (почти умоляюще). Не-ет…

Джордж. Мальчишка, конечно, уцелел. В больнице, когда он пришел в себя и опасность для жизни миновала, ему сказали, что отец умер. Он, говорят, засмеялся, сначала тихо, потом все громче, громче и не мог остановиться, и только после того, как ему сделали укол в руку, только после этого он впал в забытье, и смех стал тише, тише… и наконец совсем затих. А когда он более или менее оправился и его можно было тронуть с койки, не боясь, что он будет отбиваться, его перевели в психиатрическую лечебницу. Это было тридцать лет назад.

Ник. И он… все еще там?

Джордж. Да, конечно. И мне говорили, что за все эти тридцать лет он… не проронил… ни звука.

Довольно долгое молчание; прошу секунд на пять.

Марта! (Пауза.) Марта!

Ник. Я же вам говорил… она варит кофе.

Джордж. Вашей истеричной жене, которая то опухает, то опадает?

Ник. Раз опухла. И опала.

Джордж. Раз опухла? А больше этого не случалось?

Ник. Нет. Больше не случалось.

Джордж (сочувственно помолчав). Самое печальное в жизни человека… Впрочем, нет! Одно из самых печальных явлений в жизни человека… это то, как он стареет… Как некоторые стареют. А знаете, как у психически больных? Знаете? У тихих?

Ник. Нет.

Джордж. Они не меняются… не превращаются в стариков.

Ник. А кажется, должны бы!

Джордж. В конце концов, вероятно, и стареют… но не в обычном смысле этого слова. У них сохраняется толстокожая безмятежность… ничего у них не изнашивается… даже нижний… нижний этаж…

Ник. Вы ЭТО рекомендуете?

Джордж. Нет. Хотя некоторые обстоятельства все же очень печальны. (Подражая митинговому оратору.) Но нечего скулить, берите жизнь за глотку, чего там жаться! Выше голову! Не скулить! (Пауза.) У Марты не бывает ложных беременностей на почве истерии.