Amore & Amaretti - Виктория Косфорд

В этом году в моде клубничное ризотто, и в разгаре лета оно надолго закрепляется в меню особых блюд. Клубнику измельчают в пюре, приправляют солью и перцем и замешивают в обычное ризотто в конце приготовления, затем добавляют немного тертого сыра и сливочного масла. Дурацкое блюдо, оно, тем не менее, очень популярно, особенно когда подается вместе с горкой блестящего черного ризотто с чернилами кальмара — а мы часто так и делаем. В свой день рождения мой бойфренд приходит к нам на обед, и я угощаю его клубничным ризотто в форме сердца.

Аннунцио — оазис спокойствия и мудрости. Мы с Чезаре и Антонеллой лихорадочно носимся вокруг него с нашими неудавшимися экспериментами; за окном пылающее лето. Чезаро с Антонеллой устраивают феерические скандалы прямо в ресторане, пока клиенты ужинают. Чезаре уходит, презрительно топая длинными ногами в широких штанах; Антонелла плачет.

Выходной начинаю с круассана с липким джемом и капучино в баре у газетного киоска, а потом еду на пляж на велосипеде. Я — загорелая блондинка, свободная и готовая к любым сексуальным приключениям. От презрения к себе спасает лишь снисходительность Аннунцио, который молчаливо прощает мне все и каждый вечер по-отцовски угощает мороженым.

Мы с владельцем пиццерии расходимся после того, как однажды вечером, лежа рядом в его ужасном доме на колесах, начинаем обсуждать внешность наших знакомых. Я смелею и сдуру спрашиваю, считает ли он меня красивой, на что он отвечает: «Нет, ты некрасивая, но яркая». Я, разумеется, обижена, тем более что мне всегда казалось, что люди, которых любишь, рано или поздно становятся для тебя красивыми; ну а эпитет «яркая» кажется недостаточным утешительным призом. Однажды вечером мы с молодым пиццайоло сидим на утесе с видом на океан; наконец-то мы остались одни, но вдруг понимаем, что нам не о чем говорить и наше желание испарилось. После этого я сплю с кем попало, а однажды вечером приезжает Джанфранко, мы напиваемся и ночью идем на пляж. Срываем одежду моментально и занимаемся любовью на мокром песке. Я чувствую короткий момент торжества над отсутствующей Мари-Клер, но потом меня охватывает знакомое чувство разочарования в себе.

В баре «Рома» за выпивкой и мороженым я рассказываю Аннунцио о своей жизни туманными, приукрашенными фразами, за которые, надеюсь, ему удастся заглянуть, и ему всегда это удается; я воспринимаю это с благодарностью.

— È una vacanza («это отпуск»), — часто утешает он меня, оправдывая мою распущенность тем, что все это якобы происходит не на самом деле.

К нам устраивается посудомойщиком худой мальчик из Брешии. Уезжая на велосипеде на пляж в три часа, я оставляю его на своем стуле за маленьким столиком напротив Аннунцио. Ко мне приезжает подруга из Австралии, и они с худым мальчиком сидят на набережной еще долго после того, как все мы ушли из пиццерии. Они сидят всю ночь и разговаривают — по крайней мере, так потом она рассказывает. Короче говоря, они влюбляются. Приезжает другая знакомая и за партией в дорожный скраббл в своем пансионе рассказывает, как продвигается ее новый роман. Часы на колокольне бьют половину, и я чувствую, что застряла в одном из бессмысленных периодов оцепенения, когда представления не имеешь, что делать дальше, а все вокруг сияют от того, что кажется им любовью. Иногда я иду в тратторию и ужинаю одна, бросив Аннунцио с посудомойщиком размышлять о тайнах Вселенной. Владелец флиртует со мной, и я вежливо отвечаю.

К концу сезона Джанфранко приезжает снова. Приезжает по делу: три его партнера в ресторане хотят, чтобы я вступила в бизнес и вернулась на старое место, возглавив кухню. Наш общий друг синьор Лоренцо предложил внести мою долю. Джанфранко с Мари-Клер планируют провести отпуск в Чили в октябре, и ему бы очень хотелось, чтобы к тому времени я вернулась во Флоренцию. Я никогда не умела ему отказывать, и понимаю, что на этот раз ничего не изменилось. К тому же мне пора двигаться вперед, бежать от иллюзорной жизни на острове, окруженном водой, сверкающей как мираж.

Флорентийский ресторан по-прежнему обслуживает туристические автобусы («групповая еда» — так я с легким пренебрежением называю еду, которую мы им выносим), его меню по-прежнему эклектичное и международное. Интересное новое добавление — запеченная провола, которая подается разными способами. Формочки, выложенные толстыми ломтями этого мягкого копченого сыра, заполняют анчоусами, панчеттой, сырыми яйцами или соусом из белых грибов, а затем отправляют в духовку, пока начинка не начинает плавиться и бурлить.

Но самым популярным блюдом по-прежнему остаются гамбургеры. Я вспоминаю поездку на побережье в самом начале нашего с Джанфранко романа, когда он и еще трое незнакомых мне мужчин отправились в новое фастфуд-кафе, где подавали гамбургеры. По дороге один из них взахлеб рассказывал о цветном панно над кассами с фотографиями различных сэндвичей. Когда мы наконец приехали, я единственная из всех не прыгала до потолка от восторга, а в душе была разочарована жителями этой страны, чьим кулинарным традициям так поклонялась — как же легко они соблазнились дешевой одноразовой культурой.

К своему удивлению, я без усилий вхожу в прежний ритм, несмотря на то что почти весь персонал сменился. Раймондо по-прежнему работает, развлекая посетителей своими шуточками и мрачно нашептывая мне гадости про ведьму Мари-Клер; после рабочего дня он везет меня в пиццерию «Йеллоу», где мы едим кальцоне с колбасой, запивая его слишком большим количеством белого «Корво». А еще у нас работает Игнацио.

Я лежу в своей старой кровати в квартире Джанфранко: он попросил меня пожить здесь неделю, пока они с Мари-Клер в отпуске. Я в своей старой кровати, в своей старой квартире, но так жестоко простужена, что не могу ни меланхолично размышлять о прошлом, ни горевать о настоящем. По случаю возвращения во Флоренцию я придумала себе диету, состоящую из низкокалорийных крекеров на завтрак, обед и ужин, пока не начнет тошнить от них, и дикого коктейля из таблеток от кашля и простуды. По телевизору показывают клипы, я смотрю и вдруг вижу на экране знакомое лицо. Это «Дюран Дюран», и их солист дико похож на нашего юного официанта Игнацио.

Потеряв связь с реальностью от голода и таблеток, я выдумываю фантазию, в которой соблазняю официанта, хотя мы едва перекинулись с ним словом. На следующий вечер на работе, как обычно, выпив пива в десять часов (я очень легко возвращаюсь к старым привычкам), говорю Игнацио, зашедшему на кухню с пустыми тарелками, как бы мне хотелось его соблазнить. Он улыбается чудесной улыбкой херувима и уходит; я в ужасе от своего импульсивного поступка, но и взбудоражена им. Убираюсь на кухне, как в трансе, не замечая своих действий и обдумывая последствия своих безумных идей. Когда чуть позднее Игнацио возвращается, как можно спокойнее спрашиваю: «Так что ты думаешь?» Он отвечает, что не расслышал меня в прошлый раз. Теперь я поставлена в очень неловкое положение, единственный выход из которого — идти напролом, и я повторяю свое предложение. В ответ он краснеет, все лицо и даже шея заливаются краской. «Хорошо», — отвечает он, словно я предложила ему сходить за мороженым! Ему семнадцать лет, мне — тридцать один.

Два года жизни в Италии в некотором роде увековечили обычный ход моей жизни — постоянные скачки от одного набора обстоятельств и возможностей к другому. Я не составляю пятилетних планов, долгосрочных проектов, у меня нет реальных амбиций, не считая туманного неопределенного желания когда-нибудь что-нибудь написать, поэтому полная, многоцветная, идущая как попало жизнь всегда казалась мне необходимостью. В семье у нас амбиции не ценились, никогда не считались особенным достоянием, в отличие от купонов на книги или билетов в оперу и балет, которыми нас вознаграждали за школьные успехи. Не были мы и семьей, где значение уделялось собственности и материальным объектам, что, видимо, объясняет ту легкость, с которой всю свою взрослую жизнь я переезжала из одной съемной квартиры в другую, из города в город; единственным моим ценным приобретением была дорогая стереосистема. В эту страну я приехала, чтобы учить язык, но потом влюбилась. А когда любви пришел конец, я обнаружила, что за это время меня каким-то образом «поженили» с окружающими людьми и обществом; мне предлагали работу, и круговерть обычных каждодневных дел отвлекала от глобальных вопросов. А теперь вот опять пришла любовь.

Мы с Игнацио долго встречались тайно. То, что началось как игра, шутка и фантазия, переросло в настоящий роман. Он стал моим ангелом Боттичелли — самый красивый мужчина, которого я когда-либо знала. На виа де Барбадори он ютится рядом со мной в моей крошечной комнате-коробке; наутро я обнимаю его за талию — мы спешим на работу на его серебристо-голубой «веспе». Я фотографирую его голым; его карие глаза как жидкая шоколадная начинка конфет. Потом мне кажется, что я запечатлела на пленке саму суть чувственности.