Сады проклятых. Путь души - Дарий Дюже

К обеду почувствовала себя совершенно вымотанной: если утреннюю жажду сбила с помощью росы, собранной попутно с широких листьев растений похожих на лопух и капусту одновременно, то с едой дела обстояли значительно хуже. Её просто не было, и силы таяли как снег под весенним солнцем. Впрочем, пока меня это не сильно беспокоило, просто доставляло неудобство: временами болел желудок, да ноги налились свинцовой тяжестью, но вскоре эти симптомы должны пройти, когда подключится внутренний резерв организма. Лишь бы воду найти.

Эта мысль заставляла меня делать зигзаги – зарыскивать недалеко в лес, поборов страх, и один раз даже нашла небольшую чашу пересохшего болотца. Неглубокая – метра три, в диаметре – где-то семь-восемь, дно покрыто ещё влажным, но уже потрескавшимся илом, по краю растут камыши. Или что-то очень похожее на камыши. В центре чаши сидела жаба и удивлённо глазела на меня выпученными буркалами. Постояв, с минуту размышляя над гастрономическими пристрастиями французов, пришла к выводу, что если и преодолею отвращение, всё же вряд ли удастся достать грозу местных мошек. Так что, жабе повезло.

Вскоре жажда вернулась с новой силой – но травы под послеполуденным солнцем были сухими и колкими, и чтобы избежать перегрева, мне пришлось вернуться под сень леса, оставив обрыв и поиски спуска.

Но ни жажда, ни чувство голода не могли заглушить панические вопли инстинкта самосохранения: мне было страшно. Перед глазами то и дело вставала картина ночного боя между двумя странными созданиями, и я никак не могла понять, пригрезилось это во сне, или же произошло наяву? И чем выше поднималось солнце – тем больше я склонялась к мысли, что всё-таки это был просто кошмар. Может, вызванный подспудным ожиданием чего-то кошмарно-мистического, обитающего в этом мире. Но тогда, ночью… этот сон был слишком реальным.

Спустившись в очередную, довольно широкую ложбину, наткнулась на кусты, сплошь усыпанные красными ягодами, размером со сливу и, в общем-то, здорово напоминающих по форме этот плод. Но цвет… неестественно ярко-красный, почти ядовитый. Наверное, я не рискнула бы их попробовать: я же не кошка, что бы определять съедобные они или нет на запах и вкус, но многие плоды оказались порченные – явно птицами. Значит, всё-таки – съедобные. Во всяком случае, на Земле я пришла бы именно к такому выводу.

Они и на вкус были кисловато-сладкие, водянистые, напоминающие сливу. Я съела один и решила немного подождать – не станет ли плохо. Жажда прошла, голод утих – стянув самодельную рубашку, нарвала местных «слив» впрок. Кто его знает, когда ещё встретятся эти растения – всего пять ягод полностью насытили меня. Просто какой-то подарок судьбы, а не сливы.

Повеселевшая, помахивая импровизированной сумкой, набитой плодами, решила вернуться к обрыву. Приближался вечер, в лесу становилось сумрачно и неприютно – у меня не было даже спичек, что бы развести огонь. Может правда, как тот браток из анекдота, пытавшийся развести костёр, набрать кучу дров и заявить: – «Слышь, костёр, ну ты попал!..»

Луна выкатилась на небосвод сегодня неожиданно рано – едва зашло солнце, тьма не успела даже сгуститься, стать по-настоящему ночной. Всё вокруг засияло росными отсветами, тени играли с туманными жгутами – там, на равнине внизу. Белый сланец скалы, видный в просветы между деревьев, окутался молочно-серой дымкой, иногда просверкивающий серебристой искрой. Не было и следа того гнусного гнилостного свечения, что было вчера ночью. Словно, вкусив плод этого мира, причастилась его тайн: от меня перестали скрывать истинный облик окружающего. Это значило, что я не смогу никому теперь открыть, что увидела?

Не смотря на предыдущую полубессонную ночь и тяжелый день, решила не останавливаться на ночлег – из опасения, что вновь не смогу отличить сон от яви. Буду идти, пока не свалюсь от усталости – тогда есть шанс заснуть без всяких снов, пока же – призрачный лунный свет позволяет различать почву под ногами.

Лунная головка сыра достигла зенита, когда стало понятно, что что-то неладно. Сначала я приписала начавшуюся лёгкую тошноту и головокружение переутомлённости и нервному напряжению, но чем дальше – тем сильнее они становились. Попробовала заесть это состояние «сливами», но сделала только хуже. Судя по всему – для человека местная органика всё же ядовита. Меня то морозило, словно температура поднялась под тридцать девять, то бросало в жар, и по лицу текли крупные капли горячего пота, разболелась голова, и не было даже простейшего адсорбента, чтобы остановить интоксикацию. Спасибо лже-троллям.

Жажда стала невыносимой, но я выкинула все плоды – от них было лишь слабое, недолгое облегчение мук, потом стало бы только хуже. Я должна найти воду – даже если это будет река забвения – иначе просто умру. Нелепо и бессмысленно. Не хочу… не хочу – так. Я… я ведь так ничего и не узнала, не поняла… И если все мои действия бессмысленны… та же участь ожидает и моего брата, моего Никитку. Я знаю это, потому что Фёдор был прав – он пойдёт за мной, и этот Мир получит и его душу. Нет. Нет, нет, нет. Ещё раз – нет – не позволю. Только бы найти воду…

Я шла, уже почти не осознавая, куда и зачем – шла на одном упрямстве, не самом лучшем качестве характера, впрочем, присущем всем в нашей семье. Шла, спотыкаясь и падая, вставала и вновь шла – даже не вспоминая, что совсем рядом отвесный обрыв, падение с которого, вероятнее всего, будет смертельным. Но так не могло продолжаться долго, и упав в очередной раз, не смогла встать. Мышцы отказались повиноваться, и накатившее оцепенение утяжелило, вжимая, вдавливая тело в землю собственным весом. Я не закрывала глаз – просто они стали незрячими – вокруг была тьма. Ласковая тьма грозового ночного неба, весеннего неба – когда всё, каждое проявление природы сулит жизнь: возрождение движения. Таянье льда на поверхности ручья, лопающиеся почки, прорывающаяся к небу трава: рождение и смерть… И сквозь эту тьму прорывались слабые крики – отдалённое, хриплое карканье. Вот оно стало ближе, и по мере того, как приближалось, тьма рассеивалась – я лежала на поляне посреди рощи, и хоть неприятные ощущения и не прошли полностью, но стали вполне сносными. Собравшись с духом, встала и огляделась.

Это действительно была поляна, только какая-то странная – почти правильный ромб. Ветки и верхушки деревьев словно искорёжила чья-то властная, безжалостная рука – чтобы не мешали луне освещать место действа. Именно действа – зрители уже собрались: по периметру поляны сидели десятки чёрных птиц, чего-то ждали.

В центре, на ветке небольшой груши-дички, удивительно напоминающей человека – подогнувшего колени и раскинувшего руки в немой мольбе, в безмолвной муке взывающего к равнодушной сини, запрокинув лицо к небу, – сидел крупный чёрный крук. Ждал. Ощущение немой мольбы о помощи было настолько явным, что сердце пропустило удар, и зачастило, я с трудом отвела взгляд от деревца.

Дичка стояла в центре полумесяца – идеально очерченного белыми крупными цветами, мясистые толстые листья были размером с лошадиную голову, может даже, чуть крупнее.

Карканье, шелест крыльев, шорох перьев – всё постепенно стихло. Установилась торжественная, предвкушающая тишина – такая тишина предшествует таинству в святилище. И ничего хорошего не предвещающая…

В сгустившемся воздухе – как в утреннем тумане, прорезалась нотка странного, сладковатого аромата; запаха, от которого у человека мгновенно начинает мутить. И словно послужило сигналом: старый ворон встрепенулся, расправил потрёпанные крылья и хрипло каркнул. Рубиновые глаза крука не отпускали взгляд: я смотрела и мучительно пыталась вспомнить что-то важное, но в памяти всплыли лишь строки стихотворения древнего поэта:

– «Never more». – Произнесла хрипло, повинуясь наитию, чувствуя, как звуки царапают пересохшее горло, – «Never more». *

Ворон расправил и сложил крылья, хрипло каркнул – как ответил. Буд-то понял, о чём говорит человек. И, по-вороньи кивая головой, начал кричать. Я не пыталась оборвать крики, мучительно бьющие по нервам – если это не болезненный бред, значит, должно что-то значить. И вдруг, умолкнув, слетел вниз – к самому краю полумесяца, к белому цветку. В полном безветрии дичка неожиданно заволновалась – ветви гнулись, шелестели листья: дерево пыталось что-то сказать, сделать… бред. Господи, может, я просто брежу? Отравилась местными плодами и, валяясь где-нибудь в траве, в горячке вижу несуразные кошмары? Как разобраться?

В мертвенном лунном свете неожиданно ярко блеснул крепкий клюв, ударив в лепесток цветка – и в стороны брызнул чёрный сок. Но я знала, что он – красный: как неверный свет луны не мог обмануть зрения, так и чувства – крик, исполненный нечеловеческой болью. Что бы это ни были за растения, они испытывали боль. И я не могла не откликнуться на это чувство. С хриплым криком, мало отличающимся от вороньего карканья, замахнулась на крука, слишком поздно поняв, что воздух, сгущаясь над полумесяцем из цветов, всё больше напоминает абрисом Золотого Полоза – хозяина здешних краёв. Сдавленная ледяным объятием змеиных колец какое-то время видела, как вороньё терзает цветы – попытавшиеся разлететься стайкой бабочек, видела, как во все стороны летят брызги крови и ошмётки лепестков. Видела до тех пор, пока губ не коснулось что-то холодное, заставив душу замереть, а сердце остановиться – и нахлынула тьма.