Слой - Евгений Прошкин

— Еще одна попытка, — сказал он, хватая Кочергина за волосы.

— Вы же здоровы! — неожиданно прошептал доктор. — Дьявол, вы ведь действительно здоровы! А я-то... — Он так удивился, что даже перестал бояться. — Я не мог понять... А вы ведь здоровы!

Получилось в висок. Нормально.

Петр торопливо опрокинул кресло, не давая крови измазать костюм. Кочергин был повыше, но размер примерно тот же. Переступая через труп, Петр развязал ему руки и раздел до белья. В оклеенном календарями шкафу нашлась вешалка. Доктора он уложил на дно; попинал ногой, чтоб не вываливался, и прикрыл створки. Так хорошо.

Ах, черт, кровь на полу! Вряд ли сюда войдут, но если вдруг...

Пришлось открыть шкаф, выволочь Кочергина наружу и снять с него трусы с майкой. Пятно все же осталось, но бледное, почти незаметное. Петр задернул занавески — теперь точно не видно.

Немного отдышавшись, он перебрал трофеи: мелкая пластмассовая расческа, пятьдесят рублей одной бумажкой, полпачки «Пегаса», спички, носовой платок. Поплевав, вытер о него ладони и забросил туда же, в гардероб. Осмотрел свой халат, тапки. Нигде не испачкался. Молодец.

Жалко, что Кочергин не раскололся. «Череп раскололся, а сам он — нет», — скаламбурил Петр.

Он присел и посмотрел в замочную скважину — часть стены, кусок фикуса. Людей нет и до обеда не будет. А что будет после, ему все равно. Что бы ни случилось, это будет уже без него. Он вставил ключ и осторожно повернул.

Твой выход, сотник.

Глава 4

— Умоляю, умоляю, умоляю... — зачастила женщина.

Ах, как люди умеют надеяться, как умеют себя успокаивать — в тот момент, когда нужно вцепляться, вгрызаться, когда нужно просто выживать. Но это приходит потом, после сто первого облома, а пока человечек валяется на пузе, мешает слезы с соплями и надеется, надеется, дурашка, что это все не зря.

— Не убивай, миленький! За что? Ведь не за что! — заныла Панкрашина, переползая через привязанный к стулу труп.

— Может, хоть ты скажешь?

— Чего скажу? — просветленно спросила она.

— Адрес Нуркина. Или телефон.

— Не-ет, — завыла Панкрашина. — Ну не было у Феди таких знакомых! Не-е было-о! Мы б тебе сразу и телефон, и...

— И номер пейджера, — грустно закончил Костя. — Никто не хочет помочь. Для вас же стараюсь... люди...

Он выстрелил в затылок и еще до того, как женщина окончательно распласталась на полу, вышел из комнаты. Обыскав бандита с расстегнутой ширинкой, взял у него «вальтер» и запасную обойму.

«Вооружился, как ковбой какой-то, — без особой радости подумал Константин. — Зачем мне три „ствола“? Тащить тяжело, бросить жалко... Нет, с ножичком удобней. Он хоть и не такой страшный, как у натовской десантуры, зато опробован многократно — в деле, в живом деле...»

Выходя из квартиры, он на секунду задержал взгляд в зеркале и недоуменно пожал плечами. В лице что-то появилось — не странное, но такое, на что раньше не обращал внимания. Какая-то лишняя черточка.

Нет, это нервы. Константин собрался открыть дверь, но вернулся к зеркалу и нахмурился. Чертовщина. Откуда усы? Наклеил для маскировки и забыл? На всякий случай подергал — больно. Настоящие. Сколько себя помнил, ни разу усов не заводил, даже в армии, на последнем периоде, когда по сроку службы положено. И ведь не к лицу ему, вид получается крестьянский, однако ж вот они. Неухоженные какие-то, топорщатся в разные стороны. И кто только подбил на такую нелепицу? Кто внушил, что усы — это хорошо?

Приду домой и сбрею, обязательно сбрею, решил Костя.

Но как же домой?... Как же он явится в таком виде? Настя не поймет. Утром — без усов, вечером — с усами. Комедия.

Не отдавая себе отчета, Константин зашел в ванную и выдавил на ладонь горку пены. Порывшись в шкафчике, он разыскал упаковку с одноразовыми станками и, подержав лезвие под горячей водой, провел им по жестким волосам. Усы хрустели и сопротивлялись, и, чтобы ликвидировать их полностью, Косте пришлось повторить процедуру трижды. Он доскоблил последние щетинки и вытер лицо. Кожу саднило, но ни кремов, ни лосьонов в ванной не оказалось. Он бросил полотенце в раковину и выключил свет.

Костя накинул на плечо винтовку, заткнул оба пистолета за пояс и надел плащ. Многовато железа. Попрыгал на месте — не гремит.

В кармане одного из Крепких запищал мобильник. Константин в раздумье замер над телом, но тут же опомнился. Друзья Крепкого — наверняка такие же крепкие, как и он, — перезвонят еще разик и забеспокоятся. А норма трупов на сегодня перевыполнена.

Открывая засов, Костя вспомнил, что не проверил кухню. Узорчатое стекло в двери светилось — не исключено, что и там кто-то... Нет, хватит, хватит. Четверо в одной квартире, куда уж больше? Тот, кто может сидеть на кухне, его не видел. Пусть все остается как есть.

Телефон умолк, но через секунду зазвонил опять.

И снова Костя ощутил что-то иррациональное и невыразимое. Смутную тревогу от того, что некоторые детали не укладывались в цельную картину, даже противоречили друг другу. Бандиты, например. Кто мог наехать на Панкрашина? Два каких-то «быка» — на самого Федора Федоровича?! А где охрана? Где любимый взвод спецназа? Раньше его и до ветру одного не пускали: трое спереди, трое сзади. Не жизнь, а мученье. А теперь? Как будто изменилось что-то, стало немножко по-другому. И усы эти проклятые...

Мобильник звонил не переставая, но Константин чуял: это так, для очистки совести. Те, кому положено, уже погрузились в свои «БМВ» и "Аудио, или что там у них.

Он аккуратно прикрыл дверь и вызвал лифт. Лучше бы спуститься пешком, но с нижней площадки доносился шорох одежды и бесконечное чмоканье.

Когда он вышел из подъезда, на улице уже совсем стемнело. И еще час до дома. Константин раздраженно вспомнил про «штайр» и два пистолета. Нет, за час не управиться. Настя будет беситься. Какую бы ей отговорку придумать? Чтоб раз и навсегда, чтоб не пришлось больше мямлить про аварии в метро и всякое такое. Скоро ведь не выдержит, проверять начнет. А список, между прочим, длинный — до зимы хватит.

Добравшись до бункера, Костя замотал оружие в промасленные тряпки и сложил в инструментальный ящик. Засыпал опилками и разным мусором, а сверху положил плоскую, как варежку, дохлую крысу — для любознательных.

На «Шаболовскую» идти не хотелось. До «Октябрьской» было гораздо дальше, но Костя всегда прислушивался к шестому чувству, поэтому, не вдаваясь в анализ, просто повернул налево. Отмахав по сырому подземелью ровно километр, он отворил массивный люк и спрыгнул на жирные от битума пути. Метрах в ста маячила светлая глотка станции.

— Ты все хуже... — Настя потерла лоб и почему-то опустила глаза. — ...Все хуже и хуже.