Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры - Илья Лавров

— На работе нужно работать, а не болтать.

— Вас это не касается!

У Антонины Степановны уши стали красными. Задыхаясь от возмущения, она подошла к Симе:

— Вы с ума сошли, как вы разговариваете с покупателями?

— Да ну их! Только смотрят, а не покупают!

— Это безобразие! Это же… это! Я вынуждена буду рассказать директору!

— К директору бегать вы любите, — съязвила Сима.

— Я десять лет работаю, но так с покупателями… — Антонина Степановна задохнулась.

— Да вам никто не угодит. — И Сима отвернулась.

Антонина Степановна только хотела обрезать ее, как услышала скрипучий голос старика:

— А ты гляди, впору ли будут? Не жмут? Пальцы не упираются?

Пришлось вернуться на место.

— Нет, это нам не по карману, — сказал старик, — дайте-ка подешевле.

Антонина Степановна терпеливо подавала ботинки, а сама мысленно была уже в кабинете директора, бушевала, отчитывала вертушку, у которой на уме только танцы да кавалеры.

Наконец старик выбрал ботинки, заплатил в кассу. Антонина Степановна насадила чек на острый гвоздь, уложила ботинки в коробку и подала.

А через час старик появился с толстым, совершенно лысым директором универмага.

— Это что же получается, а? Разве же так можно? Сунулся дома, а в коробке два левых ботинка! — шумел старик.

Антонина Степановна побледнела и торопливо принялась раскрывать коробки. Когда директор подошел к прилавку, она уже нашла два правых ботинка. Господи, и как это она оплошала?! А все из-за этой вертушки! Хоть кого выведет из терпения.

— В чем дело, Антонина Степановна? — строго проговорил директор. — На вас жалоба.

— Разговорчиками меньше бы занимались с подружками, — съехидничал старик.

Но самое ужасное было то, что эта вертлявая Симочка смотрела на нее со злорадством. А когда директор и старик ушли, проговорила:

— За собой бы лучше смотрели, а другим не указывали. А то в своем глазу бревна не видите!

— Это из-за вас я… вы меня вывели из терпения… вы…

У Антонины Степановны даже нижнее веко стало дергаться, и она то и дело прикладывала к нему палец.

Домой она шла вместе с Гречихиным, продавцом из отдела головных уборов. Всю дорогу с жаром рассказывала эту возмутительную историю.

Грехичин был вдовцом и сверстником Антонины Степановны. Она знала его как степенного хозяйственного человека. Он не курил, не пил и имел только одну страсть — любил хорошо одеться. И хотя губы у него были очень толстые, а нос поднимался вверх и шляпа ему совсем не шла, Грехичин все же оставлял у Антонины Степановны самое приятное впечатление благодаря трезвым взглядам на жизнь. Он жил недалеко от Антонины Степановны и последнее время часто провожал ее до дому. Это волновало ее и льстило ей.

Пока шли, успевали поговорить о многом. Гречихин всегда соглашался. Он, как и Антонина Степановна, осуждал молодежь за грубость, за легкомысленное отношение к браку. Вспоминали последние сообщения газет. Гречихин очень интересовался политикой и считал себя знатоком ее. Потом переходили к обсуждению цен на картошку, на дрова, говорили о ремонте квартир. И Антонина Степановна думала о Гречихине: «Какой самостоятельный человек! Бережливый, И тоже одинокий».

Когда подходили к широкому ручью, он подавал руку, Антонина Степановна пунцовела и старалась перепрыгнуть как можно грациознее.

Жила Антонина Степановна в большом доме. Двери всех двадцати комнат выходили в общий коридор.

В комнате у Антонины Степановны стояли кровать под голубым одеялом, шкаф с платьями, белел стол. Все было чисто, висели салфетки, вышивки, коврики. Но Антонине Степановне входить в эту комнату всегда было тяжело. Там ей было холодно, пусто и бесприютно. Вот и сейчас: вошла — и захотелось плакать. Кто ее встретит? С кем переброситься словом?

Свет не горел: опять выключили до полуночи. Уже смеркалось. Антонина Степановна, не раздеваясь, села у окна. Оно выходило во двор. Видны были сараи, щепки, лужи. Шумел весенний влажный ветер. Между рамами лежала вата, а на ней красные бумажные розы. Щели были проклеены полосками газеты. В одном месте полоска, твердая от клейстера, слегка отклеилась и уныло трещала при ветре.

Антонина Степановна устало разделась. Возиться с примусом не хотелось; она открыла консервы и немного поела прямо из банки. Заняться было нечем, она забралась под одеяло в холодную постель.

Дом обладал неприятным свойством: в коридоре было слышно все, что делается в комнатах, а в комнатах слышался малейший звук из коридора.

Так же четко и ясно звучали шаги музыканта, который жил над комнатой Антонины Степановны. Он имел привычку ходить из угла в угол. Шесть шагов налево, шесть — направо. И так часами. Антонине Степановне порой хотелось чем-нибудь швырнуть в потолок. А шаги звучали гулко, размеренно, невозмутимо.

Едва Антонина Степановна задремала, как в коридоре с грохотом уронили ведро, крича, пробежали ребятишки, и ей показалось, что она лежит прямо в коридоре, а вокруг ходят, бегают, говорят.

Проснулась в полночь от мяуканья кошек. Соседка бросила чем-то мягким, заругалась: «Пошли, окаянные!»

Спать уже не хотелось. Дребезжало стекло в раме, точно билась огромная муха. Музыкант ходил над головой. Антонина Степановна лежала во тьме с открытыми глазами.

Как хорошо наладилась перед войной ее жизнь! Жила она тогда с мужем и матерью. Но тут разразилась война. Будь она проклята! Все рухнуло. Мать умерла ночью, тихо, украдкой, словно боялась побеспокоить людей. Мужа призвали в армию, и он погиб под Смоленском. Попробуй-ка снова устроить свою жизнь. Некрасивая, старая. Любовь свою она щедро отдавала раненым в госпитале, мыла полы, дежурила ночами, читала солдатам газеты, писала под диктовку письма. После войны перенесла свою любовь на людей, покупателей. Уйдет из этой комнаты, точно оставит здесь одиночество, и целый день вокруг нее толпятся, шумят люди. И становится теплее, легче, даже веселей. Она старалась всем услужить и обо всех позаботиться. Ведь больше ей некого было любить. А не любить она не могла.

Воспоминания Антонины Степановны прервал топот, смех в коридоре. У соседей заплакал ребенок. Вспыхнул свет, и стало полегче. Антонина Степановна включила приемник. В пустой комнате словно бы дохнуло большой жизнью. «Весна уже, — подумала Антонина Степановна, — сейчас на улице славно. Молодежь волнуется». Она вспомнила Гречихина: хороший человек, ровный характер. Представила его у себя в комнате. Ходит, что-то мастерит. Плита жарко топится, пахнет борщом, она, Тоня, хлопочет. Переговариваются о делах в универмаге. Например, кого премируют Восьмого марта. Еще не было праздника, чтобы Антонину Степановну не премировали. Она уже рассматривала это как должное. Однажды не дали премии, и она проплакала от обиды всю ночь. Месяц здоровалась с директором холодно. А сейчас ей захотелось плакать оттого, что никогда Гречихин не будет хозяйничать в этой комнате, никогда они не будут говорить здесь о делах в универмаге.

Но, несмотря на эти мысли, Антонина Степановна все же встает, разогревает утюг и начинает гладить лучшее платье.

На другой день она пришла в универмаг в новой пестрой жакетке. Голову повязала голубым платочком. На макушке торчали два кончика, словно уши.

Симочка, глядя на них, потихоньку смеялась. Она побежала в парфюмерный отдел к Нине:

— Ой, чудеса, моя брюзга принарядилась! Уморила! И все стреляет глазами в Гречихина. Ей-богу!

Вечером Гречихин пригласил Антонину Степановну в кино. И ей очень понравился этот вечер. Прощаясь, Гречихин, как показалось Антонине Степановне, особенно долго и крепко пожимал ей руку. Антонина Степановна краснела, смущалась. Легла она спать с легкой душой.

В универмаг пошла снова принаряженной. По березам текли капли, висели на кончиках ветвей, и ветер срывал их, уносил на заборы, на мокрый серый снег. Антонина Степановна взволнованно прислушивалась: под снегом бежали, тихо булькая, прозрачные струи, вырывались около заборов наружу, клокотали и опять закапывались в снег. На дороге лошади проваливались по колено, и в эти глубокие провалы цедились струйки желтой, как пиво, воды. В палисадниках из луж с ледяными донцами поднимались мокрые вербы и цвели серебристыми плюшевыми шишечками.

Давно уже так, совсем по-молодому, не волновалось сердце у Антонины Степановны. Старомодная зеленая шляпка сползла на затылок, глаза разгорелись. «Ах, господи, как все-таки хорошо на свете!» — подумала она и улыбнулась пробежавшей по лужам девочке.

Войдя в универмаг, она увидела новый номер стенной газеты. О ней часто писали как о лучшей продавщице. Антонина Степановна очень гордилась этим и после таких заметок чувствовала себя нужной людям. Но сегодня ей сразу же бросилась в глаза карикатура: Антонина Степановна болтала с Симой и подавала покупателю два левых ботинка. Внизу подпись: «Образцовое обслуживание».