Девять дней, которые потрясли мир - Саша Виленский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
б) Кому конкретно Вы сообщили о задержке группы на 2 дня и каким образом? Возможно на словах, возможно оставили записку? Если записку, то где ее оставили?
Ю. Ю.: Я тогда был далек от этой туристской бюрократии, потому что она в общем-то нам была не нужна. А почему Игорь решил перенести срок?… Когда мы шли от 41-го квартала до Второго Северного, там был… мы шли по дороге, мы шли впереди лошади, а лошадь отставала от нас на километр, была очень тяжеленная дорога. Лыжи проваливались, была наледь неимоверно сложная, через каждые 5 минут лыжи были уже по полметра… на каждой лыжине по полметра мокрого снега, и его приходилось чистить. И вот чувствуя такую дорогу, а маршрут был запланирован по рекам, потому что через тайгу без тропы идти еще было более сложно, по снегу по грудь… Поэтому Игорь понял сложность этой ситуации, и он сказал, чтобы я в институте сказал, предупредил ребят, что мы задерживаемся на два-три дня. Вот я приехал в институт и сразу же передал об этом в турклубе. Мне не было поручения идти в спорткомитет в городскую администрацию и там об этом говорить. Я сказал своим ребятам, все знали, что Игорь задержится вот на эти дни. Вот так это было, вот так примитивно. О том, что группа задержится, все об этом знали, и это даже записано в акте московской комиссии. А в то время такое оповещение было в порядке вещей. На то свободное не бюрократическое время было нормально.
Вы что-то поняли? Вот и я нет. На следствии, по горячим следам, всего через два с половиной месяца после того, как оставил группу — допрос проходил 15 апреля — он утверждал, что никакого разговора о переносе сроков не было (при этом был предупрежден «Об ответственности по первой части ст. 92 УК РСФСР за отказ от дачи показаний и по ст. 95 за дачу заведомо ложных показаний»), а потом — что не только такой разговор был, но и что он передал эту информацию в турклуб.
А главное, что пытается нам объяснить десятый участник похода: Игорь Дятлов понял, что, как говорится, «в жизни все не так, как на самом деле» и решил быть более реальным в отношении сроков. А вот было это передано или нет, если да, то когда, а если нет, то почему — этот вопрос остается до сих пор открытым. И странно, что такой опытный (ко времени интервью уже очень опытный) турист как Юдин, считает информацию об изменении сроков похода «туристской бюрократией». Дятлов, как мы видим, так не считал, горкомспорт так не считал, да и все участники поисков так не считали. Довольно странное утверждение со стороны Юрия Юдина.
Мы еще вернемся к некоторым другим странностям, связанным с десятым участником похода. А пока — о члене группы, чье присутствие в ней вызвало, мягко говоря, неоднозначную реакцию и походников, и «дятловедов». И с которым некоторым исследователям тоже не все понятно (а некоторым, наоборот, понятно все). Но давайте все же по порядку.
Александр КОЛЕВАТОВ
Александр родился 16 ноября 1934 года в Свердловске. Студент 4 курса физико-технического факультета УПИ, самый старший участник похода.
После восьмилетки поступил в Свердловский горно-металлургический техникум, который закончил в 1953 году по специальности «Металлургия тяжёлых цветных металлов». Был распределен старшим лаборантом в «почтовый ящик» № 3394, который находился в Москве. Затем п/я 3394 был реорганизован во ВНИИ неорганических материалов, а сегодня, как утверждает Википедия, это «один из ведущих научно-исследовательских институтов и головная организация Росатома по проблемам материаловедения и технологий ядерного топливного цикла для всех видов реакторов».
Все, что связано с атомной проблематикой, естественно, вызывает особое отношение и понимающее подмигивание: вот оно! Занимался ядерным топливом! Ну-ну. Наверняка, бомбу делал! Значит, точно был агентом КГБ (речь об этом впереди). Вообще-то «к 1952 году НИИ-9 практически уже сложился как отраслевой технологический и материаловедческий центр. В это время руководство атомной промышленности приняло решение о создании ядерных реакторов на быстрых нейтронах и институту… поручили разработку ТВЭЛов (тепловыделяющих элементов) для таких реакторов, суливших большие экономические выгоды. В эти же годы в НИИ-9 шла разработка ТВЭЛов для первой в мире атомной электростанции на тепловых нейтронах, которую строили на базе Физико-энергетического института в Обнинске».
Но атомные электростанции не так интересны, как разработка ядерного оружия. Поэтому выпускника горно-металлургического техникума 19 лет от роду дятловеды моментально записали в секретные агенты.
Во время работы в Москве Колеватов поступил во Всесоюзный заочный политехнический институт, проучился в нём один курс и вернулся в Свердловск, где был принят сразу на второй курс физтеха УПИ. И этот факт тоже вызывает бурю эмоций современных исследователей трагедии, для которых Москва — влажная мечта любого россиянина, по мнению которого, все только спят и видят, как бы попасть в эту самую Москву и там обосноваться. Как может нормальный здравомыслящий человек по собственной воле покинуть столицу нашей родины ради столицы всего лишь Среднего Урала?! А ведь в 50-е годы этой повальной истерии «В Москву! В Москву!» вовсе не было. Моя мама, например, все детство и юность прожила в Москве, окончив там институт и аспирантуру, поехала по распределению в Свердловск. И там и осталась, хотя в Москве жили ее мама и брат, друзья, коллеги, преподаватели — и при желании никаких проблем вернуться не было. Но она предпочла интересную работу, семью и друзей в Свердловске. Странно, да? Вообще-то нисколько. Так что, на мой взгляд, ничего удивительного в возвращении Колеватова не было.
Пробиться в столице молодому человеку без связей, без сердечной привязанности было и тогда очень трудно. В Москве у него комната в коммуналке, тетка, с которой то ли общался, то ли нет, а в Свердловске — семья, престижный вуз, где зачли уже год учебы, и, конечно, отличная туристская братия. Поэтому трудно искать какие-то подводные течения в решении парня, отработавшего по распределению там, куда послали,
