Змеиное яйцо - Ингмар Бергман

Мануэла. Не можешь уснуть?

Абель. Чтобы уснуть, мне надо напиться.

Мануэла. Вон в той небольшой сумке есть маленькая бутылка джина. Я его не люблю и не открывала.

Абель немедленно принимается за поиски. В конце концов он обнаруживает бутылку и приносит из кухни стакан. Наливает себе солидную порцию и залпом выпивает, стоя посреди комнаты в старом, рваном купальном халате. Затем наливает в стакан еще, почти доверху, и пьет. Это его немного успокаивает. Он присаживается на краешек постели.

Абель. Ты неважно выглядишь.

Мануэла. А знаешь, вообще говоря, в высокой температуре есть что-то заманчивое. Грезишь, просыпаешься и засыпаешь, все сливается… То тебе шесть лет, то пятнадцать. И все так явственно.

Абель. Слышишь, как мотор гудит? Вот он снова завелся.

Мануэла. Какой еще мотор?

Абель. Разве ты ничего не слышишь?

Мануэла. Что-то тарахтит.

Абель. Вот-вот. Тот самый мотор.

Мануэла. Помню, сижу я как-то на солнышке, а бедный папаша трудится – разучивает новый фокус. И ничего-то у него не получается. Мама выходит из фургона и говорит: «Попробуй-ка лучше вот так». И показывает, как надо делать. А он стоит смущенный, сутулый, с виноватой улыбкой, в своем зеленом пиджаке в белую полоску. (Пауза.) Живешь тут как на острове.

Абель (не отрываясь от стакана). М-м?

Мануэла. Не знаю. Этого не объяснить. Наша лодка пошла ко дну, и мы чуть не утонули. Никого из тех, кто был с нами, не осталось. А потом то, что случилось сегодня в кабаре…

Абель. Просто с ума сводит этот чертов мотор. Тебе не кажется, а?

Мануэла. Нет.

Абель. Завтра же узнаю, что это такое.

Мануэла. А знаешь, что самое страшное?

Абель (пьет). Нет.

Мануэла. То, что у людей нет будущего. Ведь не только нам с тобой особенно не на что надеяться. Все утратили будущее.

Абель. Гроша ломаного не дам за прошлое, да и за будущее тоже. Мне хорошо – наконец-то я могу надраться.

Мануэла. Ведь у нас и слов не осталось. Пока можешь ждать и надеяться, о них как-то не думаешь. Но когда живешь как сейчас, просто ужасно, что у людей нет слов. Все, что у них есть, – это вопли, или крики ярости, или слезы. Те, кто умеет произносить слова и выражать словами чувства, присвоили себе всю власть над окружающим.

Абель. Ты сама все это выдумала?

Мануэла. Нет.

Абель. Значит, это Ханс Вергерус?

Мануэла. Пожалуй, да. Он еще сказал: «Если те, кто изобретает названия для чувств, сочувствуют людям, тогда все хорошо. Если же они их ненавидят…» (Она умолкает, проводит по лбу тыльной стороной руки и облизывает губы.)

Абель. Лучше не знать.

Мануэла. Этот старый халат, в котором ты спишь. Ведь он папин. Чертовски трогательно, а?

Абель не слышит. Он наконец заснул, привалившись к спинке дивана, с пустой бутылкой в руке. Стакан уронил на пол. Рот его полуоткрыт, бледное лицо, расслабившись, уподобилось детскому. Несколько секунд Мануэла смотрит на него, затем осторожно отбирает у него бутылку, ставит на пол, вылезает из постели, выключает свет. Комната погружается в почти непроницаемый мрак. Постепенно в темноте становится различим четырехугольник окна с потеками дождя. Проступает и стена, пересекающая двор. Мотор наконец заглох.

Потом слышится крик, неясный и отдаленный. Потом еще один. Так кричат в смертных муках. Абель сразу же открывает глаза и вслушивается. Но опять все тихо. Только дождь идет.

22

Пожилой человек с изящными манерами, с тщательно ухоженными седыми волосами и по-детски голубыми глазами за стеклами очков в золотой оправе приветствует Абеля в архиве – большом подвальном помещении комплекса клиники святой Анны.

Герр Солтерман. Здравствуйте, герр Розенберг. Рад с вами познакомиться. Разрешите представиться: доктор Солтерман. А это мой коллега доктор Фукс. Мы заведуем архивом клиники святой Анны – самым большим больничным архивом в Европе и одним из самых больших в мире. Он занимает, герр Розенберг, несколько тысяч квадратных метров! В нашей картотеке числится более ста тысяч единиц. Но ведь и клиника святой Анны существует уже триста пятьдесят семь лет. Разумеется, в различных ее модификациях. Доктор Фукс и я, мы чрезвычайно рады наконец получить ассистента. Мы уже много лет просили об этом нашего директора, профессора Вергеруса, но безрезультатно. Поверьте, герр Розенберг, мы сердечно рады вам.

Герр Фукс (с заметным акцентом). Доктор Солтерман очень хорошо говорит по-английски, не правда ли?

Абель. Да, действительно.

Герр Солтерман. Доктор Фукс чрезмерно снисходителен ко мне. До войны я провел семь лет в Англии. Моя докторская диссертация была посвящена теме сексуальных извращений в творчестве Бена Джонсона. Интересная, но узкая тема.

Доктор Солтерман говорит с подчеркнутой скромностью, но ему явно не под силу победить соблазн порассказать о собственных научных достижениях. Доктор Фукс, следующий за ними по длинному проходу между бесконечными рядами высящихся до потолка полок, изредка позволяет себе одобрительные замечания и пояснения.

Позвольте осведомиться, герр Розенберг, имеете ли вы опыт работы в архивах?

Абель. Нет, к сожалению, я никогда…

Герр Солтерман. Так я и думал. Но неважно.

Я могу сегодня же дать вам ответственное, хотя и нетрудное с точки зрения техники архивного дела, задание.

Абель (улыбаясь). Я вам очень признателен.

Герр Солтерман. Мы уже посовещались с доктором Фуксом и пришли к общему мнению.

Герр Фукс (по-английски). Да.

В ходе разговора, открывая и закрывая за собой двери, они углубились в лабиринт переходов между рядами полок и теперь останавливаются в прямоугольной комнате с маленькими окнами под самым потолком. В одном ее углу притулился стол; комната слабо освещена единственной лампочкой.

Герр Солтерман. Вот ваше рабочее место, герр Розенберг. Работаем мы ежедневно с восьми утра до шести вечера. Обед в половине второго. Мы берем его по очереди на кухне клиники. Обеденный перерыв – полчаса. Нам разрешается также брать в специальных судках домой ужин – в наши дни это неоценимое преимущество. Остальные правила распорядка висят на стене над вашим столом. Ваше еженедельное жалованье вы будете получать по пятницам в кассе клиники. В недалеком будущем я пройдусь с вами по архиву и покажу все остальное. Всего наилучшего, герр Розенберг.

Абель (растерянно). Простите, но что же я должен делать?

Доктор Солтерман громко смеется, доктор Фукс улыбается. Они возвращаются и объясняют.

Герр Солтерман. Видите вон там на полке, справа, коричневые папки? Они очень дорогие, и мы их тщательно бережем. А вот тут, слева, желтые, они дешевле. Ваше первое задание – переложить документы из коричневых папок в желтые, а потом перенумеровать и пометить их по образцу коричневых.

Абель. А что делать с коричневыми?

Герр Солтерман. Вы поставите их туда, где прежде были желтые. Желаю удачи, герр Розенберг. Доктор Солтерман протягивает сухую, очень холодную руку. Доктор Фукс прощается столь же церемонно.

Абель. А как я отсюда выберусь?

Герр Солтерман. В обеденный перерыв за вами зайду я или доктор Фукс. Можете на нас положиться. Мы про вас не забудем. (Смеется, затем вновь принимает серьезный вид.) Да, кстати, чуть не забыл. Нелишне уведомить вас, что все материалы, хранящиеся в этой комнате, сугубо секретны. Их нельзя отсюда выносить, и вы не должны читать или пытаться расшифровать документы, проходящие через ваши руки. У нашей клиники, герр Розенберг, давние гуманистические традиции, и забота о благе человечества всегда была для нас законом. Все коричневые папки полны свидетельств о невообразимых человеческих страданиях, о битвах, сопутствовавших развитию науки, о ее победах и поражениях. Здесь сосредоточены ошеломляющие открытия, затрагивающие самые недоступные области человеческой природы.

Абель. Вы сами читали то, что собрано в этих папках?

Герр Солтерман. Естественно. Я прочел все, что есть в наших архивах. Не правда ли, доктор Фукс?

Доктор Фукс кивает в знак согласия.

Оба удаляются, закрывая за собой массивную железную дверь. Их шаги замирают в коридоре. Абеля оставляют одного в комнате, которая, как ему кажется, герметически изолирована от окружающего мира. Пытаясь справиться с неприятным чувством клаустрофобии, он надевает висящий возле доски объявлений серый рабочий халат и приступает к работе.

Он сразу же обнаруживает, что в каждой папке лежат папки потоньше. На каждой стоит кодовый номер, включающий цифру и букву. Осторожно раскрывает одну из папок потоньше. В ней – пачка скрепленных вместе убористо отпечатанных страниц. На первой странице любого из досье значатся имя и ряд определенных данных, а также три фотокарточки: одна анфас, две в профиль. Следующие страницы заполнены пространными наблюдениями, изложенными на немецком языке и по-латыни и перемежающимися указанием дат.