Гусман де Альфараче. Часть первая - Матео Алеман

Так можно ли надеяться на исправление столь закоснелого зла? Где счастливец, которому удалось вырваться из твоих хищных когтей? Я бежал из шумной столицы — ты последовала за мной в деревню. Я замкнулся в уединении — ты и здесь окружила меня враждой, лишая покоя и подвергая своему суду.

Я знаю, тебя не остановит ни знатность моего покровителя, ни почтение к его признанному благородству, ни то, что, уповая на его защиту, я предаюсь твоей власти. Презрев голос разума и чести, ты в дерзости своей порочила славнейших мужей, обзывая одних шутами, других — распутниками, третьих — лжецами. Подобно полевой мыши, ты съедаешь горькую корку дыни, а от сладкой мякоти воротишь нос и, подобно несносной, назойливой мухе, улетаешь из благоуханных садов и цветников искать поживы на свалках и навозных кучах.

В творениях божественных умов ты не находишь и не постигаешь возвышенного поучения — тебе лишь бы узнать, что сказала собака да что ответила ей лиса. Вот это к тебе так и липнет, так и врезается в память. Ох, злополучная лиса! Подобно ей, ты стала притчей во языцех, ты так же никчемна, гонима и преследуема. Но ежели бы тебе и вздумалось почтить меня, знай — не надобны мне ни твое славословие, ни щедрая лесть, ибо хвала, исходящая от дурных людей, постыдна. Предпочту ей упреки человека добродетельного, который, укоряя, желает добра, между тем как твое тлетворное восхваление приносит лишь зло.

Ныне ты свободна, путь открыт, добыча пред тобой. Что ж, беги, круши, терзай, рви на части — воля твоя. Но помни — цветы, которые ты топчешь, украсят седины мудреца и усладят его своим ароматом. Смертельные укусы твоих клыков и раны, нанесенные твоей рукой, уврачует рука разумного читателя, под чьей защитой я найду верное спасение от всех жестоких бурь.

ОТ АВТОРА К РАЗУМНОМУ ЧИТАТЕЛЮ

Иные люди, видя гнетущие и мрачные сны, так отчаянно борются с воображаемыми врагами, что просыпаются совершенно разбитые, словно им пришлось сражаться в одиночку с могучим быком, хоть на самом деле они за всю ночь и не пошевельнулись. Так чувствовал себя и я, заканчивая это вступление и представляя себе глупость и многочисленность невежд, на чей суд я сам себя отдал, уподобясь человеку, который добровольно уходит в изгнание, зная, что уже не властен вернуться. Но я обещал написать эту книгу, и теперь мне, как безрассудному игроку, надлежит расплатиться по ставке.

С худым моим умишком и скудными познаниями, пожалуй, вовсе не следовало бы вступать на этот путь и чрезмерно полагаться на свои силы. Но, рассудив, что и в самой плохой книге найдется крупица добра, я подумал, что недостаток дарований, быть может, возместится усердием и желанием принести пользу, а также, что, споспешествуя добродетели, я с лихвой буду вознагражден за свой труд и дерзость моя заслужит прощение.

Разумному читателю ни к чему длинные вступления и пространные речи: его не поразишь пышными образами, не обманешь громкими словами и не завоюешь изысканной лестью. Его-то суду я и покоряюсь, его поддержки прошу и его защите поручаю себя.

А ты, алчущий полезного урока, ты, о ком я более всего заботился, сочиняя эту книгу, поверь, что не корысть и не тщеславие побудили меня взяться за перо; желание похвалиться умом мне чуждо, ибо я знаю меру своих сил. Возможно, кое-кто скажет, что я веду свой утлый челн, обратясь спиной к той гавани, куда намерен пристать. Но уверяю тебя, человек этот ошибается, и бег моего челна всегда устремлен к гавани всеобщего блага, если только я достоин ему служить. Многие предметы в книге очерчены вскользь и неполно — оживить их красками мне не удалось по разным причинам. Другие изображены более подробно, хоть я и остановился на полпути, не доведя дела до конца из опасения кого-нибудь задеть. Найдутся и такие предметы, дойдя до которых, я смело, с открытым забралом бросался в бой, ибо о них надлежит говорить без утайки.

Многое я хотел сказать тебе и сказал, о многом хотел бы написать, но не написал. Постарайся прочесть то, что сумеешь, не смейся над сказкой и запомни ее указку, прими советы мои так же охотно, как я даю их, и не выбрасывай, словно мусор, на свалку забвения. Помни, что в мастерской ювелира и мусор бывает драгоценным. Так подними же и собери этот прах, положи его в горнило размышлений, прокали в пламени духа, — и тогда, поверь, ты найдешь там золото, которое тебя обогатит.

Не все это золото взято из собственных моих запасов, немало я позаимствовал у святых отцов и ученых мужей; его-то я и расхваливаю, чтобы продать тебе. И так как не только благо исходит от бога, но и во всяком зле есть нечто умножающее славу божию, — ибо господь вездесущ, — ты, читатель, прими благосклонно мой труд, впитай в себя пригодное, а негодное или дурное отбрось, приписав его мне. Но я уверен, что там, где нет вреда, мы часто можем найти что-нибудь полезное.

В этой повести немало пищи для размышлений; не пренебрегай ею. Если же временами рассказ мой покажется тебе недостаточно глубокомысленным и пристойным, причиной здесь то, что герой книги — плут. Такие места, хоть их совсем мало, пусть послужат тебе развлечением — ведь на пиршественном столе должны быть не только яства на любой вкус, но и приятные, сладкие вина, которые, веселя нас, способствуют пищеварению, в то время как музыка услаждает наш слух.

ОБЪЯСНЕНИЕ ТОГО, КАК СЛЕДУЕТ ПОНИМАТЬ ЭТУ КНИГУ

Я писал эту повесть, надеясь издать ее в одной книге. Тогда в самом ходе повествования разъяснились бы все недоумения, которые теперь, когда книга разделена на две части, могут возникнуть у читателей. И вот я решил заранее устранить эту помеху, тем паче что все легко объяснить в немногих словах. А потому и предваряю, что наш плут, Гусман де Альфараче, как будет видно в первой части, прилежно изучал латынь, риторику и греческий, а затем, возвратившись из Италии в Испанию, еще более преуспел в науках и даже намерен был принять духовный сан. Но его снова потянуло к беспутной жизни, и он оставил ученые занятия, коим посвятил несколько лет.

Жизнь свою он описывает, находясь на галерах, куда попал за содеянные преступления, а был он знаменитейшим вором, как ты, читатель, увидишь во второй части. И если в первой он порой преподносит нам поучения, тут нет ничего странного и несообразного. Напротив, вполне естественно, что человек ясного ума, причастный к наукам и умудренный годами, проводит на каторге свой досуг в таком полезном занятии. Невежественные же преступники, как мы нередко видим, попав на галеры, нисколько не заботятся о спасении души и разве только выучат краткую молитву для осужденных на казнь.

Эта часть разделена на три книги. В первой из них речь идет о том, как Гусман де Альфараче покинул дом своей матери, как легкомысленна бывает молодежь в своих поступках и как, увлекаемая дурными наклонностями, она не желает видеть добра, хотя зрение у молодых острее. Во второй книге описаны плутни нашего героя и порочные привычки, которые он приобрел, находясь в дурном обществе и ведя праздную жизнь. В третьей показаны нищета и горести, постигшие его, а также безрассудные поступки, которые он совершил, не желая смириться и последовать советам того, кто мог и хотел направить его на стезю добродетели. А дальше он, с помощью божьей, расскажет конец своей истории.

ПОХВАЛЬНОЕ СЛОВО

ЭТОЙ КНИГЕ И ЕЕ СОЧИНИТЕЛЮ МАТЕО АЛЕМАНУ, СОСТАВЛЕННОЕ АЛОНСО ДЕ БАРРОС[14], СЛУГОЙ КОРОЛЯ, НАШЕГО ГОСУДАРЯ

Все мы в великом долгу перед живописцами, которые на своих полотнах, будто в архивах или складах, сохраняют — правда, лишь в виде линий и немых красок — облик тех, кто удостоился быть изображен на картине за доблестные дела, а также тех, кто дал предмет для кисти художника своим дурным поведением. Так живописец просвещает наш ум, показывая добрые дела привлекательными, а злодейства отталкивающими, дабы мы подражали первым и поучались на примере вторых. Но несравненно больше наш долг перед сочинителями, которые в своих повестях показывают все так натурально, что нам чудится, будто мы это видели собственными глазами, а заслуга писателя лишь в том, что он запечатлел события на бумаге.

В таком двойном долгу — а большего и не вообразишь — мы оказались перед нашим сочинителем, который столь правдиво представил в своей истории одного из сынов праздности, что даже тупой невежда узнает его по этим приметам, ибо сынок весь в свою родительницу. И если праздность — мать всех пороков, то чадо ее стало их вместилищем и средоточием, так понаторев в них, что сие могло бы послужить примером и образцом для желающих вкусить прелестей подобной жизни. Но пороки здесь показаны в столь гнусном обличье, что самый последний из людей ни за что не согласился бы очутиться в шкуре нашего плута, ибо он в конце концов понес позорную кару за свои прегрешения и безрассудные затеи, к коим его побудило своеволие.