Мы выходим из моря - Ганс Хасс

Скоро у меня с капитаном начались недоразумения, так как он не хотел бросать якорь ни у одного из тех мест, которые годились для наших экспериментов. Он хотел проводить каждую ночь в какой-нибудь заболоченной бухте у побережья; нам же, наоборот, нужны были большие рыбы в прозрачной воде, а следовательно, открытое море у коралловых рифов. Через три дня я взял на себя ответственность, и мы бросили якорь прямо над остатками судна, затонувшего у Аты.

Мы договорились, что Билл будет следовать за нами в автомобиле, и я послал на берег баркас с двумя своими помощниками, чтобы забрать его. Через полчаса после того, как отошла лодка, мы увидели приближающуюся к нам со стороны суши широкую сверкающую полосу воды. Еще через несколько минут налетели первые порывы бури, с невероятной остью обрушившейся на нас. Хотя было всего лишь пять часов пополудни, стало темно, как ночью. "Разверзлись хляби Лесные", и на нас обрушились потоки воды.

Быстро растущие волны раскачивали "Эль-Чадру", как ореховую скорлупу. Сквозь дождевую пелену мы видели возбужденных матросов, бросавших еще два якоря, но тросы рвались один за другим. Оживленно жестикулируя, матросы достали из трюма судна еще один якорь. Он висел на двойном тросе, и был для них чем-то священным; воспользоваться им можно было только в случае крайней опасности. Его спустили как раз тогда, когда оборвались два предыдущих. Порвись и он, наша экспедиция на этом и закончилась бы. Вокруг стало темно, как в могиле. Мы сидели на палубе совершенно промокшие, тесно прижавшись друг к другу. Теперь можно было обдумать доводы капитана, предупреждавшего о внезапных бурях, я же раньше думал только о своих экспериментах с рыбами и беззаботно отмахнулся от его предостережений. Чтобы отвлечь Лотту от страшного грохота за спиной, я кричал ей в ухо какую-то чепуху. Мы теперь находились всего в сорока метрах от рифа, через который с диким ревом перекатывались волны. Буря прижимала нас прямо к рифу. Наша лодка была у берега, но и она уже не смогла бы помочь. На "Эль-Чадре", на лодке или вплавь - все было бы перемолото в рифах бушующими волнами, как жерновами.

Другими глазами взглянули мы теперь на лежащие под нами остатки судна. На его палубе, в этом красивом коралловом саду, вероятно, когда-то сидели такие же жалкие фигуры:. Возможно, они тоже надеялись на последний якорь, удерживавший их судно.

Медленно, очень медленно тянулась ночь. Все новые порывы бури налетали на нас. Но постепенно она выдыхалась. Хлещущий, барабанящий дождь ослабевал. Когда наступило бледное утро, мы посмотрели друг на друга и на поле брани, в которое превратилась палуба. По серому грязному морю, сглаженному дождем, катились высокие волны, грузно и широким фронтом переваливаясь через риф. Матросы лежали внизу, в трюме, и спали как убитые. Они всю ночь провели у троса, следя за тем, чтобы он не перетерся и не лопнул при внезапном порыве ветра. Раскачиваясь на волнах, "Эль-Чадра" охала и стонала. Ей было лет сто, и она недвусмысленно давала понять, как мало довольна она мной и моей затеей.

Около десяти часов прибыла лодка с Биллом - он уже поймал три рыбы. Ночь они провели частью в автомобиле, частью под ним. По просьбе капитана, мы нырнули за потерянными якорями и с трудом срастили тросы. В полдень подняли паруса и отправились назад в Порт-Судан.

Следующей нашей целью я избрал район острова Макауа, в шестидесяти милях севернее. Мы могли бросить якорь под защитой острова, там была прозрачная вода и, вероятно, достаточно рыб. Снова мы медленно заковыляли вдоль побережья. На полпути наш покой был внезапно нарушен.

Из трюма судна послышался резкий крик. Команда, толь ко что мирно распивавшая кофе, превратилась в орущую толпу, в центре которой бушевал наш переводчик О'Шейк. Он как сумасшедший наносил во все стороны удары; на губах выступила вода. Наконец, его одолели и связали. Мы увидели, как капитан поднял с палубы нож.

Махмуд вращая глазами, объяснил нам, что О'Шейк принял какой-то наркотик и хотел убить меня. Почему меня, так и не удалось установить. О'Шейк был симпатичный парень, остроумный и сообразительный, мы все его любили. Нанялся он к нам еще в Суакине. Только позже мы узнали, что многие лестные жители употребляют наркотики. Как нам выразительно объяснил Махмуд, О'Шейк носил его под языком.

Что делать? По морским законам мы должны были привезти его в ближайший порт и сдать полиции. Но ближайшим портом был Порт-Судан. Тогда мы решили бросить якорь в одном из заливчиков, а за это время Ксенофон и Махмуд смогут в лодке отвезти парня назад в бухту Фламинго. Так как нашей лодке с подвесным мотором понадобилось бы для этого минимум десять часов, мы могли ожидать ее только через два дня. Но, когда она благополучно возвратилась, наш мотор был в агонии, и пришлось отправить его из Мохаммед Гула на грузовике назад в Порт-Судан. Таким образом, мы потеряли не только переводчика и два дня времени, но и нашу моторную лочку. Для экспериментов в Макауа у нас оставалась только весельная шлюпка.

Мы хотели провести опыты у края рифа в южной части острова. Матросы выбились из сил, пока им удалось отбуксировать к этому месту "Эль-Чадру", гребя против ветра. Мне пришлось пообещать капитану, что вечером мы бросим якорь в одной из тихих бухт у побережья.

Около двенадцати часов мы, наконец, крепко обосновались у выбранного места. Вавровец обслуживал на палубе приборы, а мы спустили на дно микрофон и громкоговоритель. Джерри должен был пристрелить рыбу; я собирался тут же поднести микрофон к животному; Лео предстояло вести киносъемку; у Лотты был фотоаппарат. Мы оставили громкоговоритель вблизи судна на дне, где глубина достигала двенадцати метров, и поплыли вдоль полого спускающегося склона, у которого виднелись крупные рыбы.

К сожалению, ни одна из них даже ради науки не хотела быть гарпунированной. Наше шествие возбуждало в них явное недоверие. Казалось, рыб особенно пугает длинная дуга тянущегося сверху кабеля микрофона. То же наблюдалось, когда мы плыли с гарпуном, веревка от которого тянулась к лодке. Некоторые жители южных островов захватывают с собой скатанную ленту, которую разматывают в воде, если видят вблизи акул. Хищники при этом будто бы уплывают, опасаясь чужого животного с таким длинным хвостом. Не знаю, верно ли это, но рыбы ведут себя именно так.

Увидев, что таким путем трудно добиться своего, мы спрятали кабель между кораллами, я же занял пост за метровым выступом, позади которого риф круто спадал внь. Перед записью я должен был поскрести ногтем микрофон-это был знак Вавровцу включить звукозаписывающую аппаратуру. После окончания записи я должен был крикнуть в микрофон - тогда аппаратура выключалась. Так ждали мы, каждый на своем посту, среди кораллов. Через барьер двигалось множество рыб, но, к сожалению, они по-прежнему избегали микрофона. Я сделал знак Джерри, и он, обогнув барьер, поплыл вниз, чтобы пристрелить рыбу. Для нашей записи этого было недостаточно, потому что животное должно было быть гарпунировано непосредственно перед микрофоном. Однако я надеялся, что бьющаяся рыба привлечет других, менее пугливых.

Мы увидели, как она забилась, и через шесть секунд появилась первая акула. За ней вторая. Джерри поспешно поплыл назад и снял пойманную рыбу с наконечника. С другой стороны приближались еще две акулы. Ровно через сорок секунд вдоль барьера плавало уже шесть акул. Это было, разумеется, хорошим подтверждением моей теории, но не приблизило нас к цели.

Из-под кораллового куста, на котором я стоял, появилась полутораметровая мурена и схватила рыбу, брошенную Джерри. Она была, пожалуй, единственным животным, которое мы не могли использовать в своих целях - ведь у нее не было плавников, а стало быть, она не могла возбуждать эффективных колебаний. Лотта и Лео подплыли ближе, фотографировали ее и вели киносъемку. Потом животное заползло опять в нору, и каждый вернулся на свой пост. Что касается акул, то три из них все еще плавали за барьером. А рыбы вели себя по-прежнему робко.

Вдруг мы услышали музыку, заполнившую все море. Вавровцу надоело ожидание, и он принялся испытывать наш подводный громкоговоритель, проигрывая модную пластинку. Тот, кто думает, что под водой музыка звучит искаженно, ошибается. Тона улавливались совершенно чисто и без помех. Это было невероятно: ритмические звуки музыки заполняли подводный мир. Однако рыбы, по-видимому, не обращали никакого внимания на эти звуки.

Ждать дальше было бессмысленно. Я положил микрофон и поплыл к громкоговорителю, с вкусовыми качествами которого пытались как раз ознакомиться несколько рыб. Я заметил у них некоторую реакцию при одном особенно пронзительном звуке. Потом пластинка кончилась. Следующим был венский вальс. Но и он не произвел на рыб никакого впечатления. Пока я рассматривал их, вода возле меня вдруг потемнела, и я стал свидетелем поразительного явления. Не менее трехсот больших серебристых звездчатых ставрид подплыло сплошной массой и начало кружить вокруг громкоговорителя. Они держались от меня на расстоянии около трех метров и плыли словно в большом хороводе. Вполне вероятно, что звуки вальса - это были "Южные розы" Иоганна Штрауса - не имели ничего общего с этой сценой, и только любопытство, в лучшем случае звуки, привлекли животных. Но впечатление вальса рыб было столь полным, что я передал его позже в нашем фильме так, как наблюдал сам.