Сцены из нашего прошлого - Юлия Валерьевна Санникова

Половцы считают дикое поле своим, а рязанские правители – своим. Степняки нападают летом. Неожиданно появится малый отряд, налетит на село, изобьет одних жителей, попленит других, и ускачет воровато в степь. Разгневается тогда князь Рязанский, а то и Муромский и пойдут с братией вглубь половецкой земли мстить. Перебьют басурман, отполонят русских людей, волов и овец множество домой пригонят, а вместе с ними привезут и аманатов-заложников из ханских детей, чтобы в следующий раз кипчакам было неповадно.

Еще до первых холодов половцы откочевывают на юг, тут им свою скотину не прокормить. Поэтому зима – время спокойное, князь едет собирать полюдье, пирует и пьянствует с дружиной, копит силы к весне.

Только не в этот раз.

На подступах к Рязани с той стороны, откуда мы едем, есть город Пронск. Достигнув его пределов, когда виден стал бревенчатый детинец, вернее то, что от него осталось, а по краям дороги чернели разоренные, сгоревшие починки и выселки, все поняли, что сон Ингваря Ингваревича был вещим, а девка-половчанка сказала Коловрату чистую правду.

Обоз остановлен. Лепшим и малым дружинникам велено явиться на-конь в голову обоза. Отроки и бояре хмурятся, у Инвгаря Ингваревича лицо серое, прозрачные светлые глаза потемнели. Глубокая вертикальная морщина прорезала лоб. Борода торчит дыбом.

Прискакали в Пронск. Спешились. Идем там, где можно пройти. На месте домов черные печные трубы, занесенные снегом. По сгоревшим, запакощенным улицам гуляет ветер, сырой, пронизывающий, хлесткий. Лежат груды хлама, строительного мусора, стоят разбитые телеги. Оглобли словно костлявые пальцы тычут в небо. Ветер гоняет растрепанную солому. Ослепительно блещет солнце.

От испуга и быстрой скачки все вспотели, хочется скинуть кожухи и забросить, куда подальше.

Ингварь Ингваревич осторожно ступает по бревнам, оставшимся от настила. Пристально смотрит на что-то. Поднимает руку, мы останавливаемся.

– Видишь ли кого живого, княже? – спрашивает его Микыфор.

Князь качает головой, протягивает руку, указывая на что-то. Мы смотрим туда, куда он указывает, и видим стаю ворон, кружащуюся над снежными валами.

Я прислонясь к бревенчатой стене избы с обвалившейся крышей и зияющими оконными проемами. Из избы тянет гнилым острым запахом, смешанным с запахом дыма. Я заглядываю внутрь – тряпье, черепки посуды, медный котелок без крышки. В самом углу лежит бесформенная груда из которой торчит стрела. Вглядываюсь получше, бесформенная груда – это мертвая баба, а стрела торчит у нее из спины.

– Глядите, там мертвяк, – говорит кто-то.

– И там! И там!

– И здесь еще, – раздаются голоса.

Мы расходимся врозь, снова сходимся вместе. Глаз выхватывает в пустом пространстве города пятна убитых людей. Они везде: на улицах, в избах, в церкви, висят перегнувшись на колодезных срубах, разбросались на площади перед церковью, хоронятся в обвалившихся клетях, под плетнями, в канавах.

В стороне от дороги лежит женщина с ужасной раной на голове. Сжимает в предсмертном крепком объятии малое дитя. И году нет младенцу.

Позади церкви находим десять мужских тел с отрубленными головами. Кто-то разложил их ровным рядом. Топор, вероятно, орудие казни, залихватски всажен в стену. Выглядит так, словно палач отлучился ненадолго и вот-вот вернется. Попадись он нам сейчас, разорвали бы в куски…

С суровыми нахмуренными лицами пересекаем мы Пронск. Обследуем каждую улицу и закоулок. Повсюду одни мертвецы.

Три часа ушло на то, чтобы осмотреть все и увериться, что не осталось живой души. Врагов тоже нет, город пуст как щи в Великий пост. Скотина или разбежалась, или, что скорее всего, захвачена погаными.

Князь решает возвращаться в обоз. На вопрос Микыфора, как же оставить тела без христианского погребения, отвечает, что воротится и займется ими, как только выяснит, что там в Рязани.

– То не половцы сотворили, – в раздумье качает головой Микыфор, залезая в седло. – Нет, не половцы, – повторяет он, будто хочет уговорить сам себя.

– Кыпчаки так не лютуют – вторит ему Ингварь Ингваревич, – Это дьяволова работа, как пить дать. Его рук дело.

Я с ними не согласен. И половцы, и князья русские лютуют так, что не снилось самому свирепому зверю. Забыл разве Инвгарь Ингваревич, как его же сродственник князь Роман Глебович, что сидел раньше в Рязани, воевал с другими своими братьями? Как брал и жег города малые, и как вздумал убить киевского князя Андрея, который едва-едва утек от него в одном, рассказывают, сапоге, а дружину его, кого мечами порубили, других живыми в землю закопали, а иных со связанными руками в реке потопили.

Не отставали и половцы, расстреливали стрелами, вешали, рубали мечами, распинали такожде, как Спаситель наш был распят, и мужей, и жен, и детей малых.

Однако же, вопрос о том, кто повинен в гибели Пронска, остается открытым. Зима на дворе. Половцы сейчас далеко, разбили шатры на Дону и берегах моря Понтийского. И в ус не дуют.

Приехав в обоз, князь велит подать водки, пьет, не морщась, полную кружку, приказывает обнести водкой всех, кто был с ним в Пронске.

Едем к Рязани. Летим. Дорога к городу протоптана широкая, видно, что по ней шло несметное войско. Или большой обоз. Или войско с обозом.

Шутки и смех, которыми мы перекидывались, пока ехали по Черниговщине, смолкли. Не до скоморошества теперь.

Я велю достать и почистить кольчугу. Бог знает, с кем мы встретимся в Рязани. Надо быть готовым к любому повороту, даже самому плохому.

Кольчуга хорошо защищает в рукопашном бою, от ножа и топора, но совершенно бесполезна против стрел, коими любят поливать противника кочевники. «С кем-то нам придется иметь дело?» – размышляю я, пока лошади тащат мои сани резвой рысью.

Теперь обоз – не червяк, а подколодная змея, ядовитый аспид, способный ужалить в любой момент. Оружие у всех наготове.

Несмотря на плохие новости, хлопцы оживлены, встряхнуты. Чувствуют, что предстоит важное дело. Остервенело играют в зернь, матерятся. Один, не помню имени, вырезает из дерева фигурки: павлина, грифона. Я любуюсь ловкому движению рук, пытаюсь рассмотреть узорчатую рукоять, выглядывающую, когда он вертит нож.

«А если в Рязани то же самое, что в Пронске?.. А если они и Олёну…»

Дальше мне думать не хочется. Я просто не могу думать дальше…

Оглядываюсь на Ослябю. Он сидит, пьет водку, не таясь. Хлопнет из кружки, занюхает бородой, крякнет и жмурит набежавшие слезы.

Ночуем в поле. Шатер князю не ставят, чтобы с утра не мешкать. Едва только солнце бросает первый луч, трогаемся в путь.

Ближе к въезду в Рязань начинают мелькать селения. Все пусты. За сломанными изгородями топырят ветки поваленные яблони. Попадаются трупы. Иногда прямо вдоль дороги.