О жизни и чудесах Блаженной Матроны. Акафист - В. Малягин

Село Себено построено буквой «П», Матрона жила в доме, где у «П» перекладина.

Однажды Матрона, еще совсем девочкой, говорит матери: «Я сейчас уйду, а завтра утром будет пожар, но ты не сгоришь». И действительно, утром начался пожар, риги загорелись у Козловых. Чуть не вся деревня сгорела, ветер перекинул огонь на другую сторону деревни, а дом матери остался цел.

Как-то по осени Матронушка сидела на завалинке, которую делали около дома до окон, для тепла. Мать ей говорит: «Что же ты сидишь? Холодно, иди в избу». Матрона отвечает: «Мне дома сидеть нельзя, огонь мне подставляют, вилами колют». Мать говорит: «Там никого нет». Матрона отвечает: «Ты же, мама, не понимаешь, сатана меня искушает». Потом это больше не повторялось.

В детстве блаженная Матрона играла в куклы. То есть как понять «играла»? Она ходила в широком платье. Нашили ей самодельных кукол, и вот она бросала по одной кукле за пазуху, и они проскакивали через платье и падали вниз. Этим, как стали позже думать, она показывала, что матери будут убивать своих детей во чреве.

Однажды моя тетя Анисья пошла к Матроне со своей теткой Татьяной. Татьяна идет с открытым сердцем, а тетя Анисья говорит: «Да ну, что там она знает! Что она может сказать-то нам?» Ну вот, когда пришли, Матрона говорит: «Татьяна-то пусть заходит, а эта пусть идет к тому, кто знает». И не приняла ее.

На Устье, в четырех километрах от Себена, жил мужчина, у которого ноги не ходили. Матрона сказала: «Пусть идет с утра ко мне, ползет. Часам к трем доползет, доползет». Он полз эти четыре километра, а от нее пошел на ногах. Она его исцелила.

Еще Матрона говорила, что краситься большой грех, человек портит и искажает образ естества человеческого, дополняет то, чего не дал Господь, создает поддельную красоту, что ведет к развращению, и эти люди будут в аду.

Бабушка Анна сломала палец, пошла к Матроне, а по дороге думала: «Мне лучше идти в Березовку, к бабке, ведь она выправляет переломы», – но решила сначала зайти к Матроне. Когда Анна пришла, Матрона говорит: «Мама, кто там пришел? Анна? Ты ведь, Анна, хотела идти в Березовку палец исправить, ну и иди, иди!» Она пошла, идти надо семь километров. Пришла, а бабка говорит: «Да где же у тебя сломан палец? Он здоров!» Так вот, пока она шла, Матрона исцелила ей палец.

Один мужчина пришел в Себене в храм, набрал много свечей больших и ставил их на каждый подсвечник. Прихожане говорят: «Не жалеет денег», – а Матрона услышала и говорит: «Он ставит не свечи, а столбы, потому что ему надо поставить дом». Матрона часто ходила в свой храм в Себене и всегда стояла на левой стороне, подпевая певчим.

Блаженная Матрона уехала из Себена примерно в 1925 году, потому что братья ее, Михаил и Иван, относились к ней с пренебрежением, были против того, чтобы к ней ходил народ. Оба брата были коммунисты, а Матронушка со своей верой в Бога мешала им, да и боялись они за свое положение и родителей.

Километрах в трех от деревни Щепено были выселки, домов в пять, в поле. Там жили две сестры, тетя Наташа и Шура. Они еще приняли нищенку Прасковью (все ее звали Панькой) и жили втроем. У них были лошадь и корова. И их «раскулачили» – лошадь с коровой отняли.

Тогда Шура поехала в Москву хлопотать и заодно к Матроне зайти. Приехала к родственникам, спрашивает адрес Матроны. А они ей адрес не хотят давать: «Ты красивая, все с женихами бегаешь, нечего тебе у Матроны делать». Когда она легла спать, приснился ей сон: подходит к ней Матрона, надевает ей на голову золотой венец, говорит: «Тебя ко мне не допустили, а я тебе надеваю золотой венец». Она утром встала и родственникам сказала: «Вы меня к Матроне не допустили, а она ко мне во сне явилась». Тогда она пошла на прием к Калинину, встала в очередь. А очередь была на неделю. Нужны были документы; люди видят, что она деревенская, спрашивают, есть ли у нее паспорт. «А вот, – отвечает, – за пазухой, когда позовут, покажу». (Паспорта у нее, конечно, не было, откуда он в то время у деревенской?) Неожиданно к ней подошла незнакомая женщина и сказала: «Пойдемте со мной, я вас другим ходом проведу». Провела кругом, поднялись они на седьмой этаж и вошли в кабинет Калинина. Он говорит: «Садитесь, что у вас случилось?» «У нас взяли лошадь, корову и землю, – отвечает Шура, – что ж нам, помирать с голоду?» – «Нет, это неправильно, вам все отдадут. Идите, не волнуйтесь». На другой день она уехала домой. Тетя Наташа ее встречает: «Шурка, где ты была-то? Все нам отдали —корову, лошадь». Так они и жили единоличниками. Шура умерла молодой, в тридцать три года. Как-то приснилась Паньке тетя Наташа, вскоре после того, как умерла. Панька спрашивает ее во сне: «Как там Шурка-то живет?» «И я живу хорошо, – отвечает тетя Наташа, – а Шурка намного выше меня живет, в саду, хорошо».

В 1952 году я с мамой была у Матронушки перед ее смертью. У нас был адрес, где жила Матронушка. Мы сначала пришли в Староконюшенный переулок к Евдокии Михайловне [9] , нашей деревенской. У нее большая комната, метров сорок, иконы сверху донизу, в трех углах. Матронушки там уже не было… Евдокия Михайловна нам рассказала, что Матушка уехала на Сходню, дала ее адрес. Перед отъездом Матронушка предупредила: «Уезжаю, так надо. Против всех нас готовится что-то страшное, мне здесь быть нельзя, так будет лучше»… Было и раньше такое. Жаловались соседи, что без конца ходят люди, даже полковники на машинах приезжают. А времена были сталинские.

Так и случилось. Ночью приехали три полковника и три солдата из МГБ, окружили дом, вошли. Дочь Евдокии Зинаида лежала в постели, увидела их и стала молиться, чтобы только ее забрали, а не мать и брата. Предъявили ордер на арест Зинаиды. Она, уходя, пала на колени перед образом «Взыскание погибших» (Матушкина вторая икона, заказанная ею художнику) и молилась (думала про себя, а оказалось, вслух): «Царица Небесная, мне никто не может помочь: ни мать, ни брат, – одна Ты, в руки Твои предаю мою жизнь!» Ее увезли. Сына Сергея лишили права работать по специальности, он устроился рабочим на завод.

Евдокия Михайловна мне дала прочесть письмо от Зинаиды, где она пишет с Колымы: «Мама, ты за меня не волнуйся, Мамусик (так они звали Матушку) меня везде охраняет и везде со мною». Матушка во сне явилась Зинаиде, и та поняла, что она умерла; написала письмо матери – точно, день ее смерти. Евдокия Михайловна говорила, что после ареста дочери и ее таскали на допросы на Лубянку, угрожали. Она поехала на Сходню к Матушке со своим горем, а та ей сказала: «Ты только не плачь, ты проси Царицу Небесную и молись Богу, а им ничего не отвечай, с ними не пререкайся. Молись Господу, Царицу Небесную проси, и больше тебе ничего не надо. Главное, чтобы ты не плакала, не волновалась. Зинаида не пропадет, вернется».

Всех знакомых допрашивали, запретили ходить к ним – «враги народа». Матушку выписали из Москвы, и последнее ее место жительства так и осталось на Сходне, где она и умерла.

Жизнь Матушки была скитальческой, без пристанища. В Москве она жила во многих местах, переезжала с места на место, кто возьмет. До войны долго жила у Жаворонковых на Ульяновской улице (до ареста отца Василия [10] ).

Жила на Пятницкой, у Никитских Ворот, в Петровско-Разумовском (на Соломенной Сторожке), в Сокольниках, в Загорске, в Царицыно и других местах. Жить – живи, а кроме Евдокии Михайловны, ее никто не прописывал, все боялись в то время.

Евдокия дала нам адрес Матушки, и мы поехали на Сходню. Дело было ранней весной, наверное, в марте, снег был сильный. Доехали мы на электричке, а дальше идти пешком с километр до ее дома. Дошли мы, к нам выходит хозяин: «Вы к кому?» «Да мы, – говорим, – к Матроне идем». – «А она, знаете, не принимает». – «Как же не принимает, мы столько времени шли…» – «А вы чьи?» «Да мы, – говорим, – тоже оттуда, где она родилась». – «Ну-ну, идите, своих она вроде принимает».

Это были ее последние дни жизни – она в мае умерла.

Вошли мы, а послушница ее говорит: «Она вас принять не может». У них был земляной пол в прихожей, а в доме деревянный; ну, мы с мамой упали на пол на колени и плакали, молились, очень плакали, что она нас не принимает, – значит, мы грешные.

Минут, может быть, двадцать стояли на коленях. Потом открывается из другой комнаты дверь, и Матрона говорит: «Ну, пусть войдут, пусть, пусть войдут».

Мне было тогда двадцать два года, а маме – шестьдесят. Мы вошли. Я вошла с трепетом.

Вначале мама стала с ней разговаривать, а я рядом стояла. Мама сказала: «Я с мужем живу плохо». Матрона ей отвечает: «А кто виноват? Виновата ты. Потому что у нас Господь глава, а Господь в мужском образе, и мужчине мы, женщины, должны подчиняться, ты должна венец сохранить до конца жизни своей. Виновата ты, что плохо с ним живешь».

Маму отдали замуж не по любви… Слова Матушки перевернули ее жизнь. После этих слов мама стала молиться. Потом у них с отцом жизнь наладилась.

Я жила в Москве недавно, один год, как приехала из деревни, и работала на очень тяжелой работе, в котельной Первой градской больницы, давала воду горячую в роддом. Грязь, пыль; страшно мне было. Закрывалась там ночью, и мама со мной ночевала, ведь я была молодая, и по ночам стучались, я боялась. По ночам мы там молились, в этой котельной. Это до Матроны, еще до поездки к ней. При встрече она стала со мной говорить: «Где ты работаешь? Ну-у! Тебя оттуда возьмут». А я в управлении больницы никого не знала и думаю: «Кто меня возьмет? Кому я нужна?»