Александра Федоровна. Последняя русская императрица - Павел Мурузи

Вскоре все заметили, как она искала одиночества при прогулках по парку. Ее и без того узкий окружающий мир продолжал сужаться. Она воспринимала знакомые, близкие лица, но отказывалась принимать новых персонажей. Все те, кто составлял ее первое окружение, могли ее видеть, но, заметив незнакомцев, она тут же убегала. Все старались каким-то образом отвлечь ее от переживаний продолжительными прогулками в экипаже или даже далекими экскурсиями за пределами герцогства.

Она ни на что не обращала внимания, заметно страдала, и эти терзания не прекращались даже перед теми достопримечательностями, перед теми красивыми пейзажами, которые так нравились всем членам ее семьи.

Ее спрашивали:

— Разве вам не нравится видеть такие прекрасные вещи?

— Если бы рядом со мной была мама, мне бы они понравились, — отвечала она, не проливая при этом ни одной слезинки. Ее отец, явно обеспокоенный такой неизбывной печалью дочери, старался вывести ее из такого тяжелого состояния. Этого всем сердцем желали и ее сестры и брат.

Иногда, когда та или иная встреча не выходила за семейные рамки, когда любое вторжение извне было просто невозможным, Аликс, словно приручаемое животное, брала Елизавету или Викторию за руку, вдруг улыбалась, начинала говорить о милых вещах, приободренная теплым к ней отношением и тем пониманием, которое ей щедро все оказывали. Она словно выходила из своих ограничительных рамок, распрощавшись со своей прежней холодностью, робостью, и, превратившись вдруг в слишком серьезного ребенка, появлялась посередине гостиной, где каждый разглядывал глазами восхищенного мальчугана эту маленькую нежную девочку, щебечущую словно птичка, не насмешничающую, страстно желающую ласки, нежности, любви… Она снова становилась прежним Солнышком. Ее отец был вне себя от восторга! Миссис Орчард, наконец, утешилась и, заключив ее в свои объятия, стала напевать ей детские стишки, — разумеется, по-английски, и ребенок сладко закрывал свои глазки, ужасно довольный этой возможностью засыпать так, как прежде, словно дыхание матери, как чарующее дыхание смерти, опаляло ее лицо, придавая ей уверенности в себе.

* * *

После смерти дочери королева Виктория постоянно укрепляла родственные отношения со своим зятем. Аликс, ставшая теперь самой младшей в семье, ее любимица, вызывала у бабушки особую нежность и любовь. Она писала великому герцогу Людвигу IV: «Ни в коем случае, мой дорогой Людвиг, нельзя допустить, чтобы погасло наше Солнышко, наше Солнышко — Аликс. Не стоит ее слишком бранить. У этого ребенка болезненная чувственность. Чаще говорите ей обо мне. Скажите, что мои объятия всегда для нее открыты, чтобы крепко прижать к груди и убаюкать».

Когда миссис Орчард сообщила об этих излияниях королевы своей воспитаннице, ей, конечно, было очень приятно. Но обостренное чувство стыда, которое все принимали за высокомерие, не позволяло ей внешне проявлять свои эмоции.

Вскоре был найден воспитатель, француз, для младшенькой. Ее отец скрупулезно исполнял все советы английской королевы.

Их сменилось несколько за долгие годы; один из них, месье Анри Конти, оставил свои воспоминания, в которых рассказывал, с какой тщательной аккуратностью великий герцог Гессенский постоянно сообщал своей теще об успехах в образовании этого ребенка, которое было связано с некоторыми трудностями из-за неизбывной пока печали Аликс. Девочку воспитывали на обычный манер буржуазной Англии, с разработанной методикой, с требованиями строжайшей дисциплины. Ее мать всегда требовала от первой гувернантки постоянно бороться с нарождающейся у ребенка гордыней, которая часто влечет за собой иссушение сердца.

В одном из своих писем королеве она писала:

«Я изо всех сил стараюсь изжить гордыню у своих детей из-за их высокого положения, ибо оно, такое положение, — ничто, если ты сама из себя ничего не представляешь. Я целиком разделяю Ваше мнение о различии в рангах. Как, однако, важно, чтобы и принцы и принцессы осознавали, что они совсем не лучше других, не выше их, и что их высокое положение вовсе не их личная заслуга, и только возлагает на них двойную обязанность — жить для других и быть для всех образцом доброты и скромности!..»

Королева Виктория часто приглашала девочку с миссис Орчард летом в гости, чтобы лучше узнать любимую внучку и лично следить за процессом ее обучения и воспитания. В отличие от того, что потом писали многие биографы, более или менее осведомленные, но большей частью не очень объективные, Ее величество открывало в своей маленькой внучке такие душевные сокровища, такую любовь, которые в ней не замечали близкие. Однажды во время пребывания великого герцога Гессенского со всеми детьми в Виндзоре по случаю Рождественских праздников, королева всех радушно принимала в своем замке, и там высказала отцу Аликс свои умозаключения:

— Людвиг, ваша младшенькая — это океан печали. Нужно с этим бороться. Я разработала для нее повседневный «модус вивенди», чтобы она не чувствовала так остро отсутствие матери. Я знаю, что Вы — не воспитатель, это — не Ваше призвание. Эта область не для Вас. Она будет весьма прилежной, предупреждаю Вас. Старайтесь избегать любой несправедливости, при любом незаслуженном замечании она может взбрыкнуть, взбунтоваться. Но хочу Вас заверить, — сердечко ее жадно жаждет любви.

Проницательная Виктория хорошо понимала, что отец Аликс, этот еще совсем не старый вдовец, теперь не станет сильно интересоваться семейным очагом.

Она продолжала свои наставления:

— Когда у нее каникулы, присылайте ее ко мне. Она должна быть постоянно рядом со мной. Ее дядья и тетки здесь к ней очень хорошо относятся.

Я должна быть в курсе всех ее успехов во всех областях жизни. Она требует только одного, чтобы ее понимали, ей хочется постоянно совершенствоваться. Но всего самого лучшего от нее можно добиться лишь двумя способами, — самым строгим распорядком дня и истинной любовью.

Каждый месяц Аликс с нетерпением ждала ласкового письма от бабушки. Время постепенно затягивало ее душевную рану, и девочке казалось, что королева Виктория защищает ее точно так, как это делала бы мать, будь она жива. Она оставалась такой же, если не больше, молчаливо-сдержанной, но ее неповиновение уже не было таким резким.

Грэни выработала для нее такой распорядок дня: после пробуждения скромный, без изысков, завтрак, после чего начинались занятия; повторение уроков, заданных накануне, затем строгое исполнение всех своих обязанностей. Только после этого — прогулки и развлечения. Весь ее день был регламентирован до минуты.