Александра Федоровна. Последняя русская императрица - Павел Мурузи

Гувернантка тут же сообщила о болезни дочери Алисе, и она, увидав в каком состоянии находится ее маленькая дочурка, потребовала немедленно вызвать придворного лекаря, профессора фон Мюллера. Медик вскоре явился. Короткий, поставленный им диагноз сразу набросил черную тень на их семейное счастье: ребенок заболел тяжелой формой дифтерии. Нужно было незамедлительно применять сильнодействующие медицинские средства.

Великий герцог Людвиг IV и его несчастная супруга меняли друг друга у изголовья маленькой больной, несмотря на предостережения миссис Орчард, которая опасалась заражения.

Английскому двору была направлена отчаянная телеграмма. Ответ королевы Виктории не заставил себя долго ждать: в тот же вечер на континент отправился ее личный врач, чтобы помочь своими знаниями немецким коллегам.

Но с каждым днем болезнь все прогрессировала. Всего за три дня заразились все дети, кроме Эрнеста. Ужасная эта болезнь, с которой можно справиться только разработанными в XX веке медицинскими средствами, переходила на всю семью.

Несмотря на предостережение медиков, мужа, который приходил в отчаяние оттого, что не мог отогнать свою жену от изголовья маленькой страдалицы, Алиса без минуты отдыха все сидела возле своих больных детей, проявляя всю свою нежность к каждому из них. Ее маленькая Мей, младший ребенок, которого эта чудовищная болезнь — дифтерит — избрала в качестве своей первой жертвы, умерла, несмотря на все предпринятые меры.

Весь дом превратился в больницу и приобрел похоронный вид. Гувернантки, слуги, секретари — все разговаривали только шепотом. Все верили, что хороший сон может быть эффективным лекарством, и поэтому ходили на цыпочках, неслышно и с большой осторожностью открывали и закрывали двери, чтобы не создавать ни малейшего шума.

Увы! Все же пришлось положить в маленький гробик маленькую Мей, их последнего ребенка…

Аликс, как и ее брат и сестры, сразу не осознала, что это такое, — горестный уход из жизни. Может, именно тогда они впервые столкнулись со смертью?

А миссис Орчард запретили объяснять детям, что это такое. Когда Елизавете и Беатрис стало немного лучше, и они спросили, как чувствует себя их маленькая сестричка, им ответили, что ее «крестная» увезла ее далеко-далеко.

Аликс еще не было и шести лет, но она обладала каким-то особым чутьем, которое заставляло ее так терзаться. Она тоже была заражена этой болезнью, но доктор заявил, что ее жизни теперь ничто не угрожает, и потребовал перевести ее в другую комнату, подальше от ее двух больных сестричек. Аликс постоянно звала к себе маму и начинала сразу плакать, заметив, что она собирается от нее уходить.

Постепенно здоровье всех детей восстанавливалось, правда, слишком медленно.

Только одна несчастная мать, великая герцогиня Алиса, измотанная своими ночными бдениями у изголовья больных детей, расстроенная бесконечными тревогами за их жизнь, с каждым днем теряла силы. Однажды вечером к изголовью ее кровати вызвали великого герцога. Тот лишь успел опуститься на колени перед своей женой, которая уже переживала предсмертную агонию. Венская герцогиня Алиса, эта самая счастливая из жен, эта самая счастливая из матерей, больше не могла оказывать сопротивления пожиравшим ее изнутри микробам и испустила свой последний дух в объятиях супруга.

Великолепный герцогский дворец, красивый парк без особых претензий, уставленные цветами окна, казалось, вдруг исчезли под черным покровом. Весь город оделся в траур. Веселый перезвон колоколов уступил место тягучему скорбному гулу.

Это была первая, насланная Богом жестокая голгофа, которая ранила беспорочную душу девочки.

Весна заявляла о своем приходе. Через несколько дней Аликс исполнится шесть лет. На еще сырой земле, на клумбах в парке уже пробивались первые слабые зеленые росточки. Робкие еще птички пытались своим щебетом приветствовать пробуждение заснувшей природы.

Возле миссис Орчард, которая постоянно проливала слезы, она чувствовала себя посторонней, что враждебно настраивало ее к вернувшемуся к ней здоровью, и с подчеркнутым презрением, столь необычным у такой маленькой девочки, оглядывала она горы новых игрушек, купленных для нее отцом: куклы в забавных нарядах, кукольные столовые сервизы из дрезденского фарфора, маленькие плюшевые мишки, ослики из папье-маше, бабочки с кружевными крылышками.

Аликс, кажется, ничего не могла понять. Она выходила на середину комнаты, дотрагивалась до смеющегося полишинеля или до деревянной лошадки с неподвижными глазами, и, казалось, смотрела на них. Но она ничего перед собой не видела, словно ослепла, она больше ничего вокруг не узнавала.

Все ее старые игрушки сожгли по распоряжению врача. Все так хорошо знакомые ей предметы, даже детское белье, были уничтожены по той же причине, а теперь перед ней было все новое. Новое ли? Может и так, только пустое, без души.

Этот избранный судьбой ребенок жил и сам в пустоте, так как из этого мира со временем все уходят. Через каждое мгновение миссис Орчард приходилось отвечать ей на один и тот же вопрос:

— Ваше высочество отлично знает, что миссис Алиса, ваша мать вернется…

Аликс, вновь заливаясь слезами, поворачивала гувернантке голову и твердо говорила: «Нет, не вернется!» Она еще не могла отделить правду от лжи, и ее неверие удивляло, тревожило несчастную англичанку, которую выводили из себя эти ее постоянные призывы:

— Мама! Где же ты! Почему она не возвращается? Может потому, что я наказана?

Старшие сестры старались с ней не разговаривать. Просто обнимали ее своими маленькими ручками. Елизавета, которая была старше на восемь лет, старалась ее утешить, поласкать, но разве можно было сравнить эти ласки с нежными ласками мамы, этой настоящей феи, которой стоило только прикоснуться губами к ее мягким золотистым волосам на головке, чтобы наполнить всю ее несказанным счастием! Ах, мама, мама!

Первые месяцы года проходили вместе с весной оживляемой яркими цветами, и ребенок переходил от периодов полного самоотречения, когда он все время молчал, открывая рот только для того, чтобы произвести самые необходимые слова, к периодам жалобных стенаний, которые становились все более и более глухими. Это горделивая натура, этот ребенок, считал, что ее печаль позволит ей унизить себя перед другими. Маленькое Солнышко, названное так родителями, казалось, теперь отреклась от всякого веселья, от любой, даже самой незаметной улыбки.

Эта великодушная упрямица, когда миссис Орчард хотела приласкать ее, погладить рукой или поцеловать, тут же укрывалась за стеной возросшего чувства собственного достоинства. Можно было бы сказать, что только хранившийся в ее маленькой душе секрет заменял ей любую компанию, необходимость кому-то довериться. С горечью отец, сестры, брат отмечали, что она становилась какой-то подозрительной. Иногда она с укоризненным видом отказывалась отвечать на вопросы. С каждым днем утолщался панцирь сдержанности. С приближением лета нервных припадков у нее становилось все меньше, но росла и тревожащая непреклонность, за которой она скрывала малейшие эмоции. Была ли она абсолютно безразличной к тому, что происходит вокруг? Казалось, что для этого она предпринимала все усилия.