Карнавал судьбы - Кристиан Гарсен

внутренности трупа, иногда сплевывая, как если бы это были косточки черноватых оливок. Все это было одним и тем же: мертворожденный ягненок, поток рвоты, косточки оливок, а я был одновременно ягненком, пастухом и крысой. И тогда я понял, что вскоре мне предстоит открыть кому-то будущую причину моей близкой смерти — саму мою жизнь. Вы и есть этот кто-то, миссис Стивенс, потому что только вы способны читать во мне. Скажу вам честно, миссис Стивенс, да вы и сами уже догадались, я сам теперь ничего не знаю — чем дальше, тем меньше понимаю разницу между жизнью и снами, реальностью и смертью, жизнью и реальностью, смертью и снами, уже не понимаю, пережил ли я эту сцену с мертворожденным ягненком или она когда-нибудь произойдет со мной, или она просто приснилась мне этой ночью, уже не понимаю, нахожусь ли я сегодня вот здесь, рядом с вами, или в это же время живу где-то в иных краях, под другим именем и с другой внешностью, — все это перемешивается, запутывается и без передышки гложет меня. Мне уже доводилось быть мертвым, я видел миллионы снов, и одновременное осознание всего этого изматывает мои силы. Чем глубже я погружаюсь в то, что представляется мне этой жизнью, этой фамилией Шенна, этим поместьем, этими забавными или сумасшедшими родителями, если только не считать меня самого сумасшедшим или забавным, сем больше проходит дней и лет, тем меньше я ощущаю, что живу здесь и сейчас. В детстве я был, мне кажется, таким же, как другие, а затем понемногу все испортилось. Я долго не мог понять, миссис Стивенс, но теперь знаю, что я похож на плохо подключенную машину, что во мне есть какая-то неисправность, нечто такое, что живет в каждом из нас, но никогда и никому не становится ясным, потому что никогда не стучится во врата сознания. Все дело в емкости резервного копирования: в устройстве моей памяти не осталось свободного места. У меня все перемешивается — мои и чьи-то жизни и сны, моя сегодняшняя жизнь и все прошедшие времена, бывшие когда-то настоящим. Моим страданиям нет конца, миссис Стивенс, — сказал Шеридан Шенн, — и вы одна способны мне помочь.

— И пока он говорил — кстати, чрезвычайно быстро, — отметила Шошана Стивенс, — внутри себя я видела образы, которые он описывал: эту овцу, из чрева которой высунулись кровянистого цвета ножки, согнувшегося при рвоте человека у выхода из хлева, а в нескольких метрах от него — крысу, шарящую в животе какого-то тела — вероятно, человеческого, я ведь видела больше, чем он говорил. Перед глазами вставали и другие картинки: незнакомые места и люди, неясные взмахи рук, застывшие черты лиц, какие-то животные, быстротечные и малозначительные события — и тогда я поняла, что, как он сам сказал, в его голове есть какая-то неисправность, причем очень серьезная. Беспрестанно и со все ускоряющимся ритмом, насколько я могла разобрать, его заливали и отпускали волны всех этих жизней. Выслушала все это я без комментариев. Да он и не просил меня хоть что-нибудь сказать.

— Они все время рядом, миссис Стивенс, — добавил Шеридан Шенн. — Всегда поблизости, вокруг меня. И только здесь я нахожу покой. В подземелье. Именно под землей мертвые встречаются реже всего. А на поверхности они повсюду. Вы тоже их чуете, миссис Стивенс, как только вы отсюда выйдете, вы осознаете это. Пока что вы не замечали этого за собой. Не замечали еще, что чуете их. Все они встречаются во мне и терзают без передышки. Вот моя боль, миссис Стивенс. Моим страданиям нет конца.

Глава 9

Два других слоя психики

— Нет, ну это уже ни в какие ворота, — проворчал Шуази-Легран, показывая, что намерен извлечь свое грузное тело из кресла. — Вы меня извините, Эженио, но у меня правда нет времени слушать этот бред.

— Подождите немного, — попытался я его остановить, — конец уже скоро. Две минуты не больше. Есть еще кое-что важное.

— Действительно странно, что я в это ввязался, — сказал я позднее Марьяне, — и уже ведь говорил тебе: никогда и представить себе не мог, что стану когда-нибудь посвящать Шуази-Леграна в подробности моей частной жизни, особенно такого сорта. Но раз уж такое случилось — решил не останавливаться, пока он не выслушает все, до самого конца.

— Не сомневаюсь, тебе нужно было излить из себя все это, — поддакнула Марьяна. — Он был рядом, тебе удалось выговориться, это ведь так естественно! Тебе была необходима моральная поддержка. А все потому, что там не было меня, — добавила она с улыбкой.

По всей вероятности, Шуази-Легран тоже был немало удивлен моей откровенностью, только поэтому он прервал свое вставание и со вздохом снова уселся в кресло.

— Тогда я уразумела, — произнесла Шошана Стивенс, — зачем пришла. Этот молодой человек жил под неизмеримым гнетом обуревавших его образов. Именно мне выпало помочь ему. Возможно, не в этой жизни, но помочь ему должна была я.

— Но почему она стала рассказывать все это тебе? — спросила Марьяна.

— Некоторое время мы, не говоря ни слова, просто сидели бок о бок, — сказала Шошана Стивенс. — Вы не представляете, насколько густая тишина стоит под землей. Никто не вправе заявлять, что слышал самую настоящую тишину, если ему не случалось провести хотя бы несколько часов под землей. И вот пока мы так сидели бок о бок — а я еще не произнесла ни слова, кроме почти машинального «Добрый вечер», когда входила в устроенное Шериданом Шенном убежище, — мне стало ясно, хотя бы частично, что скрывалось за ним, в тени его присутствия, и что его мучило. Озарение было кратким и ярким, ошеломляющим, передать словами его нелегко. Впечатление было такое, будто поднялся цветной занавес, и за живыми красками этого занавеса открылась невероятно глубокая тьма, пространство настолько черное, словно в нем сконцентрировались все ночи, в которые погружалась земля от начала времен. На меня обрушился беспорядочный шквал образов, отсортировать их не было никакой возможности.

— Не хочу утомлять вас мелкими деталями, они не так уж интересны, месье Трамонти, — сказала Шошана Стивенс, — попытаюсь объяснить главное, насколько сумею. Как правило, прошлые жизни не дотягиваются до поверхности нашего сознания. Но Шеридан Шенн был исключением.

Шошана Стивенс напомнила мне тогда, что обычно в человеческой психике выделяют два состояния: бодрствование и сон, иначе говоря — сознательную жизнь и подсознание. В этих двух состояниях и проходит жизнь каждого из нас. Однако, утверждала она, существуют два других уровня психики, более низкий и более высокий: с одной стороны,