Эдик. Путешествие в мир детского писателя Эдуарда Успенского - Ханну Мякеля

Само собой, мне об этом тоже ничего не было известно. Речь Успенского была чересчур витиеватой, и моя голова способна была воспринять за раз лишь небольшую часть новой информации и лексики. Тут снова был необходим переводчик, но и он не всегда спасал положение.

Кроме того, периодически рядом возникала Валентина и вслушивалась в наш разговор. Но казалось, Успенскому было все равно. Иногда звонил телефон, Успенский поднимал трубку и говорил с кем-то еще более разгоряченно, чем со мной, затем разговор заканчивался, и он вновь возвращался к нашей беседе, ровно с того места, на котором остановился. Во всяком случае, мне так казалось…

Временами, когда Успенский разговаривал по телефону или когда Камилла его о чем-нибудь спрашивала, а переводчик переводил что мог, я отвлекался, забывался и начинал блуждать глазами по белым оштукатуренным стенам комнаты. Так я мог немного сосредоточиться на своих мыслях и поудивляться тому, где я и что со мной происходит. Его брат предложил нам поесть, нажарил котлет, нарезал огурцов и помидоров, поверх которых бросил нарубленную зелень, открыл пакетик маринованного чеснока, проверил, достаточно ли черного хлеба, есть ли белый, разлил по стаканам воду, вино и водку. Мы всего попробовали, всем насладились. И больше уже никуда не нужно было спешить.

Вечер закончился, когда его закончила Валентина. Еда была съедена, напитки выпиты, но мы договорились, что устроим совместный прощальный ужин в каком-нибудь ресторане. На том мы уже готовы были проститься. Но без подарков все-таки не обошлось. Щедрый Успенский начал раздачу. Мне достались его детские книжки и чесночная водка, а Камилле — цветы и огромный старинный амбарный ключ.

— Откуда вы знаете, что я собираю такие ключи? — с расширенными от удивления глазами воскликнула Камилла, предположив в Успенском ясновидящего. В ответ он только загадочно улыбнулся, изображая из себя провидца.

— Ну, откуда-откуда, — вспоминал через много лет Успенский. — Она же ведь в тот вечер ни на что другое с таким восхищением не смотрела, как только на этот ключ.

На следующий день нам предстоял очередной официальный визит и выступление в школе. Успенский обещал присоединиться и, к нашей большой радости, смог это сделать. Его присутствие избавило двух финнов, то есть нас, от очередной непосильной обязанности выступать.

А Успенский чувствовал себя в школе как рыба в воде. Он все время что-то говорил, сновал туда-сюда, увлекая за собой всех слушателей, особенно детей. Он смешил их, дразнил учителей, заставляя их тоже смеяться. Всех, кроме одной дамы (директора?), смотревшей на него злыми глазами. Всегда были и есть такие люди, которые считают, что юмор и веселье мешают порядку и дисциплине. Почему-то на ум приходят самые серьезные из серьезнейших финских писателей, которым тем не менее юмор был совсем не чужд: Майю Лассила, Вейо Мери, Вейкко Хуовинен и Эрно Паасилинна. На долю юмориста довольно часто выпадает народная любовь, потому что его едкая сатира выводит на свет правду жизни. Народ писателя любит, а правители сажают в тюрьму. Так было раньше. Сейчас, правда, этот жанр несколько поистрепался и, приправленный некоторым количеством крови, изменился в угоду меркантильным интересам.

Успенский проговорил почти целый час, так что на нашу долю осталось сказать всего лишь несколько слов.

Поскольку Успенский рассказывал что-то смешное, нам тоже надо было срочно что-то придумать. Я вспомнил тогда только одну-единственную шутку, хотя сейчас мог бы добавить и еще что-нибудь. Я поведал детям эту единственную историю, начав с вопроса:

— Как слон вскарабкивается на дерево?

Воцарилось удивленное молчание, благодаря которому я смог продолжить:

— Он встает на росток дерева и ждет, пока оно вырастет.

Затем я продолжил:

— А как слон слезает с дерева?

Снова тишина.

— Он залезает на листок и ждет осени… А почему осенью опасно гулять в лесу?

В зале опять тихо.

— Потому что вам на голову может угодить падающий с дерева слон.

В Финляндии подобную шутку дети бы выслушали с вежливым вниманием. Шутка была обыкновенная и давным-давно знакомая. Но в России, когда я добрался до финала, реакция была совсем другой. Когда слоновий спуск с дерева был разъяснен и все посмеялись, один мальчик в первом ряду задумчиво посмотрел на потолок. Наверное, он представил себе, как может выглядеть слон, медленно спускающийся с вершины дерева на желтеющем листке.

Так что моя история имела такое странное завершение. Но большего и не требовалось. Камилла отблагодарила меня красивыми словами, и можно было считать, что наш совместный вклад в мероприятие внесен. Когда я затем написал о нашей поездке в журнал Maailma ja me (Мир и мы), Камилла снабдила статью иллюстрациями, под одну из которых она поместила мою цитату: «Дети смотрели на нас. Мы смотрели на детей». Тогда нам, финнам, это казалось сутью всего мероприятия. Это было довольно тягостно. Но все радикально поменялось, как только Успенский раскрыл рот. На фотографии Успенский, что-то изображая, практически лежит на столе, тогда как я сижу в своем галстуке, как истукан, а Камилла, конечно, в своем репертуаре помалкивала.

То, как мы провели последний день перед отъездом, совершенно стерлось из памяти. Запомнился только вечер. Когда я вспоминаю о нем сейчас, мартовским утром 2007 года, у меня перед глазами возникает только Новодевичий монастырь, особенно его кладбище. Смерть и сегодня в России не самая приятная тема для обсуждения, но могилы представителей изысканной культуры с древней традицией посетить интересно всегда.

В 1970-е годы я неоднократно бывал на этом кладбище вместе с различными делегациями. Или мы просто завершали там все свои визиты? Особенно если учесть, что напротив него находился прекрасный и почти всегда пустой магазин «Березка», где было удобно покупать гостинцы, перед тем как ехать домой.

Тем не менее возможность такая была. Поэтому когда Валентина спустя некоторое время спросила, что бы мы еще хотели посмотреть в Москве, мы сразу же высказали ей свои желания. Вариантов для выбора оказалось не так много: Красная площадь, дом-музей Чехова, дом-музей Толстого и Новодевичий монастырь. Обычный список основных достопримечательностей. Вопрос только в том, как смотреть: как на рекламную яркую картинку «А’ля рюс» в глубокой и трогательной меланхолии, или попытаться проникнуть в традиции русской культуры. Когда я попадаю на это кладбище, я всегда навещаю могилы Гоголя и Чехова, и еще буду, если случится. Ходил и буду ходить с приветствием к Василию Шукшину, не перестаю удивляться его могиле: она утопает в цветах. Так было довольно долго после его смерти. Не знаю, правда, как сейчас.