Американские боги (пер. А.А.Комаринец) - Neil Gaiman

– Передай Среде вот что, парень. Скажи ему, его дело прошлое. Он устарел. Скажи ему, будущее за нами и нам плевать на таких, как он. Ему предназначено отправиться на свалку истории, в то время как такие, как я, разъезжают в лимузинах по суперхайвеям завтрашнего дня.

– Я ему передам, – ответил Тень, голова у него начинала кружиться. Он только надеялся, что его не стошнит прямо на месте.

– Передай ему, мы сейчас перепрограммируем реальность. Скажи ему, что язык – это вирус, религия – операционная система, а молитвы – дешевый спам. Скажи ему это, или я, черт побери, тебя прикончу, – мягко закончил молодой человек.

– Понял. Можете меня высадить. Остаток пути я пешком дойду.

Молодой человек кивнул.

– Приятно было поболтать, – сказал он. Дым, похоже, его умиротворил. – Да будет тебе известно, если мы тебя не убьем, мы просто тебя потрем. Сечешь? Один клик, и вот ты уже записан случайными единицами и нулями. И опция «восстановить» не предусмотрена. – Он снова постучал по стеклу у себя за спиной. – Он тут выходит. – Повернувшись назад к Тени, он показал на свою сигарету: – Знаешь, что это? Синтетическая жабья кожа. Ты знаешь, что уже научились синтезировагь буфотеин[2]?

Машина остановилась, распахнулась дверца. Тень неловко выбрался наружу. Ремни перерезали. Тень обернулся. Внутри лимузина колыхались и свивались клубы дыма, в которых вспыхивали два зеленоватых огонька, будто прекрасные глаза жабы буфо-буфо.

– Все дело в доминантной парадигме, Тень. Все остальное неважно. Ах да, жаль, что твоя старушка померла.

Дверца захлопнулась, и шестидверный лимузин бесшумно отъехал. До мотеля Тени оставалось пару сотен ярдов, и путь ему в морозном воздухе освещали красные, желтые и синие огни, рекламирующие все вкусности, какие только можно себе вообразить, – в основном, гамбургеры. К мотелю «Америка» Тень подошел без приключений.

Глава третья

Каждый час ранит. Последний убивает.

За стойкой мотеля «Америка» скучала молодая женщина. Тени она сказала, что его уже зарегистрировал снявший комнаты друг, и протянула ключ с пластмассовым прямоугольником, на котором белым был выведен номер. Волосы у нее были очень светлые, а в лице – что-то от крыски, что становилось особенно явно, когда женщина подозрительно хмурилась, и сглаживалось с улыбкой. Отказавшись назвать номер комнаты Среды, она настояла на том, чтобы самой позвонить Среде и дать знать, что его гость объявился.

Распахнув дверь в конце коридора, Среда махнул Тени заходить.

– Как похороны? – спросил он.

– Позади.

– Хочешь об этом поговорить?

– Нет.

– Вот и славно, – усмехнулся Среда. – Слишком много теперь говорят. Говорят, говорят, говорят. Этой стране жилось бы намного лучше, если бы люди научились страдать молча.

С этими словами Среда первым шагнул в дверь заваленного картами номера. Карты тут были повсюду: разложены на кровати, пришпилены по стенам. Среда разрисовал их яркими маркерами, так что теперь они были исчерканы флуоресцентно-зелеными, болезненно-розовыми и жгуче-оранжевыми линиями.

– Меня на трассе затащил к себе в машину один толстый мальчишка, – сказал Тень. – Он просил передать тебе, что ты обречен прозябать на свалке истории, в то время как такие, как он, разъезжают в лимузинах по суперхайвеям жизни. Что-то в этом роде.

– Сопляк.

– Ты его знаешь?

Среда пожал плечами.

– Я знаю, кто он. – Он тяжело плюхнулся в единственное в комнате кресло. – Выходят, они блуждают в потемках, – продолжал они, – ничегошеньки не знают. Сколько тебе еще потребуется пробыть в городе?

– Не знаю. Может, еще неделю. Наверное, мне надо уладить дела Лоры. Решить, как быть с квартирой, избавиться от ее одежды и все такое. Мать ее, конечно, на стенку полезет, но ничего другого эта дама и не заслуживает.

Среда сумрачно кивнул:

– Что ж, чем скорее ты закончишь, тем скорее мы сможем уехать из Игл-Пойнта. Спокойной ночи.

Тень ушел к себе. Его комната в точности повторяла номер Среды, вплоть до репродукции кровавого заката над кроватью. Он заказал пиццу с сыром и с фрикадельками, потом напустил ванну, опрокинув в нее все крохотные гостиничные бутылочки с шампунем, и дал струе взбить пену.

То ли ванна оказалась для него слишком мала, то ли он для нее слишком велик, чтобы растянуться во всю длину, но роскошествовать ему пришлось сидя. Тень пообещал себе ванну, когда выйдет из тюрьмы, а Тень всегда держал слово.

Пиццу доставили вскоре после того, как он вышел из ванны, и Тень съел ее, запив лимонадом из банки.

Потом он растянулся на кровати, думая: «Моя первая кровать на воле», и эта мысль доставила ему удовольствия меньше, чем он воображал себе прежде. Оставив занавески незадернутыми, он наблюдал за тем, как проносятся снопы света от фар проезжающих мимо машин, как вспыхивают неоновые вывески закусочных, находя утешение в знании, что там за окном распростерся целый мир, в который он может беспрепятственно выйти, когда пожелает.

Тень мог бы лежать в собственной постели дома, в их с Лорой квартире – в их с Лорой постели. Но даже подумать о том, что он будет там без нее, в окружении ее вещей, ее запаха, ее жизни, было слишком болезненно.

«Не ходи туда», – посоветовал самому себе Тень и решил думать о чем-нибудь другом. Он стал думать о фокусах с монетами. Тень знал, что по складу личности он вовсе не фокусник: он не умел сочинять байки, которые необходимы, чтобы тебе поверили, не хотел он ни показывать карточные фокусы, ни доставать из воздуха бумажные цветы. Он просто хотел манипулировать монетами, ему нравилась ловкость рук. Тень начал перечислять в уме способы заставить монету «исчезнуть», какими он овладел, а это напомнило ему о монете, которую он бросил в могилу, а потом в голове у него голос Одри снова принялся рассказывать, как Лора умерла с членом Робби во рту, и опять он почувствовал укол боли в сердце.

«Каждый час ранит. Последний убивает». Кто же это ему говорил?

Вспомнив замечание Среды, он против воли улыбнулся: Тень слишком часто слышал, как люди говорили друг другу, мол, не следует подавлять свои чувства, мол, надо дать волю эмоциям, отпустить боль. Тень подумал, что многое можно сказать в пользу того, чтобы держать все в себе. Если делать это достаточно долго или поглубже загнать боль внутрь, рано или поздно вообще перестанешь что-либо чувствовать.

Тень сам не заметил, как его сморил сон.

Он шел…

Он шел через комнату, стены которой терялись в тумане, и куда бы он ни поглядел, везде высились величавые статуи и грубые изваяния. Он остановился возле статуи чего-то женоподобного: плоские голые груди свисали пустыми мешками, талию украшала цепь из обрубленных рук, само существо в каждой руке держало по острому ножу, а вместо головы из шеи вырастали две змеи; выгнувшись друг против друга, они будто изготовились к нападению. Было в этой статуе что-то глубоко тревожное, какая-то внутренняя жестокость. Тень попятился.

Потом пошел дальше. Высеченные глаза тех изваяний, у которых имелись глаза, провожали каждый его шаг.

Во сне Тень вдруг осознал, что в полу перед каждой статуей пылает имя. Мужчина с белыми волосами, в ожерелье из зубов и с барабаном в руках звался Левкотиос; широкобедрая женщина с огромной раной между ногами, из которой выпадали чудовища, – Хубур; мужчина с головой барана, держащий золотой шар, – Хершеф.

Во сне к нему обращался, внятно и отчетливо произнося слова, строгий и нервный, педантичный голос, но Тень никого не видел.

– Перед тобой боги, которые были забыты и потому все равно что мертвы. Их имена встречаются лишь в пыльных исторических трактатах. Все до единого они исчезли, но их имена и идолы остаются с нами.

Завернув за угол, Тень очутился в еще одном зале, еще большем, чем первый. Рядом с ним высился отполированный до блеска бурый череп мамонта, а маленькая женщина с деформированной левой рукой и в охровой мохнатой мантии на плечах стояла возле черепа. Дальше – еще три женщины, высеченные из цельного куска гранита и соединенные в талии; лица их были незаконченными, словно в спешке, а вот груди и гениталии проработаны с дотошным тщанием. Вот – бескрылая птица, которую Тень не смог опознать; высотой птица была вдвое выше него, имела клюв как у стервятника, но человеческие руки. И так далее. И так далее.

Снова заговорил голос, будто обращался к классу:

– Это боги, исчезнувшие из памяти. Даже их имена утеряны. Народы, им поклонявшиеся, позабыты так же, как их боги. Их тотемы давно выброшены и разломаны. Их последние жрецы и шаманы умерли, не передав никому своих тайн. Боги умирают. И когда они воистину умирают, они уходят неоплаканные и позабытые. Идеи убить сложнее, чем людей, но в конечном итоге их можно убить.