Величие и падение Рима. Том 2. Юлий Цезарь - Гульельмо Ферреро

Однако, несмотря на столько усилий, влияние Востока с его пороками и роскошью наводняло Италию, подобно весеннему потоку, увеличивающемуся от таяния снегов. Завоевания Помпея, увеличение государственных доходов, изобилие капиталов и благосостояние, бывшее после кризиса 66–63 годов результатом этих завоеваний, снова опьянили демократию, госпожу Империи. Италия была более не амазонкой или Минервой мира, но вакханкой: Афродита и Дионис с толпой менад захватили Рим, проходя по нему днем и ночью в бешеных и необузданных процессиях, приглашая на праздники и разврат мужчин и женщин, патрициев и вольноотпущенников, рабов и граждан, богатых и бедных. Банкеты рабочих обществ и избирательных коллегий были так часты, так многолюдны и так великолепны, что с каждым мгновением поднимали цену в Риме на съестные припасы.[102] Хотя республика покупала хлеб повсюду, в Риме постоянно чувствовался в нем недостаток. Владельцы пригородных садов, скотоводы, бесчисленные городские трактирщики и виноторговцы богатели. Еврисак, самый крупный булочник Рима, темный вольноотпущенник, владевший огромной пекарней и большим количеством рабов, составил себе, скупив поставки для государства и, может быть, на все крупные народные и политические банкеты, такое большое состояние, что оно позволило в один прекрасный день поставить в качестве памятника ему то странное надгробие в виде печи, которое еще почти целое поднимается возле Porta Maggiore.

Первый каменный театр

Везде в Италии строили дворцы, виллы и фермы и покупали рабов; частная и общественная роскошь продолжала увеличиваться. После Галлии, тех выгод, предприятий и празднеств, которые должно было принести новое завоевание, жадную до новшеств публику всего более интересовал театр Помпея, первый большой каменный театр, который строили греческие архитекторы на том месте, где теперь находится Campo dei Fiori и прилежащие улицы. Гражданин кончил тем, что осмелился возмутиться против бессмысленного запрета, наложенного в течение веков строгим пуританизмом старых времен и запрещавшего в Риме строить каменные театры. Постройка этого театра была, таким образом, делом революционным. Помпей, правда, даже в этом случае хотел щадить поклонников традиций. Он предполагал остаться в согласии с законом, приказав построить на вершине амфитеатра храм Венеры, так что скамьи зрителей могли рассматриваться как огромная лестница, ведущая к маленькому храму. Но Помпей был человеком, который всегда страшился своих успехов. Он не сомневался, что для большинства римлян постройка этого театра дороже завоевания Сирии.

Зрелища, устраиваемые политическими деятелями

Однако в ожидании этого большого каменного театра честолюбцы тратили бешеные суммы, давая народу во временных деревянных театрах зрелища, продолжавшиеся по нескольку недель, нанимая гладиаторов, музыкантов, танцоров и мимов; покупая повсюду львов, пантер, тигров, слонов, обезьян, крокодилов, носорогов, которых показывали и заставляли сражаться.[103]Все правители Азии и Африки принуждены были сделаться поставщиками диких зверей для своих римских друзей.[104]Скавр, давая в 58 году эдильские игры, истратил почти все доходы от своих восточных имений, чтобы украсить тремя тысячами статуй, чудными картинами из Сикиона и тремястами прекрасных мраморных колонн деревянный театр, вмещавший 80 000 зрителей и существовавший всего один месяц.

Жизнь высших классов

Высшие классы, знать и богачи жили в необузданном разврате, банкетах, оргиях, ночных праздниках или в столице или в своих поместьях и на дачах.[105]Смешение старой аристократии и богатой буржуазии всаднического сословия наконец произошло, но оно произошло в пороках и наслаждениях. Во главе Империи находились уже не военная аристократия и могущественный класс капиталистов, а маленькая, циничная и скептическая клика, друзья удовольствий и наук, праздников и остроумия.

Римские женщины

Жены разоряли своих мужей и искали любовников, достаточно богатых, чтобы дарить им драгоценные ткани, пышные носилки, красивых, хорошо причесанных и одетых рабов, а особенно жемчуга и драгоценные камни, столь же великолепные, как камни Митридата, на которые они бегали смотреть в храм Юпитера Капитолийского, где Помпей выставил их.[106]Что касается их мужей, то лучшим считался тот, у кого были лучший погреб греческих вин, самые искусные повара, самые пышные виллы, самая большая библиотека, самая модная любовница и самые редкие и ценные произведения скульптуры и золотые вещи.

Молодое поколение

Хуже всего было молодое поколение, циничное, сладострастное, легкомысленное, не уважающее никакого авторитета, ни богов, ни родителей, нетерпеливое в достижении удачи и богатства без всяких трудов.[107]Об этой молодежи можно судить по пяти молодым людям, заставлявшим тогда говорить о себе. Это были: Марк Антоний, внук великого оратора и сын претора, так неудачно воевавшего в 74 году с пиратами; Гай Скрибоний Курион, сын знаменитого консерватора, бывшего в 79 году консулом и совершившего экспедицию во Фракию; Гай Саллюстий Крисп, сын богатого собственника из Амитерна; Марк Целий, сын крупного банкира из Путеол, и, наконец, Катулл.

Антоний и Курион, которых злые языки называли мужем и женой, наделали вместе столько долгов и столько глупостей, что Курион был принужден своим отцом покинуть Антония, а Антоний, преследуемый своими кредиторами, бежал в Грецию и сделал вид, что занялся науками, но скоро соскучился и отправился к Габинию, принявшему его в число своих кавалерийских офицеров.[108]Саллюстий, очень умный, получивший хорошее образование и значительное состояние, разорился на женщин; друзья называли его «счастливцем» за его постоянные любовные успехи. Еще очень молодой, Целий был горячим поклонником Катилины; избегнув преследований, он в числе прочих сделался любовником Клодии, окончательно разорившей его и обвинившей затем в соучастии в убийстве александрийских послов, ехавших в Рим для обвинения перед сенатом Птолемея Авлета.[109]

Катулл и его корабль

Катулл, преследуемый своими кредиторами, поссорившийся из-за своей расточительности со своим отцом, глубоко опечаленный изменами Клодии и смертью одного из своих братьев, погибшего в Азии, отправился в Вифинию в свите претора Гая Меммия в надежде забыть свою скорбь и немного пополнить свой кошелек. Он, однако, не замедлил почувствовать тоску по Риму[110]и скоро задумал вернуться туда, но не как все, на простом торговом судне, а как восточный царь на элегантном маленьком увеселительном корабле,[111]который купил с экипажем в одном из портов Черного моря, вероятно, в Амастриде. Скоро, когда нежные весенние зефиры начали волновать своими сладострастными ласками лазурные волны Средиземного моря,[112]он сел на него в Никее,[113]оплакав в Троаде покидаемый прах своего брата.[114]Затем он спокойно проплыл вдоль берегов Малой Азии, пересек Киклады, поплыл вдоль берегов Греции и, наконец, по Адриатическому морю прибыл к устью По, поднялся по реке и по суше перетащил свой корабль в Гардское озеро.[115]

Истощение восточных провинций

Ободренная благосостоянием, которое все считали вечным, Италия теряла чувство справедливого и несправедливого, истинного и ложного, мудрости и безумия и смело устремлялась в будущее, не имея другой цели, как идти все далее, какой бы то ни было ценой. Но это благосостояние было только кажущимся. Издержки повсюду возрастали, а доходы не увеличивались в такой же пропорции. Финансовая эксплуатация провинций, самый изобильный источник богатства со времен Гракхов, была готова иссякнуть. По мере его истощения Италии приходилось жить только на политическую и военную эксплуатацию провинций. Это — один из существенных фактов десятилетия, следовавшего за консульством Цезаря, и он объясняет нам как популярность, какой пользовалась в данный момент цезарская политика демократического империализма, так и ужасный кризис, каковой со временем она должна была породить. В последние двадцать пять лет Азия и Греция, приносившие италийским финансистам после завоеваний Суллы гораздо меньше доходов, чем раньше, совершенно истощились. С этих пор стало невозможным за несколько лет сколотить на Востоке крупное состояние, потому что все богатства, которые можно было с большей выгодой перевезти в Италию или эксплуатировать на месте, уже были во власти италийских финансистов. Новые завоевания, Понт и Сирия, уже ранее истощенные долгими войнами, не приносили капиталистам особенно больших доходов.