Томас Мюнцер - Альфред Штекли

«Жемчужиной своих владений» называл Цвиккау курфюрст Саксонии. Город лежал на перекрестке древних торговых путей, среди широкой плодородной равнины, у подножья гор. Здесь шла дорога из Франконии в саксонские земли, Дрезден и дальше на славянский восток. Купцы Южной Германии спешили на ярмарку в Лейпциг, в Силезию или в ганзейские города. Отсюда рукой подать до Чехии.

С незапамятных времен в городе процветала торговля. Через Цвиккау проходили огромные массы зерна. Хлеботорговцы обязаны были три дня выставлять здесь на продажу свой товар. Дешевый ячмень породил множество пивоваров. На тридцать окрестных деревень распространил город свое право монопольной торговли пивом.

Цвиккау издавна славился своими сукнами — по качеству уступая только лондонским и нидерландским, они создали городу завидную славу. Но не добротные сукна принесли настоящее богатство. Уже несколько десятилетий как неподалеку, в районе Шнеберга, были найдены месторождения серебра. Оборотистые купцы и мастера суконщики стали вкладывать средства в новое дело. И не ошиблись. Серебро не успевали перечеканивать в монету. Хозяева рудников делили между собой слитки.

Конец XV века прошел в серебряной лихорадке. Повсюду вырастали дома, лавки, склады. Толстосумы подзадоривали друг друга. Трехэтажные особняки поражали своим великолепием. Торговец сукнами Мартин Рёмер стал первым богачом Саксонии. С ним соперничал Ганс Федерангель, бывший сукнодел. Они ссужали своих князей баснословными суммами, покупали у них замки, должности, привилегии. Они щеголяли показной щедростью, украшали храмы, содержали священников. В городе на их деньги был вырыт красивый пруд. 1 400 золотых гульденов отвалил Рёмер известнейшему нюрнбергскому живописцу Вольгемуту, учителю Альбрехта Дюрера, за большой алтарь в церкви св. Марии.

В рудниках надрывались и гибли горнорабочие. На нищенское жалованье жили впроголодь их семьи. А владельцы копей, у которых кладовые ломились от серебра, успокаивали свою совесть чем могли — покупали индульгенции, одаривали церкви, жалкие гроши тратили на бедняков. Как добродетельные христиане, они занимались благотворительностью: завели для бездомных ночлежку и по воскресеньям выдавали голодным порцию хлеба с мясом.

Из рудников Шнеберга в город постоянно текло серебро. Одним оно приносило неслыханные богатства, других ввергало в еще большую нищету. Зажиточные сукноделы, присосавшиеся к приискам, быстро и ловко использовали свои доходы, чтобы подчинить себе прежних собратьев по цеху, которые жили лишь за счет собственного труда. Неравенство росло с каждым днем. Мастера, еще недавно гордившиеся самостоятельностью, попадали в кабалу к крупным предпринимателям. В цехе ткачей-суконщиков, главном цехе города, количество мастеров резко сокращалось. Многие мастера, чьи отцы играли в городе видную роль, низводились до положения подмастерьев. Кое-кто из них уходил искать счастья на чужбине.

А что творилось в магистрате! Богачи уже не довольствовались тем, что прочно захватили кормило правления. Они сами освободили себя от городских налогов и переложили все бремя на бедняков. Поборов было хоть отбавляй: на нужды города, на курфюрста, на императора. Магистрат состоял почти сплошь из представителей богатейших фамилий. Финансовые дела держались в секрете. Под покровом тайны процветало лихоимство.

Приток серебра вел к дороговизне. Мешки со слитками вывозили из города, а с трудовым людом расплачивались порченой монетой. Ропотливых выставляли в три шеи. Хозяева могли себе это позволить. Серебряная лихорадка пригнала в Цвиккау массу народа — рабочих рук было больше чем достаточно.

Борьба никогда не прекращалась. Городские низы требовали улучшения своей доли. Иногда вспыхивали серьезные волнения. Но недовольные были разобщены, а у патрициата всегда находились наготове крепкие кнехты.

Через несколько дней после первой проповеди Мюнцер снова поднялся на кафедру. На этот раз церковь св. Марии была полна. Здесь были не только ее прихожане: купцы, цеховые мастера, владельцы рудников, члены магистрата. Толпа все валила и валила… Шли люди из бедных кварталов: красильщики, шерстобиты, ткачи.

Когда Мюнцер начал проповедь, яблоку негде было упасть. Даже на улице, у входа, теснились люди.

Томас говорил о невыносимом положении в городе и округе. Конечно, Цвиккау — лакомый кусочек для разных духовных особ. Всем им прекрасно платят. А как они исполняют обязанности, которые налагает на них сан? Они не хотят ничего знать, кроме плотских утех. Для своей паствы они не желают делать даже самой малости. Они предпочитают по дешевке нанять заместителя, лишь бы тот мог кое-как вести службы, а сами уезжают проедать чужие денежки в расчудесный Нюрнберг! Слишком уж много разных бездельников понабралось в городе. Чего стоят одни францисканцы. «Нищенствующий» орден может поспорить богатствами с любым князем. Давным-давно забыли братья минориты свою «сестру бедность». Сколь долго же в Цвиккау будут терпеть этих тунеядцев, мириться с их привилегиями и безропотно сносить их злодеяния?

Церковь была набита до отказа, а народ все прибывал. Теснота увеличивалась еще и оттого, что в церкви шла перестройка и стояли леса. Люди напирали. Затрещали доски. Вдруг тяжелая балка, укрепленная под куполом, угрожающе накренилась. Поднялся отчаянный крик: «Спасайтесь!..» Началась давка. Леса затрещали еще грознее. Посыпались стекла: люди половчее выскакивали в окна.

— Образумьтесь! — голос Мюнцера тонул в ужасном шуме.

Подпорки были сметены. Леса разъехались, и балка рухнула. К счастью, она зацепилась за поперечное бревно. В церкви уже почти никого не было. На полу валялись туфли, шляпы, береты, платки, чей-то оторванный воротник…

Мюнцер остался на кафедре. Худое, желтоватое лицо не выдавало волнения. Над его головой, чуть покачиваясь, висела огромная балка.

О происшествии в церкви было немало пересудов. Монахи тут же попытались использовать его против Мюнцера. Такой проповедник принесет городу одни несчастья. Перст божий указует, что ждет людей, которые будут ему внимать. Пусть это послужит уроком — ныне господь в бескрайном своем милосердии ограничился предостережением. Но горе тем, кто не одумается! В мастерских, среди куч шерсти и красильных чанов, много о нем говорили. Да, это не Эгран — тот бы первым бросился наутек прямо по головам своей паствы!

Ученейший магистр Томас не сторонился простых людей. Он много времени проводил в кварталах, где ютились бедняки, заходил в дома, посещал мастерские. Его излюбленным местом была Собачья улица — трущобы Цвиккау, нищая улица горемык. Не сразу стал он здесь своим человеком. Вначале к нему относились с недоверием. Но чем больше узнавали его люди, тем охотней раскрывали перед ним свои сердца. Чему тут удивляться? Магистр Томас не подлаживался к настроениям ткачей и не заигрывал с чесальщиками шерсти. Он не утешал их красивыми словами и не вселял пустых надежд. Просто их беды были его бедами, их гнев — его гневом.