Мир-фильтр. Как алгоритмы уплощают культуру - Кайл Чейка

времени. (Хронологический вариант назывался Twitter Classic, словно любимый вкус какой-то вредной пищи.) Позже приложение начало автоматически через некоторое время переключать пользователей на алгоритмическую ленту, вынуждая их отказаться от хронологии. Хотя рекомендации контента Netflix уже давно были алгоритмическими, в 2016 году этот стриминговый сервис начал менять интерфейс главной страницы, определяя приоритет рекомендаций и индивидуализируя их для каждого пользователя.

За этим сдвигом последовали более масштабные последствия для культуры, неожиданные для пользователей и, возможно, для самих компаний – примерно как запруда на реке меняет всю экосистему. Алгоритмизированные ленты начинают выглядеть по-разному для разных людей: невозможно узнать, что видит другой человек в данный момент, а значит, сложнее ощутить онлайн чувство общности с другими людьми – то чувство единения, которое вы, возможно, испытываете, когда смотрите фильм в кинотеатре или собираетесь с друзьями перед телевизором. Появление Мира-фильтра привело к уходу в монокультуру. У нее есть определенные преимущества (теперь мы можем потреблять более широкий спектр медиа), однако имеются и минусы. Культура должна быть коллективной; она требует определенной степени согласованности между аудиториями; без такой общности она теряет часть своего существенного влияния.

Проблема фрагментации усугубляется тем, что обновления рекомендательной системы не распространяются одновременно на всех пользователей приложения. В течение года или двух после 2016 года моя личная лента Инстаграма сохраняла строгую хронологичность, в то время как все вокруг жаловались, что не видят того, что хотят. В конце концов моя лента тоже переключилась, и я понял, на что жаловались мои знакомые. Мы привыкли, что наши ленты работают определенным образом, и когда они изменились, изменилось и наше поведение как потребителей. Мы застряли в алгоритмическом потоке, движимые теми переменными, на поиск которых его запрограммировали.

Развитие алгоритмической ленты, как и самого интернета, продвигалось медленно, но затем произошел всплеск. В начале 2020-х годов, когда я пишу эти строки, системы рекомендаций представляются неизбежными посредниками при нашем потреблении всех видов цифровых медиа. Зачастую кажется, что какая-то технология является чем-то из разряда далекого будущего, но внезапно щелкает выключатель, и скачок вперед становится совершенно обыденным фактом повседневной жизни.

В своей эпопее начала XX века “В поисках утраченного времени” Марсель Пруст исследует такие тонкие изменения в личных ощущениях на фоне развивающихся технологий. В одном из отрывков рассказчик Пруста называет телефон “сверхъестественным инструментом, чудесам которого некогда так дивились и которым теперь пользуются почти бессознательно для вызова портного или заказа мороженого”[14]. Телефон изобрели только в конце XIX века, когда происходит действие романа Пруста. К 1899 году в Париже насчитывалось семь тысяч телефонных абонентов. И тем не менее телефоны уже превратились в обыденность. Даже во время одного из первых телефонных разговоров рассказчика устройство не восхищает его, а раздражает. Пруст писал: “И все же привычка требует так мало времени для совлечения тайны со священных форм, с которыми мы соприкасаемся, что, не получив соединения немедленно, я подумал только о том, как это все долго, неудобно, и уже готов был обратиться с жалобой”[15].

В 1933 году японский писатель Дзюнъитиро Танидзаки запечатлел другой момент технологических перемен, написав книгу “Похвала тени” – огромное эссе о появлении электрического освещения в Токио. Метафорический выключатель щелкнул; за время жизни Танидзаки (он родился в 1886 году) электрический свет, прежде неизвестный в его стране, распространился повсеместно – благодаря контактам с Западом, на волне растущей глобализации и последующих столкновений культур. Танидзаки писал о европейцах: “Не прекращают они своего движения в поисках света, стремясь рассеять последние остатки тени”[16]. В эссе писатель оплакивает уникальные формы японской культуры, которые вдохновлялись старой тусклостью света свечей, – от блеска позолоты на раздвижной бумажной двери дома до супа мисо “цвета красной глины” в полутемных домах: “Наши национальные блюда неразрывно связаны с темнотой и основным тоном своим имеют «тень»”.

И все же Танидзаки не мог игнорировать привлекательность электричества и других новых устройств: фарфоровых унитазов, обогревателей и неоновых вывесок. “Мы ничего не имеем против принятия всех современных достижений цивилизации”, – писал он. В своих художественных произведениях романист сообщал, что любит кинотеатры и современную архитектуру так же сильно, как он ценит традиции. В книге “Похвала тени” прослеживается, как менялись технологии, адаптировалась культура и трансформировались личные вкусы – та же схема, которую мы видим сегодня в Мире-фильтре.

С появлением новых технологий чудесное быстро становится обыденным, любой сбой в их работе воспринимается как неприятность, и в конце концов на них просто перестают обращать внимание – чудо исчезает. Мы забываем, что жизнь не всегда была такой: мы не могли напрямую разговаривать с людьми на больших расстояниях, комнаты не освещались потолочными светильниками, а машины не фильтровали информацию автоматически. Так и с присутствием алгоритмической подачи информации в нашей жизни; алгоритм часто остается незамеченным – предметом мебели, на который обращают внимание только тогда, когда он не работает так, как положено, как в случае со светофором или водопроводом.

Алгоритмическая тревожность

Если несколько веков назад играющий в шахматы механический турок оказался (ложной) встречей с чудесной технологией, принимающей решения независимо от человека, то теперь мы сталкиваемся с подобным десятки раз в день – в цифровых пространствах, на которые привыкли полагаться. Повсеместное влияние машин трудно переоценить. Если судить по общедоступным показателям, у Фейсбука сегодня почти три миллиарда пользователей. Инстаграм – около двух миллиардов. ТикТок – более одного миллиарда. Spotify – свыше пятисот миллионов. Твиттер – четыреста миллионов. Netflix – более двухсот миллионов. Каждое взаимодействие людей на этих платформах, каждый момент пассивного потребления определяется алгоритмическими рекомендациями. Даже если некоторые пользователи отказались от алгоритмической ленты, их участие вносит вклад в данные, которые служат основой для рекомендаций другим пользователям. Захват неизбежен. Для значительной части населения планеты социальные сети и стриминговые сервисы стали основным способом поглощения информации – будь то музыка, развлечения или искусство. Мы живем в эпоху алгоритмической культуры.

Технологические компании уже давно стремятся достичь таких масштабов. Монопольный рост для них важнее, чем качество пользовательского опыта, и уж точно важнее, чем справедливое распределение культуры по лентам сервисов. (Цифровая платформа не несет такой кураторской ответственности, как, скажем, художественный музей.) Согласно идеологии Кремниевой долины, стремление к масштабу перевешивает любые возможные негативные последствия. Это демонстрирует служебная записка, составленная в 2016 году Эндрю Босуортом из Фейсбука.

Таким образом мы подключим больше людей. Возможно, они будут использовать наши инструменты для чего-нибудь плохого. Может быть, это стоит кому-то жизни, если на человека нападут бандиты. Может быть, кто-нибудь погибнет в результате террористической атаки, скоординированной с помощью