Воевода (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич

— Я не знаю, что и думать, — тихо добавил купец. — Этот убийца ведь не один был. В церкви находились его подельники. И они — уважаемые люди. Еще и ты с этим…

— Мы все растеряны, — осторожно произнес священник. — Главное сейчас не делать резких поступков.

— Боишься?

— Боюсь, что мы упустим заговорщиков. Они ведь теперь начнут действовать открыто.

— Ликаны и масаны, кто это? — сменил тему купец. — Никогда о них не слышал.

— Если бы я знал. Но очевидно, что-то дурное, раз для них серебро губительно.

Агафон молча встал и не прощаясь вышел. Понурый. Афанасий же, бледный как мертвец, проводил его до дверей. И с огромной тревогой смотрел за тем, как тот проходит между помещиков. И молчит. То есть, не обвиняет священника во всех смертных грехах.

А одно слово могло возжечь пожар. Ибо настроения среди помещиков были такие, что они любого бы растерзали, если узнали о причастности этого любого к нападению на их любимого воеводу. Даже те, кому Андрей не сильно нравился, помалкивали…

[1] Птицы (класс aves) относятся к группе целурозавров, то есть, формально являются разновидностью динозавров.

Глава 7

1555 год, 7 ноября, Москва

— Что там дальше? — устало зевнув, спросил Иоанн Васильевич.

— Государь, — вкрадчиво произнес дьяк, — от твоего верного слуги грамотка пришла.

— Что за грамотка?

— Предупреждает тебя о том, что воевода тульский на тебя хулу возводит.

— Опять? Что в этот раз?

— Пишет, что Андрей болтает, будто бы ты Государь, не настоящий. Ибо не в силах сам титулы дарить. И Кесарь ромейский в том тебя выше непревзойденно. Да и не Кесарь, а даже простой баронишка ляшский или мадьярский.

— А кто прислал сию грамотку?

— Князь Белевский[1].

— Это где же он услышал, что Андрей болтает? Сидит же безвылазно в своем городишке. Али слухи какие повторяет словно баба базарная?

— Того мне не ведомо и в грамотке не писано.

— А грамоток то много уже… ой много… и во всех одно и тоже. Словно кто-то один их где пишет, да от чужого имени рассылает. Чудно.

— Так можа и правда болтает? Дыма без огня не бывает. Человек он лихой.

— Лихой, но не дурной. Не забывай — он в прошлом князь. Правнук Владимира Святого. И не абы какой, а многоопытный. Он правил больше, сколько тебе лет. И не в тиши сидел, а в лихое время престол держал. А посему такое болтать не станет. Ибо не дурак и в делах державных смыслит немало. И в том, что его недруги охотно сие донесут до моих ушей.

— Но пишут же… — почесал затылок дьячок. — Неужто брешут?

В этот момент в дверь постучали.

— Кто там? — спросил Иоанн Васильевич.

Вошел слуга.

— Что случилось? — нахмурившись поинтересовался Государь.

— Срочное известие из Тулы.

— Из Тулы? — оживился дьяк.

— Да. — произнес слуга и протянул грамотку Царю. Тот кивнул дьячку и тот ловко ее подхватив, сломал печать и начал читать.

— … на слугу твоего верного, воеводу тульского в храме Господнем напали и пытались зарезать…

— В храме?

— Да, отец Афанасий пишет, что в храме. Еще он пишет, что кинжал был отравлен. Отчего рану сразу стало жаром томить.

— А ныне что? Жив ли?

— Грамотка сия пятого дня писана. Времени много утекло.

— А ты говоришь, что пишут… — покачал головой Царь. — Не мил он кому-то вот и пишут. А тот князь Белевский, он… хм… Интересно, где Андрей ему дорогу перешел и в чем?

Дьяк и слуга промолчали. Они заметили, как Государь погрузился в размышления, и не хотели его отвлечь ненароком. Дьяк едва заметно кивнул, дескать, уходи. И слуга тихонько удалился. Его задача заключалась в том, чтобы передать грамотку. Участвовать в разборе значимых государственных бумаг далее ему было неуместно.

Царь же думал о том, кому могло понадобиться изводить Андрея. Где наветом, где прямым убийством. Ведь не такая большая птица. Зачем? Или все-таки большая и он что-то не знает?

***

Тем временем в Туле отец Афанасий стоял у парня над душой.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Сын мой, тебе нужно исповедоваться и причаститься.

— Не нужно.

— Ты умираешь и должно перед Всевышним представать с легкой душой.

— Нет никакого смысла перед смертью исповедоваться и причащаться. Если ты жил как дерьмо, то думаешь, раскаяние перед смертью что-то изменит? Нет. Только усилит твою вину, ибо добавит к ней еще лукавство и трусость. Натворил дел — имей смелость отвечать.

— Но… — начал было возражать отец Афанасий и осекся. Он вспомнил кто перед ним. И уж кто-кто, а человек, вернувшийся оттуда точно знал, что имело смысл, а что нет.

— Так может и истинная вера не имеет смысла? — с некоторым подвохом поинтересовался отец Афанасий.

— Я не хочу об этом говорить.

— Отчего же?

— Мои слова могут навредить тебе.

Священник нахмурился.

— Неужели все настолько идет в разрез с писанием?

— Я могу сказать тебе очень немногое. Первое — каждому по вере его. У каждого человека свой рай или ад. Второе — важны только дела. Если слова не подкрепляются поступками, то это ложь и лицемерие. Какой бы истовой не была молитва, но, если за ней не следует поступок, она пуста. Как и раскаяние. Слова — это просто слова. Все остальное я не желаю обсуждать.

— Я… я понял. Может быть все же исповедуешься и причастишься?

— Если люди так требуют выполнить ритуал…

— Таинство, — поправил его отец Афанасий.

— От изменения названия суть не меняется. Так вот, если они требуют выполнения таинства, то просто скажи им, что все сделал. А я подтвержу. Но в грех лукавства не вводи меня.

— Хорошо, — кивнул отец Афанасий. Посидел немного рядом. А потом спросил: — А кто такие ликаны и масаны?

— Я не хочу это обсуждать.

— Но ты эти слова произнес. И люди в недоумении. И спрашивают меня. Если ты не ответишь, то они сами что-то придумают. А это…

— Ликаны, — перебил его Андрей, прекрасно поняв, куда клонит священник, — это народ оборотней. Масаны — другой народ, для которого употребление чужой крови — основа жизни. Их считают проклятыми. Но как на самом деле — не ясно. Их ОЧЕНЬ мало.

— Ликаны это волколаки?

— В том числе. У ликанов много родов. Берендеи, кицуне и многие, многие иные. Люди просто впервые познакомились с волками, поэтому по ним и прозвали остальных.

— Ты, я вижу, недурно во всякой нечисти разбираешься.

— Я люблю послушать и неплохо запоминаю чужие слова.

— Разумеется.

— И из того, что я слышал могу так сказать — нет ничего страшнее на земле, чем человек. Ибо его сердце может быть чернее, чем у самого страшного чудовища. И за приятным, благообразным обликом может скрываться ТАКАЯ мерзость, которую и в ад отправлять неловко.

— Отчего?

— Жалко. Ад жалко.

Священник нервно усмехнулся и кивнул.

— Все отче, ступай. Дай мне подремать. Может быть усну. А сон в моем состоянии — лучшее лекарство.

— Да, конечно. — произнес он, вставая. — Мы будем молиться за тебя.

— Лучше не молится. Лучше смотреть в оба. На меня покушались. Если злодеи поймут, что я иду на поправку, или услышат о том, то постараются что-то еще предпринять.

— Я понял тебя, — кивнул отец Афанасий. И еще раз попрощавшись, пожелал здоровья и удалился.

— Как он? — донеслось из-за двери.

— Шутки шутит, — ответил священник. — Мню, выкарабкается.

И все загалдели. А дальше дверь уже нормально прикрыли и толком их расслышать оказалось проблематично. Поэтому Андрей смог снова погрузиться в свои размышления.

Был он отравлен или нет — не ясно.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

С его телом творилась какая-то нелепица. Снова, как и тогда после битвы у Селезневки он ослаб. Настолько, что первые пару дней едва двигался.

Да и сейчас, спустя пять дней, выглядел умирающим лебедем, что бесило неимоверно. Тем более, что рана на руке дала неприятные осложнения. Туда попало несколько фрагментов ткани, и она воспалилась. Промыть узкий и слепой колотый раневый канал не представлялось возможным. Поэтому он распорядился разрезать ему мышцы плеча, дабы прочистить воспалившуюся рану.