Слоны Ганнибала - Александр Немировский

Наконец чья-то рука легла на плечо Алорка, и он остановился. Ему развязали глаза. Он увидел городскую площадь, заполненную сагунтийцами. На него были устремлены сотни глаз, подернутых мрачными тенями. Бледные, судорожно сжатые губы едва сдерживали готовый вырваться крик.

Алорк передал старейшинам условия Ганнибала. Каждое его слово было слышно на площади. Сагунтийцы начали расходиться, но вот они вернулись снова. В руках у них какие-то свертки, хворост, обломки мебели. Они бросают все это в одно место. На площади вырос холм. Кто-то поднес к нему факел. Вспыхнул костер. Одни бросались в его пламя. Другие обнимали жен, брали на руки детей, осыпали их последними поцелуями, перед тем как убить. Третьи раздирали свои одежды и сами подставляли грудь под меч. Алорк закрыл лицо руками. Ужас наполнил все его существо.

Карфагеняне, не дождавшись возвращения Алорка, приготовились к бою. Но город, казалось, вымер. Не видя никого из врагов, не встретив сопротивления, они не могли понять, что произошло. То там, то здесь поднимались столбы дыма. На улицах лежали окровавленные тела мужчин и женщин. Сагунтийцы предпочли смерть рабству.

ДУКАРИОН

После взятия Сагунта Ганнибал удалился в Новый Карфаген. Здесь он разделил добычу между воинами и ожидал возвращения посланцев из галльских земель.

С восторгом отзывались посланцы о достоинствах земли италийских галлов, о невероятном изобилии ее плодов. По их словам, медимн [33] ячменя стоил там два обола [34], а медимн пшеницы — четыре обола. На полях, не знающих недостатка влаги, гречиха и просо давали невиданный урожай. В дубовый лесах паслись огромные стада свиней, а на сочных горных лугах бродило бесчисленное множество коз, овец и лошадей. Холмистые и низменные местности были густо населены галльским племенами — бойями, инсубрами. Это рослые и красивые люди. Сердца их переполнены ненавистью к Риму, и они готовы оказать карфагенской армии помощь людьми и припасами.

Послы привели с собой проводника, инсубра Дукариона, в прошлом римского раба. Это был человек лет двадцати пяти, почти ровесник Ганнибала, голубоглазый, со светлыми волосами, с правильными чертами лица. Дукарион питал фанатическую ненависть к Риму, и это создавало какую-то особую близость между ним и Ганнибалом. К тому же Дукарион немало повидал на своем веку и мог рассказать о Риме и подвластных ему народах.

— Расскажи, как ты стал рабом, — спросил Ганнибал.

Инсубр нахмурился:

— Когда римляне разбили наше войско у Адды, они ворвались в нашу деревню [35]. Они сожгли хижины. Мать с сестрою погибли в огне. Нас, юношей, они привязали к деревьям и били прутьями. А Гай Фламиний смеялся, видя наши мучения.

— Сам Фламиний? — воскликнул Ганнибал. Он кое-что слышал об этом человеке, который был первым управителем захваченной у Карфагена Сицилии.

— Да, это он возглавлял римский легион, занявший наше селение.

— Расскажи, какой он, Фламиний.

Инсубр пожал плечами, удивившись, почему могущественного полководца заинтересовал римлянин, бывший теперь частным лицом.

— Он выше тебя ростом и старше, бреет бороду, как все римляне, ходит быстро, глаза у него серые, смеется, широко открыв рот.

— Боюсь, что по твоему описанию я не узнаю Фламиния, даже если встречусь с ним лицом к лицу. У большинства римлян серые глаза, и мало ли кто смеется с широко открытым ртом. А ты не знаешь, знатного ли он рода?

— Я слышал, что власть ему принесла не слава предков, а любовь римской толпы. Он разделил наши земли между плебеями. Дорога к морю по их настоянию названа его именем [36]. А потом он построил в Риме новый цирк, также получивший его имя.

Ганнибал молча кивал головой. Галерея римлян, созданная в его воображении, пополнилась новым портретом. Гай Фламиний занял место рядом с Квинтом Фабием, потому что их родовые имена начинались с одной буквы. Но как они не похожи, эти двое, на «фэ». Фабий — осторожный и медлительный, Фламиний — быстрый, горячий, с острым умом. Баловень судьбы. Успех вскружил ему голову.

— Извини, что я прервал твой рассказ, — молвил Ганнибал, отвлекшись от своих мыслей. — Что стало с тобой потом?

— В цепях нас привезли в Рим. С тех пор я не видел больше никого из моих друзей. Римляне боятся держать вместе людей одного племени, и нас купили разные господа. Я попал на мельницу. К жернову вместе со мной приковали сирийца, фракийца, скифа и грека. Хозяин был уверен, что мы не поймем друг друга. Слово «свобода» произносится по-разному, но одинаково дорого сердцу каждого. Во время римского праздника Сатурналий [37], этих мучительных и коротких дней ложной свободы, мы бежали. Римляне послали за нами в погоню собак, обученных охоте за людьми. Но мы обманули псов и их хозяев, спрятавшись на островке на Тибре. Вода смыла наши следы. Римляне называли этот островок именем бога-целителя Эскулапия и посылали туда умирать старых и безнадежно больных рабов. Днем и ночью с острова слышатся стоны и вопли умирающих. Мимо острова проходят лодки и корабли, но никому не придет в голову причалить к острову и бросить умирающим кусок заплесневевшего хлеба.

Может быть, эта бесчеловечность и спасла нас. Три дня мы прятались в зарослях, обращаясь с мольбой каждый на своем языке, каждый к своим богам. Но просили мы об одном, и боги вняли нашим молитвам. Ночью мы незаметно проникли на корабль с зерном, не зная, куда он плывет. Мы пробрались в трюм и лежали тихо, как мыши. Теперь нас уже мучил не голод, а жажда. На четвертые сутки плавания мы готовы были выдать себя за глоток воды. Но жажда свободы была сильнее. Не знаю, сколько еще прошло дней. Сквозь забытье я услышал, как заскребла якорная цепь и плеснул якорь. Выгружали зерно. Это было спасение. От рабов-грузчиков я узнал, что нахожусь в Массалии. Рабы принесли мен воды. Моим товарищам по бегству вода была не нужна. Они были слабее меня. Их убила жажда. Из Массалии я направился к Альпам. Через неделю я был среди своих. Я рассказал о том, как со мной обращались римляне, показал им рубцы на своей спине. Сердца моих родичей зажглись гневом. Они мне обещали, что будут мстить римлянам. Когда к нам прибыли твои послы, родичи сказали мне: «Иди с этими чужеземцами и приведи в наши земли их войско. Самим с римлянами нам не справиться».

Ганнибал с интересом слушал Дукариона. Он видел в нем первого подданного великой западной державы, столицей которой он сделает Рим. Нет, он не вернется в Карфаген, где его будут стеснять на каждом шагу. Он станет повелителем всех этих обиженных и недовольных Римом людей. И его держава будет такой же разноплеменной, как войско.

ГАДЕС

Распустив воинов-иберов по домам, чтобы с наступлением весны они снова собрались в Новом Карфагене, полководец отправился в Гадес принести обет Господину Мелькарту. В Гадесе Ганнибал должен был встретиться и с Магоном.

Огромные волны подкатывались к скале, составлявшей подножие храма Мелькарта, и с грохотом разбивалась. Снова и снова катились валы, как разъяренные упорством врага, обезумевшие воины, брошенные на приступ невидимым полководцем. Его непреклонная воля обрекала их на смерть и забвение, превращала в водяную пыль, но на их место становились все новые и новые бойцы с изогнутыми щитами и острыми копьями. Снова и снова катились волны.

Это прекрасное, неповторимое зрелище рождало необычные мысли. «Война, всюду война! — шептал Ганнибал. Он ощутил привкус соли, словно прижался к лицу матери и ее слезы высохли у него на губах. — Океан воюет с берегом, берег — с ветром, племя идет на племя, а кто я в этой войне? Всесильный полководец или игрушка в руках могущественных сил? Властен ли я над войной, которая началась до моего рождения и будет после меня? Пусть мне захочется бросить войско и бежать в степи к Масиниссе, жить в мапалии и охотиться на диких коз. Прекратится ли война, виновником которой считают меня, Ганнибала? Распустят ли римляне свои легионы и потопят флот, откажутся ли рабби от иберийских рудников, приносящих им баснословные доходы? Нет! Тысячу раз нет! На мое место станет другой, мой брат Газдрубал или Ганнон. И все равно будет война. Снова и снова будут катиться волны и рассыпаться в водяную пыль. И, если я бессилен перед потоком событий так же, как эта волна не может остановиться или повернуть вспять, значит, есть что-то, что сталкивает волны с камнями и племена с племенами. И это что-то мы называем Мелькартом, воздвигаем ему храмы и алтари, приносим жертвы».

Ганнибал выхватил из ножен кинжал и бросил в море.

Уже почти тысячу лет на этой скале верующие приносили морю жертвы, финикийские и карфагенские купцы кидали в волны слитки серебра и монеты, янтарь, перстни с драгоценными камнями. Они просили у Мелькарта доброго ветра и богатой добычи. А этот человек на скале бросил в океан свое оружие и просил взамен ярость.