Роман в письмах. В 2 томах. Том 2. 1942-1950 - Иван Сергеевич Шмелев

по крови, духу и сердцу… — а я мог бы — знаю! — влиять… я, м. б., чудо сделал бы, сколько сердец отомкнул бы… — одним своим «Богомольем»! И как бы мы, своим знанием родной души, могли бы облегчить великий и страшный подвиг — мирового очищения! Больше бы взаимного доверия… — и случилось бы чудо, _Ч_у_д_о!!! Оно и случится, только… с большим запозданием, с излишней — и великой! — затратой сил. Я глубоко верю в предназначение Божие, карающий и очистительный «меч» был вложен в руку Германии… так _д_а_н_о_ в историческом течении, Высшею Волею, избран достойный сего. Но… мы-то — _т_о_л_ь_к_о_ свидетели..! А если бы была полная вера в нас, в _н_а_ш_е_ _п_р_е_д_о_п_р_е_д_е_л_е_н_и_е… — если бы был братский союз двух великих народов..! — о, что было бы!! Я держусь точки зрения Бисмарка60, но не иного течения, когда-то возглавлявшегося фон дер Гольцем… — не недавним61, а его, должно быть, предком62. Верно сказал знаменитый Кляузевиц63… разбирая «поход наполеоновский», — почему _н_е_л_ь_з_я_ было Наполеону завоевать Россию! Ты должна мне поверить, Оля… я не с потолка списываю выводы… — и если я говорю и мыслю _т_а_к, я имею основание в вере и в знании. Поверь, что не скудные. Право такое признал за мною и строгий мыслитель, твой посажёный — и так бессмысленно! — отец64: я бы _н_е_ допустил того, что допустил он (* не благословил бы тебя на такой брак.). Запахло гарью: поставил варить картофель, а он спекся! Сколько я кастрюль испортил, за эти годы, а их теперь не достать. Сколько посуды перебил! Ухитрись вот — и думать, и творить, жить где-то… и помнить о мелочах… добывать пищу, стряпать… только два — три раза в неделю приходит моя Арина Родионовна. Сделала мне ватрушку — на три дня. Я порой забываю пообедать… а когда, ночами, один… в пустой квартире… и — бо-ли… ох, какие иногда бывают! — так горько станет, и вскипают слезы… Это лишь я знаю… И вот, мысль… больная: «скорей бы, устал я… ото всего устал… так вот _ж_и_т_ь_ устал». — Ну, пройдет.

Вчера снова поднят вопрос о покупке экранного воспроизведения «Неупиваемой». Приедет крупный деятель, двоюродный брат караимочки, Дуван… — сын артиста Дуван-Торцова…65 Он захвачен «Чашей», только что прочитал. Будут искать большую артистку… называли — какую-то — я же невежда! — Паулу..?66 Если дам право, возьмусь за сценарий, то только лишь для заграницы, _н_е_ для России! Придет время, там найдется большой ансамбль. — Олюшо-нок милый, нежный… — почему ты не прислала письма — а я так его ждал _п_о_с_л_е_ моего чтения, как бы освежило оно меня! Ты не была и ты даже в письме не пришла ко мне после моего напряженнейшего труда! Именно — напряженнейшего! Мне все говорят — «так, с такой силой читать — _ж_и_т_ь! — в продолжение двух часов, в таких разных темах, тонах, темпах… это и сильно молодому таланту не выдержать!» Говорили и артисты, и просто понимающие, что такое художественное напряжение… — адвокаты, врачи! Я, Оля, выдержал, держа в сердце… _т_е_б_я! А ты знаешь, _к_а_к_ иные ко мне..? Были понимающие труд люди… они за 100 франковый билет давали… 1000. Но я распорядился, чтобы с неимущих не брали, и были, слава Богу, такие, приводили детей — «ведь детки родного языка, настоящего… не знают!» Ты знаешь, в набитой публикой зале после моего «Богомолья» — «пахло земляникой»! многие заявляли (ах, я уже писал!) — передалось въявь. И пережили грозу и освежающий ливень… — о, сколько тут надо было найти темпов! — игры в голосе, — а эта последняя тирада монахини под сараем67… — ее надо было особым говорком дать, без останова! — би-серкОм… — и не задохнуться. Я мог, потому что у меня воздушные мешки особенные, — мои легкие закрывают почки, — запас «духа» изрядный. Знаешь, голос ни-как не сдал, ни дребезгу, ни дрожи, ни запала. Все и в конце оказалось так же свежо и сильно, как в начале. А «Крестный ход»… — его _у_в_и_д_е_л_и, и блеск его, — говорили, — ослеплял. Благодарю Господа. Но если бы была ты… — кажется, я еще лучше мог бы воплотить в звуках _в_с_е. — 24-го VI, 7 вечера. Сейчас от доктора, одного из наших лу-чших! Диагноз: «язвы» дуодэни — _н_е_т. Он сжимал эту кишку, и никакого ощущения боли. Печень — вполне, будто бы, здорова. И ее достал, и ее мял, — ни-чего. Сердце, легкие — все в порядке. Ни расширений, ни… Давление хорошее — 13 с половиной и 8. Безусловно — малокровие. На этой почве «окраска» — это «грибок» кожный, который пропадет, — дал какое-то растирание. Надо лучше питаться. Дал средства усилительные. Вес мой… — 49 кило!! За год — я был у него же в июле прошлого года — я потерял 2 кило. Объяснимо это: письма мои к тебе сколько-нибудь да весят? а мои чувства… не из легковесных, правда? А то, что даешь мне ты… разве не обжигает порой, и жгучим, и сладостно опаляющим огнем?., ну, дай же губки, моя красавка… Что за чудеса! Вчера… у стола —! — вдруг увидал молодку, ядреную молодку, да… Это ты _п_р_и_ш_л_а! чуть даже пышную, пушистую, сквозящую чуть, — ветром пообтянуло на ногах платьишко легкое… да и вообще… — только бы ей носиться по лугам, показывая ноги в ветре… чудесную лошадку — ушки!., узнаю — по-ро-да!! — и «мальчика»… Как, откуда? Не постигаю, — _к_т_о_ положил?! Я же не нашел в письме… прошли недели… — откуда выпала? Помечено 24 мая. Браво! Я поцеловал молодку… _в_с_ю…

25. VI Олёк, вчера, с десятого часа вечера — боли… до часу ночи, но легче. Проснулся опять рано — 6! Начинаю новое лечение. Да, «недоедание», говорит доктор. Думаю — волнения. Ем достаточно. — Ну, на письмо твое от 27 мая — оно чудесно! — я тебе писал. На что еще ответить — скажи. А теперь повеселю тебя свежим анекдотом. Я не люблю их, но этот — тон-кий, юмор — от контрастов. — На Шан-з’ Элизей[19] два еврея без «украшений»68: «А ви видите, Яков Соломонич, эти два евгея, там, со звездАми…» «Ну, и сто? Ну..?» — «Они говогут… И… цего вам напоминается с русской литегатугы..?» — «Ну, и почему с литегатугы..? ну..?» — «Ви не знаете с гусской литегатугы!.. ви зе не знаете насего Пускина..?» — (примечание: Лермонтова, конечно,) — «Ну, и сто?» — «Ну, и самое лутцее ис Пускина». — «И сто..?» — «И звэзда с звэздою говогит!»69 Я хохотал. — Если бы ты знала, как меня теребят! Я бросил