Пустующий трон - Кен Лю

– О, какая великая толщь! Чье могучее дыхание заставило расцвести панцирь мертвой черепахи?! – восклицала Гозтан.

– Не толщь, а мощь, – снисходительно поправил Датама. – И дыхание тут ни при чем. Наши боги, несомненно, могущественны настолько, что тебе этого не постичь.

– Да, какая мощь… – Внезапно Гозтан как будто подавилась чужеземным словом.

Задыхаясь, она рухнула на носилки и начала содрогаться, словно в лихорадочном трансе, вызванном употреблением тольусы. Черепаший панцирь вывалился из ее рук.

– Что с тобой? – всполошился Датама. Ему нравилась эта варварша. Симпатичная, податливая, быстро усвоившая, как нужно себя вести, чтобы ублажить его. Капитану не хотелось заново обучать другую женщину. – Тебе плохо, моя маленькая Покорность?

Гозтан подкатилась к краю носилок и согнулась в позе зародыша. Она стремилась как можно дальше отодвинуться от черепашьего панциря, как будто тот жег ее нестерпимым огнем.

– Тоа-тольуса, Тенто! Тенто! – кричала она, словно позабыв язык дара.

Солдаты-дара смотрели на нее с испугом, позабыв о плетках.

От криков Гозтан напряглись и носильщики льуку. Некоторые быстро переглянулись, после чего почти разом забились в неуправляемых конвульсиях, указывая на панцирь и горланя нечто нечленораздельное. Некоторые из них упали головами в песок в направлении носилок.

– Во имя бороды Киджи! – воскликнул Датама. – Помогите же ей! Уберите этот панцирь подальше!

Двое слуг подскочили, чтобы утихомирить Гозтан, принялись утирать ей лицо прохладными платками и что-то успокаивающе шептать на ухо. Ога Кидосу подбежал, забрал черепаший панцирь и опять преклонил колени перед капитаном Датамой, протягивая тому волшебный предмет.

– Льуку неведома письменность, – сказал Ога. – Магия написанного слова внушает трепет даже неграмотным дара вроде меня; только представьте, какой ужас она вызывает в сердцах этих варваров!

– Но на панцире ничего не написано, – возразил Датама. – Хотя они, конечно, этого не знают. Для них все символы дара одинаковы. Их наверняка потрясли изображения людей на творении природы. Только взгляните, как варвары трясутся в религиозном экстазе. Наверное, поэтому и споткнулся носильщик. Сие действительно великое знамение!

Интерпретация Оги не до конца убедила Датаму. Он готов был охотно поверить, что его наложница и рабы-льуку, будучи невежественными дикарями, действительно так испугались божественного знамения, что впали в истерику. Но при этом капитан сильно сомневался, что глупый туземец мог споткнуться от одного только взгляда на торчащий из песка панцирь. К тому же почему они все вдруг забились в припадке лишь после того, как это случилось с Покорностью? Вдруг это тайный сговор?

Капитан отогнал сомнения. Проведя месяцы в обществе Покорности и других льуку, он пришел к выводу, что дикари были хотя и сильны физически, но обделены умом и не способны запланировать ничего, кроме ближайшего приема пищи. Достаточно им было узнать, что перед ними волшебная реликвия, и это повергло их в трепет. Вот и прекрасно. Тем более ценной станет она для адмирала Криты. Главное, что объяснение Оги выглядело складным и убедительным.

– Смойте кровь и обработайте их раны, – приказал Датама, осмотрев выпоротых носильщиков.

Те постепенно перестали трястись, и солдаты, побросав плетки, подошли к ним с полотенцами.

Вскоре капитан добавил:

– Пошлите за свежей одеждой. Пусть переоденутся, когда мы вернемся к кораблям. Смажьте их тела маслом и опрыскайте духами, чтобы запах пота не оскорбил адмирала. Нужно торжественно представить ему божественное знамение.

– Будет внушительнее, если поднести панцирь на носилках, – с поклоном предложил Ога. – Впрочем, в таком случае вашей сиятельной персоне придется возвращаться пешком.

– А что, хорошая мысль!

«Да этот Ога Кидосу – настоящий артист, хоть и бывший рыбак», – не без удовольствия отметил Датама, глядя на немолодого мужчину. Не было лучшего способа обеспечить нужную реакцию адмирала на «послание богов», чем скрупулезно продумать каждую мелочь и представить ему безупречную картину случившегося. Если уж играть, так по-крупному.

Позже – после того как капитан Датама наконец добрался до кораблей, без сил, будто тяжело больной, цепляясь за шею Гозтан; после того как он возбужденно рассказал о своей чудесной находке адмиралу и продемонстрировал ему черепаший панцирь; после того как адмирал Крита объявил, что отныне Датаму следует величать «Первым покорителем Бессмертных берегов, самым благочестивым и верным сановником Дара»; после того как люди Датамы притащили в капитанскую каюту сундуки с золотом и драгоценностями и свертки шелка, изначально предназначавшиеся для бессмертных, а ныне превращенные адмиралом в награды для особо отличившихся подчиненных; после торжественного банкета, где другие вельможи-дара с завистью и сдержанным восхищением проходили мимо Датамы, провозглашая тосты за его удачу; после всех празднеств и кутежа, продлившегося всю ночь до раннего утра; после того как капитаны разъехались по своим судам, а в стельку пьяного Датаму притащили в его каюту, – Гозтан тихонько прокралась по узким и извилистым корабельным коридорам, спустилась, а затем вновь поднялась по крутым, слабо освещенным лестницам и наконец выбралась на верхнюю палубу. На небе еще сияла последняя звезда.

Там она обнаружила согбенную фигуру Оги Кидосу, который чистил и потрошил рыбу.

– Почему? – спросила она на языке дара. Других слов было не нужно.

– Есть у нас в Дара старая поговорка… – начал Ога, осторожно проговаривая каждый слог.

И тут Гозтан как будто молнией ударило. Он говорил на льуку.

Она ни разу не слышала, чтобы Датама, его лейтенанты, придворные, горничные, повара, прачки, слуги или солдаты произнесли хотя бы одно слово на ее языке. Пэкьу Тенрьо приказал льуку, отправившимся служить властителям Дара, учиться самим, но ни в коем случае не учить чужеземцев. Впрочем, никто из мужчин и женщин Дара и не выказывал желания освоить ее родной язык. Зачем уподобляться варварам, если сами варвары охотно учатся говорить как цивилизованные люди?

– «Перед лицом моря все люди… – Ога не смог подобрать нужное слово и был вынужден перейти на дара: – Братья». – Он выжидающе посмотрел на Гозтан.

– Вотан-ру-тааса, – произнесла та искомое слово на языке льуку, осознавая, что нарушает указ пэкьу Тенрьо. Но сейчас ей было все равно.

Ога кивнул и расплылся в улыбке.

– Ну да, «старший и младший», вполне логично. – Он опять перешел на льуку. – Перед лицом моря мы все братья.

Гозтан поняла, каким образом этот человек освоил их язык. Трудно было устоять перед его искренним интересом и не дать ответа. Учение было ему в радость, которая передавалась тому, кто глядел на него. А на душе сразу становилось тепло, как будто сами боги в зимнюю ночь согревали тебя своим дыханием.

– У нас тоже есть поговорка, – сказала Гозтан на своем языке. – «Для косматого волка и льуку, и агоны на вкус одинаковы».

Ей пришлось несколько раз повторить фразу и изобразить