Кровь героев - Колин Александр Зиновьевич

— Запомни, ты… — Он сделал коротенькую паузу, стараясь успокоиться, так как все еще хотел добиться своего без «кровопролития», а затем продолжил: — Ты, фрукт! Я у тебя никогда и ничего не просил. И никогда не попрошу… А меч вот этот и ларец, что стоит там в углу, моя — понял ты? — моя собственность. А с тебя довольно и того, что ты накрал за свою жизнь. Сидишь здесь на даче, которую строил мой отец, и… и… и выеживаешься передо мной, сравниваешь со своей шлюхой-женой и ее братцем-петушком…

Саша поразился, насколько спокойно звучит его, ставший точно чужим голос. Внутри у Климова все клокотало. Стрелка «парового котла», называемого терпением, разом перемахнула за красную критическую отметку. Бросив взгляд в сторону, Александр заметил, как приподнял голову и смерил гостя недобрым взглядом расположившийся на кожаном диване огромный пес. Такими вот псами фашисты травили беглецов из концлагерей. Если пес выдрессирован и хорошо слушается хозяина, то и охрана может не понадобиться, собака сделает свое дело. На меч надежды мало, им ведь еще надо уметь владеть.

— Ах ты, щенок! — завизжал, вставая, Лапотников. — Отец твой, говоришь, строил? Посмотри-ка вокруг, посмотри, сучонок! Отчего, ты думаешь, твой папаша скончался? От сердечного приступа, да? Так вот, если бы он вовремя не сдох, сидел бы в зоне, где-нибудь в тайге! Я, что мог, покрывал, конечно… Но… Да как ты смеешь на меня орать, ты молиться на меня должен! Вор твой папаша, и ты барахло никчемное, и мать твоя сука! Пошел вон, пока Чхая с Амбалом не вызвал! — Юрий Николаевич выпрямился во весь рост и потянулся к кнопке устройства внутренней связи. — Ничего не получишь! Вон! Вон! Вон!

Пес поднялся и оскалил страшную волчью пасть. Словно раскаленным железом ожгло изнутри Александра. Уши заложило, глаза застлала кровавая пелена. Он даже не почувствовал, как насквозь прокусил нижнюю губу. Точно повинуясь какому-то неосознанному импульсу, Саша рванул клинок и отшвырнул в сторону ножны. Сквозь багровый туман проступило на секунду перекошенное от ужаса лицо Лапотникова. Тот что-то кричал, губы его отчаянно дергались, но слов не было слышно.

«Остановись!» — прогремело в голове Саши, но было уже поздно… Со всего размаху он треснул Лапотникова по голове тяжелым клинком, но, слава Богу, плашмя.

Климов затряс головой, точно в уши попала вода, и с удивлением, будто впервые, окинул взглядом гостиную. Страшная овчарка, забившись в угол, жалобно скулила, с ужасом глядя на стоявшего с зажатым в руке мечом человека. Тот, бросив несколько недоуменный взгляд на клинок, криво усмехнулся, швырнул меч прямо на закаленное стекло столешницы и с необъяснимым упоением проследил, как стол обрушился на пол грудой гранул, как мгновенно впитались в ковер остатки вылившегося из разбитой бутылки коньяка.

— Vae victis! — бросил он, и лицо его расплылось в дьявольской улыбке, а перед мысленным взором на секунду возникло видение: огромные весы, одну из чаш, наполненную золотыми украшениями, посудой и драгоценными камнями, уравновешивала лежавшая на другой простая железная болванка; вокруг стояли, согнувшись в угодливых полупоклонах, облаченные в белые одежды люди с аккуратно стриженными головами. Рядом в вольных, небрежных позах стояли, опираясь на свои обнаженные тяжелые, грубые мечи, грязные длинноволосые люди. Один из них, дождавшись, пока обе чаши сравнялись, окинув сумасшедшим взглядом своих товарищей, швырнул свой меч на чашу, где находилась металлическая болванка. «Горе побежденным, — сказал он, коверкая язык врагов. — Этой мерой да отмерится дань».

Климов, как ни в чем не бывало, не глядя на распростертое на полу тело, взял свою сумку и подошел к ларцу, стоявшему на таком же стеклянном столике, прикидывая, поместится ли в нее тяжеленная шкатулка и выдержат ли ручки.

Лапотников застонал, и Саша заспешил прочь.

Внизу никто ничего не слышал. Хорошие двери поставил Юрий Николаевич, видимо, так уж высоко ценил он свой покой! Климов усмехнулся, когда охранники лишь на секунду подняли головы, одарив его равнодушными взглядами, и вновь погрузились в свою игру. Чуть поодаль от них, в кресле, Саша увидел худощавого парня лет двадцати пяти с очень смазливым, каким-то даже девичьим лицом, которое можно было бы считать красивым, если бы оно не принадлежало особи мужского пола.

«А вот и мой дядя-пидор, — заключил про себя Климов, старавшийся не сгибаться под тяжестью сумки, ручки которой резали ему плечо. — Однако я тебе не завидую. Шансов получить вспомоществование от Паука у тебя, братец, теперь маловато. А мне надо поскорее делать ноги, пока охрана еще не прочухалась».

Парень узнал Климова и рассеянно, хотя и приветливо, улыбнулся ему. Ленечка даже встал, поставил на пол дипломат, который до этого держал на коленях, и, направляясь к Александру, робко и как-то неуверенно протянул руку для пожатия.

«И мешочек для денежек припас», — усмехнулся про себя Климов.

В другое время Саша, скорее всего, проигнорировал бы подобный душевный порыв своего «дядюшки», но сейчас, сжав в пальцах тонкую влажную ладонь Лени, оскалил рот в стопроцентной, как выражался Ушаков, американской улыбке, и произнес:

— Здорово старина, как поживаешь?

Леня, одновременно и озадаченный, и ободренный подобной доброжелательностью, рассеянно улыбнулся и почему-то покосился на двух бугаев-охранников, склонивших свои массивные головы над доской.

— Добрый вечер, Саш… — промямлил Саранцев.

— Да сейчас вроде не вечер, а? — усмехнувшись, перебил Леню Климов. — Или у тебя в ожидании вожделенной встречи с ихним сиятьством в глазах потемнело?

— А он там как?.. — спросил с надеждой Леня и, всмотревшись в ставшее серьезным лицо Александра, помрачнел. — Не в духе?

— Озверел, — тихо ответил Климов, доверительно кивая Саранцеву, и уже значительно громче добавил: — Велел, чтобы минут десять никто его не беспокоил. Я тебе, Лень, искренне советую дождаться Нинон, она звонила, обещала скоро приехать. — Сделав паузу, Саша продолжал, на сей раз обращаясь уже к охранникам: — А вам приказано передать, чтобы трубку здесь брали и к телефону его не звали, понятно?

В ответ один из охранников кивнул и лаконично спросил:

— Все?

— Если ты имеешь в виду данную мне уединенцию, то она окончена, а вам других указаний не дадено, — ответил Саша и, берясь за ручку двери, попросил: — Ворота открой.

Охранник бросил взгляд на монитор и, когда Саша, не попрощавшись ни с кем, ступил на мрамор дорожки, нажал на кнопку. Впереди раздался щелчок замка.

— А теперь делаем ноги, и очень быстро, пока все тихо, — процедил сквозь зубы Климов, засовывая сумку на заднее сиденье и садясь за руль. — Твою мать! Так я и знал! Спокойствие, только спокойствие. — Успокаивал себя Саша, вновь и вновь поворачивая ключ в замке зажигания и нажимая на педаль акселератора. — Ну, ну же, заводись!

Обливаясь потом, Саша откинул капот и уставился на всегда казавшееся ему загадочным нагромождение железа, которому полагалось приводить в движение совершенно не вовремя захандривший мотор «шестерки». Черт его разберет, что тут закапризничало, поди-ка, пойми сразу, что это — трамблер, стартер, карбюратор или чертов аккумулятор? Саша огляделся вокруг. На противоположной стороне асфальтовой дачной аллеи стояла черная «девятка», в которой развалясь сидели «качки», — дополнительная охрана Паука. Парни наслаждались музыкой. Их Климов приметил, еще когда только приехал сюда. Чуть ближе находилась светлая «двадцатьчетверка» с шашечками на двери. Не теряя ни секунды, Климов бросился к «волге», за рулем которой дремал, откинувшись на спинку сиденья, водитель.

— Извини, командир, — обратился к нему Саша и, когда таксист открыл глаза, виноватым тоном добавил: — Не поможешь? Не заводится что-то…

На устранение поломки ушло минуты три. Климов бросил тревожный взгляд на виллу — за высоким забором, оплетенным по верху колючей проволокой, весьма и весьма портившей вид изысканно выкованной ограды, по всей видимости, никто не подозревал еще о том, что произошло в гостиной, — и достал из бардачка бутылку газированной воды «Яблоко». Откупорив, он протянул ее водителю. Тот сделал несколько глотков и, сплюнув, выругался. Вода была теплая. Саша жадно припал к горлышку — хотелось погасить вызванную коньяком изжогу, — но много выпить не смог.