Хорошие люди - Евгений Емельянов

И вот теперь, спустя пятнадцать лет, Клавдий Сергеевич Вахтомин сидел на мостках с таким чувством, какое бывает у человека, который потерял в жизни самое главное: сыновью привязанность и любовь. Человек должен посадить дерево и вырастить сына. Сын вырос, но что получилось из него? Свин.

Хватит няньчиться с ним. Пора пристроить его на комбинат учеником, пусть понюхает пороху, от учебы толку не будет. Сейчас инженеров развелось, как собак нерезаных, а работать некому.

Приняв решение и почти повеселев, Клавдий Сергеевич встал, отряхнул брюки и направился в деревню. Он надеялся, что Станислав тоже успокоился уже, и они поговорят, как мужчина с мужчиной — без взаимных оскорблений, без угроз и скандалов.

В горнице сидела одна матушка; она вязала чего-то; увидев сына, удивилась:

— А у меня уже все остыло! Я думала, ты в селе заночуешь…

Почему-то матушка отводила глаза, что-то скрывала от него — Вахтомин почувствовал это. Его насторожила тишина в комнате мальчишек.

— Спят, что ли? — хмуро спросил он, кивнув в сторону двери.

Помявшись, старушка ответила:

— Нету их.

— Почему нету? — Клавдий Сергеевич распахнул дверь — аккуратно прибранные постели свидетельствовали о том, что сыновей действительно в доме нет.

— Видишь, — сказала за спиной мать. — Нету.

— Что ты заладила — «нету» да «нету»! Сам вижу! Где они?

— Ушли.

— Куда они могли уйти, на ночь глядя? Футбол, что ли, слушать свой?

— Футбол не футбол, — сказала матушка, — а ушли они в село…

— Зачем они ушли в село? — продолжал допрашивать сын старушку. — Чего они там потеряли?

— Не знаю я, — старуха снова демонстративно принялась за вязанье. — Станислав сказал только, что лучше он умрет с голоду, чем вернется домой.

— Что?!

— Говорит, что сам сделается человеком, без твоей помощи.

— А ты чего думала? — Клавдий Сергеевич начал суетиться, снова ворвался в спальню сыновей, нашел копилку Станислава — она была разбита, швырнул ее на пол. — А ты куда смотрела, старая?

— А я ему хлеба дала и яиц сварила на дорожку. — Варвара Петровна отложила вязанье и, нахмурившись, поднялась со стула. — А ты как думал, сыночек? Изувечил Стаську, и думаешь, что тебе это с рук сойдет? Жаль, меня не было…

— Что ты говоришь? Кто его изувечил? Кто тебе наговорил такого дерьма?

— Устами младенца глаголет истина.

— Стаськины уста бабы лизать скоро начнут, матушка!

Вахтомин подумал вдруг, что его разыгрывают, что над ним решили пошутить, что Станислав, успокоившись, понял свою ошибку и решил помириться с отцом. Вахтомин подумал вдруг, что ребята сидят на антресолях и посмеиваются над ним. Он так уверился в этом, что, процедив: «Ах, черти сопливые», бросился в сени, взобрался на антресоли, но и там никого не оказалось. Вахтомин постоял, облокотившись на перила лестницы. Ему трудно было прийти в себя.

Из комнаты вышла мать:

— Нет их, Клавдий, я тебе правду сказала. Беги лучше в село, если хочешь найти их. На станцию беги.

И тогда Вахтомин взорвался. Ярость была ослепительной, ошеломляющей донельзя. Брызгая слюной, хрипя, в исступлении ударяя кулаком по перилам, он закричал:

— Так что же ты их не удержала, старая дура?!

Если бы Тамаре Акимовне довелось сейчас видеть Вахтомина, трудно сказать, как бы развивались события дальше. К несдержанным людям Тамара Акимовна относилась и с презрением, и с жалостью. Когда она видела человека, потерявшего власть над собой, человека, поливающего грязью своего ближнего — сослуживца, знакомого, родственника, отца, мать — ей казалось, что человек болен, и причем, болен настолько серьезно, что спасти его уже ничто не может.

Вообще же Тамара Акимовна жалела всех: и таких вот нервных, и тех, кто не может постоять за себя.

Она могла бы пожалеть и себя, но считала, что во всех бедах, которые выпали на ее долю, виновата она сама. Человек по фамилии Курнев (она не хотела вспоминать его имени) бросил ее, увлекшись новой женщиной. Погоревав (не потому, что ее бросили, а потому, что она — ошиблась, не распознала в Курневе обыкновенного самца, который таял в присутствии любой новой юбки), Тамара Акимовна решила, что если ей и придется в будущем выйти замуж за кого-либо, то это будет пожилой человек, обремененный жизненным опытом и службой, человек, имеющий серьезные взгляды на жизнь и на семью.

Говоря иными словами, Тамара Акимовна хотела видеть рядом с собой человека, на которого можно опереться и которому можно верить до конца. Только поэтому, конечно же, обратила Тамара Акимовна свое внимание на Клавдия Сергеевича Вахтомина.

Она не могла сейчас видеть Клавдия Сергеевича в том состоянии, в котором он находился, оскорбляя родную мать; но зато Тамара Акимовна увидела вдруг лицо Юрия Вахтомина, которое заглядывало к ней в окно со стороны улицы.

Тамара Акимовна бросилась к окну:

— Юра! — Она крикнула, боясь, что он может не услышать ее. — Заходи! — Она побежала в сени, сбросила крючок, распахнула дверь. Сердце Тамары Акимовны наполнилось тяжелыми предчувствиями, но она не хотела им поддаваться, не зная о том, что случилось. Может быть, братья просто-напросто ходили в кино, а теперь решили заглянуть к ней? Но тогда где же Станислав? — Юра, заходи! — повторила она, взяла мальчика за руку и завела его в сени. — А где Стасик?

— Нету, — ответил мальчик, осматриваясь по сторонам.

Они вошли в дом, Тамара Акимовна усадила позднего гостя за стол, села напротив, увидела лицо Юрия со следами сажи на лбу и щеках, снова почувствовала тревогу.

— Ну, Юра, рассказывай, что случилось.

Юрка уставил на нее свои наивные глаза:

— Ничего не случилось, тетя Тамара.

— Откуда у тебя сажа на лице?

— Да? — Он повел пальцем по щекам, оставляя на них новые черные следы. — Я упал на шпалах, поэтому.

— Чего ты делал на шпалах?

— Мы со Стасиком быстро бежали на станцию.

— О, господи, Юра! Зачем вы бежали на станцию?

— На поезд. Стасик бежал, чтобы не опоздать на поезд, а я бежал, чтобы проводить…

— Проводить Стасика? Куда?

— На поезд, говорю…

— Зачем?

— Он уехал.

— Куда?

— В Дементьево.

— Зачем?

— Папа ему кулаком губу разбил и хотел выгнать из дома, а Стаська взял и сам убежал.

— Убежал! — Тамара Акимовна поднялась со стула. Она не знала, что предпринять. Она бросилась было в спальню — переодеться, но передумала, вернулась, остановилась возле зеркала, лихорадочно поправила прическу, снова побежала в спальню, вынесла оттуда чистое полотенце — Юра, в сенях умывальник, иди вымой лицо. — И пока Юрка умывался, успела все же переодеться и в ожидании остановилась посреди комнаты. Потом, когда Юрка снова появился перед ней, она увидела, что он ничего не смыл, но уже было некогда удивляться чему-нибудь. — Бежим на станцию, Юра!

— Поезд уже ушел, говорю же.

— Все равно бежим.

Станция находилась примерно в полутора километрах от села. Юрка семенил рядом с Тамарой Акимовной, на ходу рассказывая подробности:

— Папа пришел, поругался со Стаськой, а потом ка-а-ак даст ему в челюсть! Кровь даже шла, а губа вот такая стала…

Вахтомин бьет детей! Это открытие поразило Тамару Акимовну: в первые минуты она не могла собраться с мыслями и дать название чувству, которое захлестнуло ее. Но теперь, когда не надо было суетиться и делать одновременно несколько дел, когда только одна цель занимала мысли — поскорее прийти на станцию и сообщить в отделение милиции о бегстве Станислава, — теперь легко нашла Тамара Акимовна название захватившему ее чувству — это было чувство утраты. Она утратила человека, которого придумала.

Юрка продолжал рассказывать:

— Когда он ушел, бабушка дала Стаське записку и сказала, чтобы он ехал в Дементьево, где живет ее знакомая. И пусть он там несколько дней пробудет. А потом приедет. Бабушка Варвара сказала: «Пусть этот брандохлыст перебесится. Его надо обуздать».

— Хорошая у вас… бабушка.

— Хорошая, — кивнул Юрка.

— А когда… — Тамара Акимовна бросила взгляд на мальчишку, на его лицо и передумала говорить что-либо еще. Все было ясно и без дополнительных вопросов.

Чувство утраты было болезненным. Хотелось плакать. Она схватила и крепко сжала Юркину руку.

В линейном отделении милиции Тамару Акимовну заставили написать заявление, спросили о приметах Станислава.

— В чем он был одет?

Тамара Акимовна посмотрела на Юру, и тот ответил:

— Стаська в белой рубашке и брюках.

— А на ногах?

— Туфли.

— Особые приметы есть?

Тамара Акимовна пожала плечами:

— По-моему, нет.

Дежурный — молодой сержант — с удивлением посмотрел на нее, оторвавшись от своих записей: