Газета Завтра 351 (34 2000) - Газета Завтра Газета

Наблюдая за этим пиром, тем с большей надеждой ждали мы нынешнего Юбилейного архиерейского собора, на котором впервые в истории должна была быть принята социальная доктрина Русского Православия, — общецерковное учение о состоянии современного человека, общества, мироустройства. От доктрины этой ожидалось не просто внятное толкование отношения церкви ко всем более-менее важным вопросам человеческой и общественной жизни: о нации, собственности, войне, семье, труде или культуре. В ней Церковь должна была показать своей пастве Эдемский сад — свой идеал земного человеческого существования — и путь к его достижению. Сегодня, в 2000 году, Русская Православная церковь обязана была в своем социальном учении живописать гигантскую картину торжества и трагедии великого государства, испытанных им в веке двадцатом, и тщательный благословенный план его возрождения из небытия в веке двадцать первом.

Чуда не случилось. Социальная доктрина Церкви принята единогласно — но нет в ней ни веры, ни духа, ни спасения. Все, что есть, — это прежние обтекаемость и половинчатость, осторожность и благие пожелания, полумеры и банальности. "Основы социальной концепции Русской Православной церкви" представляют собой нечто среднее между конституцией, правильной до горечи, до судорог, и заявлениями МИДа, извечный смысл которых — "как бы кому не навредить". Своего рода справочник для начинающего священника, как, не сбиваясь, отвечать прихожанам про смертную казнь, эвтаназию и аборты.

Удивительно, но авторы данной доктрины, которая разрабатывалась в Отделе внешних церковных сношений РПЦ под руководством митрополита Кирилла, изначально устранились не только от важнейших проблем современной России, но даже и от самих понятий "Россия" и "русский". Первое они презрительно называют "сиюминутными, краткосрочно-актуальными вопросами". Что касается русскости доктрины, то, по заявлению митрополита Кирилла, ее авторы "сознательно избегали обсуждения ситуации в конкретных государствах, ведь около половины приходов Московского Патриархата сегодня находится вне пределов Российской Федерации". В основном тексте концепции словообразования от названия "Россия" упоминаются лишь три (!) раза. Хорошо это или плохо — другой вопрос, но факт остается фактом: данная доктрина абсолютно космополитична. Интересно, как это будет смотреться лет через пятьсот: в юбилейном 2000 году, во времена смуты и разорения государства, Русская церковь принимает документ, в котором о русских не сказано ни слова.

Практически каждый тезис доктрины основывается на цитируемом отрывке из Писания или трудов отцов Церкви. Документ получился на редкость двойственным, с бесконечными "вместе с тем", "однако", "с другой стороны", "в редких случаях", "с пониманием отнестись" и "проявляя мудрость".

По объему "Основы" занимают около двухсот машинописных страниц и разделены на шестнадцать глав, каждая из которых раскрывает определенный уровень взаимоотношений церкви и светского общества.

Уже во второй главе "Церковь и нация" , посвященной отношению Православной церкви к народам мира и к национальным и межнациональным отношениям людей, появляются если не откровенные противоречия, то определенная двусмысленность. В первом же пункте главы признается, помятуя известное "нет различия между Иудеем и Еллином", что церковь по природе своей носит вселенский, наднациональный характер. Но уже из второго пункта следует, что "вселенский характер Церкви, однако, не означает того, чтобы христиане не имели права на национальную самобытность, национальное самовыражение" и что "напротив, Церковь соединяет в себе вселенское начало с национальным". В результате перед православным христианином встает сложная задача одновременно "любить свое отечество, имеющее территориальное измерение, и своих братьев по крови, живущих по всему миру". Глава заканчивается невнятным и "политкорректным" заявлением о том, что и "национальные чувства могут стать причиной греховных явлений, таких, как агрессивный национализм, ксенофобия, национальная исключительность, межэтническая вражда".

В главе "Церковь и государство" указывается, что государство благословляется Богом как "необходимый элемент жизни в испорченном грехом мире, где личность и общество нуждаются в ограждении от опасных проявлений греха". И далее: "Церковь не только предписывает своим чадам повиноваться государственной власти, независимо от убеждений и вероисповедания ее носителей, но и молиться за нее" — то есть молиться за тех, кто десять лет распинал страну.

При этом, среди рассуждений о юридических отношениях между Церковью и государством, говорится, что "если власть принуждает православных верующих к отступлению от Христа и Его Церкви, а также к греховным, душевредным деяниям”, Церковь может... “обратиться в международные инстанции и к мировому общественному мнению”.

Из последующих рассуждений о формах государства вытекает, что наиболее "высокой формой государственного правления" является теократия по примеру власти судейства в древнем Израиле. Чуть ниже него стоит монархия; а республика вообще не имеет ничего общего ни с Писанием, ни с Церковью. При этом, однако, замечается, что "изменение властной формы на более религиозно укорененную без одухотворения самого общества неизбежно выродится в ложь и лицемерие, обессилит эту форму и обесценит ее в глазах людей" — это к вопросу о восстановлении монархии в России.

Ближе к концу главы перечисляются "области соработничества" церкви и государства — и здесь авторы доктрины дали себе простор для воображения. И если о миротворчестве, благотворительности, заботе о сохранении нравственности, духовном, культурном, патриотическом воспитании, об охране окружающей среды, о попечении воинов и профилактике правонарушений со светскими властями еще можно кое-как договориться, то в своих попытках влезть в науку, здравоохранение, экономическую деятельность Церковь вряд ли найдет общий язык с государством.

Одно из важнейших положений главы "Церковь и политика" гласит: "перед лицом политических разногласий, противоречий и борьбы Церковь проповедует мир и соработничество людей, придерживающихся различных политических взглядов" ради вовлечения всех членов церкви в общий созидательный труд. Каким образом это будет происходить, как объединяться с Новодворской, Чубайсом и Немцовым — не сообщается.

Другой важный пункт данной главы — невозможность участия Церкви “в деятельности политических организаций, в предвыборных процессах, таких, как публичная поддержка участвующих в выборах политических организаций или отдельных кандидатов, агитация и так далее". Но очевидно, если очень хочется, то можно и поучаствовать. Потому что данное положение не означает отказа церкви от "публичного выражения позиции по общественно значимым вопросам". Осознавая, что многое в политике "неизбежно сопряжено с грехом или попустительством греху", Церковь при этом не отказывает православным мирянам от возможности окунаться в политику, призывая их, однако, быть "духовно и нравственно чуткими". Разумеется, участвующие в политике миряне не должны выступать от имени Церкви, она должна оставаться незапятнанной.

Глава шестая социальной доктрины названа "Труд и его плоды" . Признавая в ней труд как "творческое раскрытие человека" и "благословляя всякий труд, направленный ко благу людей", авторы концепции, тем не менее, настаивают, что "обольщение достижениями цивилизации удаляет людей от Творца, ведет к мнимому торжеству рассудка, стремящегося обустроить земную жизнь без Бога. Реализация подобных устремлений в истории человечества всегда заканчивалась трагически". Где пролегает грань между "соработничеством" и "отпадением от Божьего замысла" — остается непонятным. Очевидно, однако, что под "мнимым торжеством рассудка" понимается не столько западная рационалистическая цивилизация, сколько наша советская Родина, которая "закончилась трагически". Под конец главы еле слышен призыв церкви "к справедливому распределению продуктов труда, при котором богатый поддерживает бедного, здоровый — больного, трудоспособный — престарелого", который отчего-то напоминает недавние призывы Березовского "поделиться, пока есть время".

В главе "Собственность" авторы доктрины со свойственной им широтой заявляют: "Церковь не определяет прав людей на собственность. Однако материальная сторона человеческой жизни не остается вне ее поля зрения". Церковь также "признает существование многообразных форм собственности", при каждой из которых возможны "как греховные проявления, так и нравственно оправданное использование материальных благ". Непонятно, кому нужно это признание.