Двенадцатый день Рождества - Маргарет Мур

Вот было бы замечательно, если бы сэр Майлс на самом деле оказался тем, за кого она приняла его с самой первой встречи, — эгоистичным, самовлюбленным и надменным человеком! Тогда ей было бы намного легче отказаться от мыслей о нем, легче вызвать в себе неприязнь к нему. Но теперь, когда она узнала нового сэра Майлса, дело значительно осложнилось.

Под самое утро Жизель пришла в конце концов к выводу, что лучше всего в сложившейся ситуации поговорить с сэром Майлсом начистоту, рассказать о том, как она относится к браку в целом, и признаться в недавней сделке с дядюшкой. Если Майлс действительно таков, каким раскрылся ей накануне, он непременно поймет — или хотя бы постарается понять.

Придя к такому решению, она загорелась желанием побеседовать с ним как можно скорее, этим же утром.

К сожалению, когда преподобный отец Павел завершил мессу и прихожане под чистые звуки торжественных гимнов потянулись к выходу, Жизель обнаружила, что сэр Майлс уже ушел. Разочарованная, она вернулась в замок, намереваясь подняться к себе и переодеться, прежде чем приступить к своим обычным обязанностям хозяйки.

У дверей солярия Жизель увидела того, о ком не переставала думать уже много часов подряд. По всей вероятности, сэр Майлс поджидал ее дядюшку. Вот и удобный случай все ему объяснить! Жизель быстро огляделась по сторонам и с облегчением поняла, что они здесь одни. Она подошла и негромко окликнула его:

— Сэр Майлс!

Обернувшись, он тепло улыбнулся, но девушка поспешила отогнать предательскую мысль, что улыбка эта приятна ей.

— Я хотела бы поговорить с вами, сэр, если вы располагаете свободной минутой… — Украдкой заглянув в солярий, она убедилась, что и там никого нет.

— Всегда к вашим услугам, миледи, — с поклоном ответил Майлс. Он отошел от косяка и галантно пропустил ее в дверь. — Буду счастлив снова остаться с вами наедине.

Вслед за ней он вошел в солярий, в центре которого стоял огромный дубовый стол. За столом возвышалось большое кресло с резной спинкой — там, вероятно, любил восседать сэр Уилфрид, а напротив — кресло поменьше, для посетителей. В углу, в камине, уже весело полыхал огонь: так распорядилась Жизель, предполагая, что дядя наверняка захочет сыграть партию-другую в шахматы с кем-нибудь из гостей.

Свет в комнату проникал сквозь три узких оконца, скорее похожих на бойницы, зато они имели неизмеримое преимущество — почти совсем не пропускали в помещение ветер, даже в такой студеный, морозный день, как сегодня. Пол покрывали камышовые циновки, на которых тут и там были разбросаны кустики сухой блошницы, и только в одном углу, где обычно лежали дядюшкины борзые, каменный пол был чист. На стенах, лишенных гобеленов, висели два зажженных факела, так как небо с утра хмурилось.

Сэр Майлс плотно закрыл за собой дверь. Жизель хотела было запротестовать, но передумала: об их довольно необычном уговоре с дядюшкой нужно действительно говорить без случайных свидетелей, тайно, не посвящая в подробности проходящих мимо слуг.

Покуда она размышляла, Майлс сунул руку в кошель, висевший у него на поясе, и достал большую, богато и витиевато украшенную зелеными и желтыми драгоценными каменьями брошь.

— На второй день Рождества! — торжественно возвестил Майлс, вручая брошь Жизель.

Занятая мыслями о предстоящем разговоре и застигнутая врасплох, девушка оторопело уставилась на подношение, оттянувшее ее руку своей тяжестью. Дорогая, аляповатая вещица показалась ей безобразной: как правило, она отдавала предпочтение украшениям пусть менее ценным, но зато куда более изысканным.

— Спасибо, — растерянно пробормотала Жизель. Интересно, сколько может стоить эта брошь? — подумала она про себя, сожалея о пустой трате денег. Потом подняла глаза на Майлса и заметила, что он чем-то озабочен. Чем? Понравилась ли ей брошь? — Благодарю, — повторила она, взволнованная тем, что ее реакция на подарок настолько ему небезразлична. — Эта брошь… она…

Выражение озабоченности на лице вельможи внезапно уступило место злости. Горящий взгляд пронзил девушку насквозь.

— Почему вы так неблагодарны, миледи? — в ярости воскликнул он. — Неужели вас никто не учил, как следует принимать подарки благовоспитанным девушкам?

Смущенная, пристыженная и огорченная своим промахом, Жизель почувствовала, как к глазам подступили жаркие слезы. Однако девушка нашла в себе силы не расплакаться. Гордо вздернув подбородок, она отчетливо произнесла:

— Я считаю, что вы поступили крайне неразумно, притворив дверь. Неужели вас никто не учил, как следует вести себя благовоспитанным джентльменам?

Темные брови Майлса угрожающе сдвинулись на переносице, лицо потемнело.

— Полагаю, излишне напоминать, что идея поговорить в солярии принадлежит исключительно вам, миледи, — сквозь зубы процедил он. — Я рассчитывал, что вам не понравилось бы, если кто-то из слуг или гостей, проходя мимо, подслушал бы наш разговор. Как видите, я поступил мудро, ибо мы с вами… немного погорячились, о чем тоже не обязательно знать случайным людям. И вот что я собираюсь вам сказать…

— Мне нет нужды выслушивать вас… — начала было Жизель, но осеклась, услыхав звук шагов и приглушенные голоса слуг. Она не желала, чтобы ее застигли в этой комнате наедине с мужчиной — ситуацию истолковали бы неверно, а что-либо объяснять не хотелось. — Так и быть, скажите, что намеревались, и я пойду по своим делам. Так что же?

Однако вместо того, чтобы договорить, Майлс окинул Жизель с ног до головы медленным дерзким взглядом, от которого щеки девушки покрылись румянцем. Затем, насладившись вдоволь ее смущением, он резко повернулся на каблуках, обошел стол и уселся в кресло сэра Уилфрида.

— Могу ли я из вашего затянувшегося молчания сделать вывод, что вам нечего сказать? — выпалила девушка. — Если так, то я…

— Сядьте, Жизель, — бесцеремонно приказал Майлс.

Она задохнулась от возмущения.

— Да вы… да что вы себе позволяете? Неужто думаете…

— Сядьте! — рявкнул он.

Жизель прошла ко второму креслу и уже хотела было сесть, как вдруг вспомнила слова, которые постоянно слышала от леди Катарины: «Истинная леди всегда должна вести себя подобающе, если хочет, чтобы к ней относились с почтением». И Жизель с достоинством произнесла:

— Я выразила вам свою благодарность, сэр. Что еще можно сделать, получив подарок? Кем вы себя вообразили…

Ни один мускул не дрогнул на его лице.

— Никем я себя не воображал, я только желаю знать, почему вы принимаете мои подарки с такой пренебрежительностью, словно совершенно ненужные побрякушки? — спросил он, осуждающе глядя на нее.