Последняя реликвия - Эдуард Борнхёэ

Заметим, что после приведенного разговора с отцом Агнес ни разу не обратила взгляд свой в ту сторону, где среди воинов стоял Габриэль, привлекая взоры других женщин высоким ростом и статью и приятным обликом.

«Несказанно прекрасна, но холодна и высокомерна, — думал Гавриил, поглядывая на красавицу невесту. — Впрочем, такой, наверное, и должна быть баронская дочь. Я не верю, что она любит Рисбитера, хотя и выходит за него замуж».

И еще одна мысль посетила Гавриила, когда он стоял среди воинов и посматривал на Агнес, окруженную на балконе подругами: — «Невозможно даже допустить, чтобы эта заносчивая девица полюбила человека, стоящего хотя бы на ступеньку ниже ее».

IV. Русские идут

лиже к вечеру началось большое пиршество, в каком принял участие весь лагерь. В просторных залах господского дома, убранных пышными букетами цветов, затейливыми гирляндами и венками, пировали званые гости, рыцари и военачальники, которых было едва ли не больше, чем подчиненных. Их застолье украшали прекрасные дамы и сама невеста — сияющий перл. Кушали с золота и серебра, пили изысканные вина — еще из довоенных запасов. В широких палатках вокруг пивных бочек пировали простые воины с кружками пенящегося пива в руках и с тарелками закусок на коленях. И не было конца их простым разговорам — о геройствах, правдоподобных и не очень, и о женщинах, которые всегда хотят настоящих мужчин и доступны.

К полуночи ни на самой мызе, ни во всем лагере не оставалось уже ни одного трезвого человека, за исключением разве только Гавриила. Он поместился в самой большой палатке, куда его пригласили новые приятели. Но потом приятели куда-то подевались, и он был предоставлен самому себе. Гавриилу пришлось тоже отведать пива и посидеть со всеми, чтобы «поддержать компанию», но он умел соблюдать меру, и уже к ночи от хмеля не осталось и следа. Вид пьяных вояк вызывал у Гавриила неприязнь; их бахвальство, их застольная болтовня, имевшая мало смысла, вызывали в нем сожаление, если не пренебрежение, которое было очень трудно скрыть. Гавриил поглядывал на красные, масленые лица, слушал краем уха пустые речи и думал: «Неужели эстонская земля трепещет перед этим разгульным сбродом? Неужели повывелись истинные герои, могущие дать грабителям отпор?.. Небольшой отряд русских, дюжина всего… могла бы сейчас без труда разогнать эту шайку разбойников».

Когда мызное воинство, покончив с запасами пива, погрузилось в глубокий сон, Гавриил поднялся и вышел из палатки. Небо заволокло тучами, и потому ни одна звезда не украшала темную ночь. В лагере уже погасли последние огни, но в помещичьем доме окна еще были освещены. Изредка то с одной стороны, то с другой доносились пьяные выкрики, невнятный говор; кто-то еще пробовал затягивать песни, но вскоре обрывал их, ибо уж не оставалось на пение сил.

Гавриил прошел под окнами дома и очутился в саду. Сюда, знал он, старый Каспар Мённикхузен, желая угодить дочери, велел не пускать воинов. Это был садик Агнес, ухоженный, уютный. Тут так и веяло свежестью трав и ароматом цветов. Темными купами виделись в ночи розовые и жасминовые кусты. Пели свои вечные песни сверчки. Гавриил решил здесь переночевать. Он выбрал полянку между яблонями, поросшую мягкой травой, и растянулся на ней. Недели уж две, как стояла сушь, и поэтому сырость не чувствовалась на земле, а ночная прохлада была приятна, она дарила отдохновение после знойного дня.

«Завтра двинусь в путь, — думал он, засыпая. — Неразумно я поступил, вообще оставшись здесь».

Гавриил несколько лукавил, говоря себе, что он не понимает, зачем остался здесь. Агнес привлекала его, на нее он хотел еще разок взглянуть, на красоту ее дивную еще полюбоваться.

«Что мне было здесь нужно? — ругал он, однако, себя. — Неужто я действительно так неразумен, что стремился еще раз увидеть… эту заносчивую девицу? Или была у меня другая причина? Нет, по правде говоря, никакой другой причины у меня не было. Ведь не хотел же я стать мызным воином, грабителем добрых людей!»

Укорял он себя: несмотря на свои почтенные двадцать семь лет, все еще оставался легкомысленным человеком, отроком, что готов увязаться за первым привлекшим его внимание смазливым личиком. И легкомыслие это никак не вязалось ни с мужским достоинством его, ни с разумом взрослого, самостоятельного человека!..

Мысли его все вились вокруг красавицы Агнес, не отпускали: изумления достойно, что она выходит замуж за этого олуха, юнца Рисбитера; разве в нынешние грозные времена этот юнкер Ханс, у коего короток ум, шаткий тростник, по существу, сможет служить ей опорой?..

И опять ругал себя: ему-то до этого какое дело?

Тяжело ворочались мысли… Она юная баронесса, юнкер Ханс тоже барон, и по положению своему они вполне достойны друг друга.

«Пусть будут счастливы или несчастны — мне безразлично».

Но, увы, не было безразлично…

Сам не заметил Гавриил, как под мысли эти, под неуемное стрекотание сверчков уснул.

Он проспал, вероятно, около двух часов. А пробудился Гавриил от грохота взрыва и последовавших выстрелов аркебуз и пистолетов, криков. Он подумал сперва, что это барон Мённикхузен и рыцари устроили пальбу в честь невесты и жениха; потом решил, что рассорились между собой гости, как это нередко случалось на свадьбах того времени. Но, окончательно проснувшись, он заметил, что шум доносится не со стороны мызы, а из лагеря. Гавриил оглянулся на здание усадьбы. В окнах дома свет не горел, в доме царила глубокая тишина.

Мы должны здесь заметить, что лагерь был отделен от сада этим главным зданием мызы, поэтому Гавриил не мог видеть, что происходило в лагере. Он, не на шутку встревоженный, вскочил и прислушался. Шум все нарастал, и кроме аркебузных и пушечных выстрелов, уже ясно слышались лязг холодного оружия и брань.

Вдруг до слуха Гавриила донеслись испуганные крики: «Бегите, бегите! В лагере русские!..»

Теперь Гавриилу стало все ясно. Русские, большое войско которых размещалось в Пайде, каким-то образом проведали о свадебном пиршестве на мызе Куйметса и, справедливо предполагая, что бдительность стражи будет ослаблена, решили воспользоваться этим. И не ошиблись: даже те мызные воины, что несли этой ночью службу, оказались пьяны. Хорошо подгадали русские, когда напасть на лагерь…

Гавриил колебался — принять ли ему участие в схватке или спокойно дождаться ее завершения? В обоих случаях у него могли быть и свои выгоды, и свои неприятности. К кому же ему примкнуть? Мызных воинов, любителей легкой наживы, смелых в стае, трусливых по одиночке, Гавриил презирал и за них никогда не вступился бы, но сейчас поднять на них руку не мог — он ведь был гостем Мённикхузенов. А если он останется безучастным зрителем, можно опасаться, что русские примут его за одного из мызных вояк и тогда придется скрестить с нападающими мечи, чего делать не хотелось. Разумнее всего было бы сейчас спокойно уйти своей дорогой, пока еще это оставалось возможным. Но Гавриил все же не ушел. Он знал, что за садом простирается поле, а за полем поднимается густой лес, и уйти можно в любой миг, никто не заметит; и он остался на месте, настороженно озираясь, наблюдая, держа меч под рукой.

Тем временем в окнах мызы замелькали огни. Шум быстро приближался — как видно, русские уже ворвались на мызу. Да, в самих комнатах, в залах была отчаянная драка. Грохотали выстрелы, сполохи их выхватывали из тьмы окровавленные руки и лица бьющихся. Звенели клинки, со стуком падали опрокинутые столы и стулья. Что-то уже горело — видно, огонь занимался от упавших свечей… Вдруг переполошено закричали какие-то женщины, и Гавриил вспомнил про невесту, гордую дочь рыцаря. Со всеми колебаниями в его душе было разом покончено.

Когда он с поспешностью шагал через сад к мызе, зазвенели разбитые оконные стекла — это чье-то тело выбросили из окна. Одна из дверей с треском распахнулась, и мимо Гавриила пробежали в сад несколько человек; похоже, это были работники, слуги — не воины. Едва Гавриил собрался войти в дом, как из распахнутой двери вырвалась новая толпа беглецов. И их, бегущих в панике, оказалось так много, что проникнуть в дом через эту дверь стало невозможно. Гавриилу пришлось отступить в сторону. Кто-то из бегущих в давке толкнул его локтем в бок. Гавриилу показалось, что это был юнкер Рисбитер.

«Хорош жених, хорош рыцарь — сам бежит, а невесту оставляет в беде!» — подумал Гавриил и, в намерении остановить Рисбитера, схватить его за руку, оглянулся, ступил шаг назад, но юнкера уже и след простыл. В темноте, в саду слышался удаляющийся топот.

Не все бежали. Поверх голов убегающих малодушных людей увидел Гавриил, что кто-то там, в глубине дома, в узком коридоре мужественно сдерживает русских. Он узнал Дельвига. Тот, окровавленный, в разорванной рубашке, ударял и ударял мечом в гущу нападавших, кричал что-то… Он, показалось Гавриилу, держался из последних сил.